Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Я похолодел. Как же я мог забыть об этом? И что теперь? Поцеловать… Машу? Вот так запросто?! При всех?!
Ох, заметит этот Никита, что мой поцелуй — не обычная вежливость, как пить дать заметит.
— А в щеку можно? — спросил я.
— Э-э-э нет. Токмо в уста, — отрезал Воротынский и ободрил: — Да ты не боись. У него хозяюшка раскрасавица. От такой поцелуй получить — счастье. Я, почему знаю, — начал объяснять он. — В сродстве мы с их родом, хошь и дальнем. Она же из Долгоруких, дочка князя Андрея Васильевича…
Он говорил что-то еще, но остального я не слышал, продолжая машинально время от времени кивать головой — не до того. Мне и своих мыслей хватало.
«Ну спасибо, князь-батюшка. Утешил, называется. Я и без того знаю, что она раскрасавица. А мне-то как быть? Может, за живот схватиться, дескать, скрутило?.. Нет, это как-то стыдно. Ну тогда за спину. Точно, и еще пошутить, что от князя передалось».
Я уже засобирался изобразить наитяжелейший приступ, но… мы приехали.
Остальное как во сне. Вот небольшой двор, вот мы входим под двускатный козырек парадного крыльца, вот проходим сквозь сумрачные сени, где остро пахнет какими-то пряностями или травами, вот уже стоим перед иконами и крестимся, а вот…
И главное, сам Воротынский — тоже мне балагур выискался — завелся чуть ли не с порога:
— Ехал было мимо, да завернул по дыму. А то скажешь, мол, живет за рекой, а к нам ни ногой. Не гулял, не жаловал ни в Рождество, ни в Масленицу, а привел бог в Великий пост.
Ну и хозяин соответственно:
— Гости на двор, так и ворота на запор. Хороший гость хозяину в почет. А я, признаться, ждал-заждался. С утра ведал, что подъедете, так все глазоньки проглядел.
— Откель же ведал? — добродушно подивился Михаила Иванович.
— Да как же, — умиленно, как-то по-бабьи, всплеснул руками, унизанными дорогими перстнями, хозяин, и я, зло засопев, остро пожалел, что не надел свой, с лалом. — Кошка все утро гостей замывала, Полкан перед домом катался да в сторону твово терема взлаивал. Опять же я свечу невзначай погасил. Да вон у меня и дрова в печи развалились. А хозяюшка моя два раза нож со стола роняла[23].
— А тут и мы, — весело поддакнул Воротынский. — Скок на крылечко, бряк во колечко — дома ли хозяин? — Оглядевшись, похвалил: — У тебя словно божанин в гостях[24].— И тут же понеслись намеки.
Ну греховодник старый! Он прямо напрашивался на поцелуй. Приспичило, понимаешь ли.
— Кто бы нам поднес, мы бы за того здоровье выпили. — А потом шпарил и вовсе напрямую, открытым текстом: — Что и обед, коль хозяюшки нет.
Вот разошелся, хоть за рукав дергай. А меня то в жар, то в холод. Пусть не свадьба, да что толку. Сейчас вот-вот выйдет моя Маша, которая чужая жена. Ой, не такой представлял я себе эту встречу, совсем не такой. А главное, сам виноват — какого, спрашивается, напросился?! Мазохист? Так возвращайся к Никите Даниловичу Годунову, он тебе быстренько удовлетворит все нездоровые побуждения, а Ярема с Кулемой подсобят. Хотя как знать. Не исключено, что в тот момент, имей я выбор, мог и согласиться обменять грядущий поцелуй еще на один десяток плетей от Яремы, лишь бы эта встреча неожиданно закончилась, даже не начавшись, но…
— Марья Андреевна! Тута вас заждались ужо! — властно позвал хозяин.
Тоже мне командир выискался.
Почти одновременно с его призывом послышались шажки — аккуратные, женские. Топ-топ, топ-топ, все ближе и ближе. Явно она. О господи! А мне-то чего делать?! Мама родная, хоть и не родилась ты еще, подсоби, выручи!
Перед глазами поплыло, но зато потом пришло даже не спокойствие — счастье. Услышали небеса мою мольбу, и вместо хозяйки дома к нам с подносом павой выплыла какая-то толстушка — розовощекая, с блестящими зеленоватыми глазами. Личико было и правда очень и очень привлекательным. Я опасливо покосился по сторонам — нет, девушка явно подменяла хозяйку, которая, скорее всего, не могла выйти — или приболела, или ребенка кормит, или что-то еще. Да оно и неважно — главное, что целоваться мне не с ней, а вот с этой, румяной и улыбчивой.
«А может, это еще какой-то обряд, о котором князь забыл мне рассказать? — успел подумать я. — А потом выйдет Маша и…»
Но тут Михаила Иванович на правах старшего гостя чинно поклонился, та в ответ, после чего он, заложив руки за спину, облобызал толстушку и сделал шаг в сторону, а девушка повернулась ко мне. Продолжая недоумевать, я повторил все в точности как и князь — губы ее были нежными и теплыми, а пахло от нее почему-то парным молоком.
«Кормилица, — догадался я. — Неужто Маша заболела? Или так положено — после родов сколько-то времени нельзя появляться на людях?» М-да-а, загадка на загадке, а спросить не у кого. И что удивительно, всего несколько минут назад я панически боялся встречи с ней, а вот теперь опять хотел увидеть. Хотел и в то же время все равно боялся.
Эдакое противоречие. И какое из чувств сильнее — пойди пойми.
Поднесенный кубок я осушил, даже не почувствовав вкуса, но еще раз поклониться не забыл, хотя проделал это на автомате. Дальнейшая беседа хозяина терема с Михайлой Ивановичем тоже проходила без моего участия. Лишь в самом начале, еще до трапезы, когда усаживались за стол, Воротынский вновь ухитрился вогнать меня в жар, порекомендовав:
— Хошь быть сыт, садись подле хозяйки, хошь быть пьян, садись подле хозяина.
После чего я, окончательно потерявшись, плюхнулся куда ни попадя, с ужасом представляя миг, когда в светлицу выплывет королева моих грез и сядет… как раз рядом со мной. Но нет, и тут пронесло, а… жаль. Я продолжал что-то скромненько жевать, хотя на самом деле кусок не лез в горло, продолжал что-то пить, пытаясь скинуть с себя это окаянное напряжение, которое упрямо не хотело меня покидать, и помалкивал.
Да они и не больно-то во мне нуждались. То Воротынский вспоминал свои славные победы, часть которых, как я понял, он мог по праву разделить с батюшкой хозяина терема, а Никита в свою очередь рассказывал об отце, которого царь, простив за измену, отправил воеводой в Смоленск. Вообще-то в иное время я бы немало подивился этому любопытному факту — человека, обвиняемого в тайных сношениях с Литвой и польским королем Сигизмундом II, не просто освобождают от наказания — пытка на Руси не в зачет, но и посылают командовать войсками на границу с владениями этого же короля. Да еще куда — в самую главную крепость Руси на западном направлении. Абсурд! Одно это служит верным доказательством того, что весь якобы «заговор» — чистейшая липа.
Но это в иное время. А сейчас мне было ни до чего. И я вздыхал, сопел и, деликатно улыбаясь, слушал, как они наперебой балагурят, покладисто кивал, когда все тот же Никита тыкал мне чуть ли не под самый нос то одно, то другое блюдо, и все с шуточками да прибауточками:
— Гостя потчуй, покуда через губу не перенесет. Не будь для куса, будь для друга. — И нам обоим: — Распояшьтесь, дорогие гости, кушаки по колочкам!
— Да сыт уже, сыт, — уныло отнекивался я, но тот был неумолим:
— Против сытости не спорим, а бесчестья на хозяина класть негоже, да и не видал, как ты ел, покажи.
А мне не до еды. Хорошо хоть Михаила Иванович выручал, чесал как по писаному:
— Хоть хлеба краюшка да пшена четвертушка, от ласкова хозяина и то угощенье. Пиво не диво, и мед не хвала, а всему голова, что любовь дорога. Такого подливала никогда не бывало. Много пива крепкого, меду сладкого, вина зеленого, всего не приешь, не выпьешь.
Только благодаря ему Яковля (что за гадкая фамилия!) от меня и отставал, принимаясь кстати и некстати нахваливать свою супругу, которая родила ему истинного богатыря:
— Спородила мне молодца: станом в меня, белым личиком в себя, очи ясны в сокола, брови черны в соболя.
«Мой-то ребенок был бы куда симпатичнее», — сумрачно думал я, продолжая угрюмо молчать.
В ответ Воротынский тут же затевал очередную здравицу с пожеланиями:
— Жить вам сто годов, нажить сто коров, меринов стаю, овец хлев, свиней подмостье, кошек шесток, собак подстолье. Да чтоб платьице тонело[25], а хозяюшка твоя добрела.
«Хорошо, что не пожелал быть здоровой, как корова, а плодовитой, как свинья», — мрачно прокомментировал я. Хотя такое мне тоже доводилось слыхать, причем совсем недавно, на свадьбе у Бориса Годунова. Кажется, отличился дядя Бориса, Иван Иванович Чермный. До сих пор не пойму, то ли в шутку он ляпнул это, то ли всерьез.
«Ну да ладно. Пес с ним, с этим крупным рогатым скотом». — И мои мысли вновь свернули на отсутствующую хозяйку дома. Изредка я продолжал поддакивать Воротынскому, согласно кивал чему-то, а сам неустанно думал: что могло случиться с Машей? Пару раз я уж было порывался спросить о здоровье хозяйки дома, но всякий раз страшился. Вместо этого я принялся мысленно повторять, что это судьба, и хорошо, что она не вышла, иначе Никита обязательно бы заподозрил неладное, и вообще надо только радоваться, как все замечательно обошлось, а я дурак и не понимаю своего счастья. К тому же мое появление здесь лишь разведывательное, а потом будут еще, и тогда я непременно все выясню. Пока я внушал себе это, визит подошел к концу, и Воротынский, встав, начал прощаться. Никита тут же громко позвал: «Маша, Маша!», я похолодел, но вместо нее на мое счастье (или несчастье?) вновь проворно прискакала прежняя толстушка.
