Уилбур Смит - Крик дьявола
Он хладнокровно навел мушку на голову слона — туда, где у основания хобота была глубокая складка, — и нажал на курок. Приклад жестко стукнул в плечо, грохот отозвался в ушах, испытывая барабанные перепонки, но он видел, что пуля попала именно туда, куда он целился, — от корки засохшей грязи на голове животного разлетелась пыль, кожа вокруг дернулась, глаза на мгновение закрылись, затем вновь моргнули.
Не опуская ружья, Себастьян передернул затвор, и пустая гильза, вылетев со звоном, упала в пыль. Он перезарядил ружье и вновь нацелил его на мощную голову. Прогремел очередной выстрел, и слон, точно опьянев, покачнулся. Прижатые назад уши развернулись во всю ширину, и голова будто в забытьи качнулась вперед.
Себастьян выстрелил еще раз. Слон пошатнулся от попавшей в голову пули, а затем, повернувшись, двинулся на него. Однако в движениях животного угадывалась вялость, отсутствие прежней целеустремленности. Хладнокровно сжимая ружье и целясь слону в грудь, Себастьян стрелял снова и снова. Подаваясь вперед при отдаче, он методично выверял каждый выстрел сквозь грудную полость — в легкие, сердце и печень.
Слон, утратив уверенную поступь и координацию, развернулся к Себастьяну боком, его грудь вздымалась от боли, причиняемой разорванными органами.
Опустив ружье, Себастьян уверенными пальцами зарядил в магазин новые патроны. Слон тихо застонал, и из хобота заструилась кровь, вызванная кровотечением в легких.
Совершенно безжалостно, в осознанном гневе Себастьян поднял перезаряженное ружье и навел его на темнеющую впадину в центре огромного уха. Пуля попала со смачным шлепком, похожим на удар топора по стволу дерева, от попадания в мозг слон осел и повалился вперед. Под тяжестью туши бивни вонзились в землю до самой нижней губы.
27
«Четыре тонны свежего мяса, можно сказать, доставленного в самый центр деревни, дорогого стоят. И цена не такая уж высокая, — рассудил Мтопо. — Три хижины можно вновь построить за два дня. А вытоптано лишь около четырех акров проса. Что касается погибших женщин, то одна была совсем старой, а другая — хоть и восемнадцатилетняя — никак не могла зачать. Так что она, можно считать, была бесплодной, и соответственно не велика потеря для общества».
Греясь на солнышке, Мтопо чувствовал себя счастливым человеком. Он сидел рядом с Себастьяном на своем резном стуле и широко улыбался, наблюдая за действом.
Две дюжины мужчин из его деревни, вооруженных копьями с короткими древками и длинными лезвиями-наконечниками, раздевшись догола, выступали в роли мясников. Собравшись возле горообразной туши, они добродушно о чем-то спорили в ожидании, пока Мохаммед с четырьмя помощниками отделит бивни. Вокруг них более широким кругом собрались остальные жители деревни, они в ожидании пели. На барабане выбивался ритм, а хлопки в ладоши и топот ног вторили ему. Мужской бас служил основой, над которой воспаряло чистое нежное женское сопрано — оно то взлетало, то опускалось, чтобы затем вновь взлететь.
В результате упорных действий орудовавшего топориком Мохаммеда бивни — сначала один, затем другой — были отделены от удерживавшей их кости. Пошатываясь под тяжестью ноши, двое аскари отнесли их туда, где сидел Себастьян, и церемонно возложили бивни к его ногам.
Себастьян решил, что четыре мощных бивня, принесенных в Лалапанзи, могут в определенной степени смягчить гнев Флинна О’Флинна. По крайней мере они хотя бы покроют расходы на экспедицию. Эта мысль здорово вдохновляла его, он повернулся к Мтопо:
— Старик, мясо — твое.
— Господин. — В знак благодарности Мтопо сложил ладони на уровне груди и, повернувшись к своим «мясникам», резким гортанным голосом отдал им какой-то приказ.
Толпа ответила голодным возбужденным воплем. Один из мужчин вскарабкался на тушу и всадил копье в толстую серую шкуру возле крайнего ребра. Затем, вернувшись, вонзил его в область бедра, сталь глубоко ушла в мясо. Двое других сделали боковые разрезы, и получился квадрат — люк в брюшную полость, откуда, выпирая толстыми кольцами, вылезли внутренности — розовые и синеватые, они влажно блестели в лучах утреннего солнца. С растущим энтузиазмом еще четверо вытащили из квадратного «люка» кишки и прочую требуху, а затем на глазах удивленного Себастьяна, забравшись внутрь, исчезли там с головой. Изнутри до него доносились их приглушенные крики: они наперегонки пробирались к заветной печени. Через несколько минут один из них вылез, прижимая к груди измочаленный кусок пурпурного цвета. Перемазанный с ног до головы темно-красной кровью, он появился из разреза, словно личинка. От крови его жесткие волосы слиплись, а лицо превратилось в бесформенную отвратительную маску с белевшими на ней зубами и глазами. С ликующим смехом и вырезанной печенью в руках он бросился сквозь толпу туда, где сидел Себастьян.
Такое подношение не просто смутило Себастьяна — когда кусок был брошен чуть ли не ему на колени, он тут же почувствовал приступ тошноты.
— Ешь, — подсказал ему Мтопо. — Это придаст тебе сил. Заострит твое мужское копье. Тебе будет по силам иметь и десять, и двадцать женщин.
Мтопо решил, что подобное тонизирующее средство просто необходимо Себастьяну. От Саали, да и от других вождей, он слышал, что Себастьян в этом плане недостаточно инициативен.
— Вот так, смотри. — Отрезав кусок печени, Мтопо запихнул его в рот и стал жевать с таким наслаждением, что у него потекло по губам. — Очень вкусно, — широко улыбаясь сказал он и предложил следующий кусок Себастьяну, чуть ли ткнув им ему в нос. — Ешь.
— Нет. — Себастьяну к горлу снова подкатила тошнота, и он поспешил встать. Пожав плечами, Мтопо съел кусок сам и затем крикнул своим «мясникам», чтобы те продолжали работу.
За невероятно короткий отрезок времени, ловко орудуя пиками и мачете, они расчленили огромную тушу. Вся деревня принимала участие в этом мероприятии. Двенадцать умелых ударов ножа — и «мясник», отхватив здоровенный кусок плоти, кидал его одной из женщин. Та, в свою очередь, разрезала его на более мелкие куски и передавала детям, которые с радостными воплями бежали к наскоро возведенным сооружениям для сушки мяса и, разложив там куски, бегом возвращались за новой порцией.
Придя в себя от возникшего поначалу отвращения, Себастьян теперь уже весело смеялся, глядя, как набитые, энергично жующие рты ухитрялись в то же время производить жуткое количество шума.
Среди мелькающих ног, рыча и повизгивая, путались собаки, которым тоже удавалось урвать кое-какие ошметки. Увертываясь от предназначавшихся им толчков и пинков, они и не думали отказываться от трапезы.
И вот в самый разгар этой милой домашней кутерьмы появился Герман Фляйшер с десятью вооруженными аскари.
28
Герман Фляйшер приближался к деревне Мтопо. После многочисленных марш-бросков он страшно устал и натер мозоли.
На ежегодный сбор налогов он выдвинулся из своей резиденции в Махенге около месяца назад и, как обычно, начал с северной провинции. Экспедиция оказалась необычайно успешной: деревянный сундук с нарисованным на крышке хищным черным орлом тяжелел день ото дня.
Герман занимал себя тем, что подсчитывал, сколько лет ему понадобится провести в Африке, чтобы, вернувшись домой в свой родной Плауэн, спокойно уйти в отставку и приобрести давно облюбованное поместье. «Еще года три, если они окажутся такими же плодотворными, как этот», — решил он про себя. Он весьма сожалел, что тринадцать месяцев назад на Руфиджи ему так и не удалось захватить дау О’Флинна — это могло бы на целых двенадцать месяцев приблизить день его отбытия. Воспоминания всколыхнули в нем остатки гнева, который он не замедлил обрушить на очередную деревню, увеличив там жилищный налог в два раза. Это вызвало такой вой протеста у тамошнего вождя, что Фляйшеру пришлось кивком подать знак сержанту, чтобы тот начал демонстративно доставать из переметной сумы веревку.
— О, упитанный красавец слон-самец, — поспешил изменить свою реакцию вождь. — Если бы ты только немного подождал, я бы принес тебе деньги. У меня есть новая хижина, где нет ни блох, ни вшей, где твое прекрасное тело могло бы отдохнуть, а для утоления твоей жажды я бы прислал к тебе юную девушку с пивом.
— Вот и хорошо, — отозвался Герман. — Пока я буду отдыхать, с тобой побудут мои аскари. — Он кивнул сержанту, чтобы тот связал вождя, а сам поковылял в сторону хижины.
Вождь отправил двух из своих сыновей копать в лесу под деревом, и часом позже те вернулись из леса со скорбными лицами и тяжеленным мешком.
Удовлетворенный Герман Фляйшер выписал вождю официальный чек на получение с него девяноста процентов содержимого мешка — десять процентов Фляйшер позволял оставить себе «за хлопоты», — и тот, не зная ни слова по-немецки, с облегчением его принял.
