Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути
Будучи сам более чем скромным, первый император российский от подданных требовал обратного. Усадьбы и дворцы велено было возводить из камня, с неизменной пышностью и привлечением иноземных архитекторов. Можно было и своих, русских, но непременно прошедших обучение заграницей, и по европейским канонам. Не возбранялось вносить и нечто от русского стиля, но никаких теремов, никакого дерева и обязательно с изукрашенными стенами.
Зимний дворец располагался напротив стрелки Васильевского острова. Оттуда открывается прекрасный вид, как на сам остров с Меньшиковским дворцом, так и на Малую Неву, убегающую вдаль к морю, на правый берег и Заячий остров с крепостью, где ведутся строительные работы и закончатся они еще ой как не скоро. Все же несмотря на скромность дворца, место выбрано исключительное радующее глаз. А когда вокруг исчезнут следы непрерывно ведущегося строительства…
Летний дворец расположился восточнее у слияния Мойки и Фонтанки. От первой к Неве протянулся Лебяжий канал. Таким образом вышел рукотворный остров, в форме вытянутого четырехугольника. Сам дворец опять же больше похож на обычный двухэтажный дом, сравнительно скромных размеров, но с великолепно отделанным фасадом. Скромен был дед, ничего не скажешь.
А вот перед дворцом, разбит превосходный парк. Такому можно было позавидовать. Красота одним словом. Правда смотря с чем сравнивать. Если к примеру с петергофским, так этот уступит. В Петергофе одна только система фонтанов чего стоит. И дворец там куда как представительнее. Но то, лишь загородная резиденция. Можно конечно и там поселиться, да только лучше бы с этим погодить.
Сначала нужно крепко на ноги стать. Хватит, повеселился. Петергоф он все больше к праздности и одухотворенности располагает. А ему нынче работать нужно много и в первую голову над собой. Как оказалось, праздного да глупого государя очень даже легко можно под себя подмять, сколько не пыжься и не бей себя в грудь утверждая, что ты самый настоящий император. Вот и подмяли малолетнего да глупого. Так подмяли, что и вспоминать не хочется…
Кто высоко возносится, тому и падать больно, а бывает и так, что насмерть расшибешься. Не минула чаша сия и Долгоруковых. Ушаков проделал все просто виртуозно. Как и ожидалось, едва прознав о подложном тестаменте, Голицыны тут же откололись от Долгоруковых. Несмотря на приверженность Дмитрия Михайловича к установлению в России дворянской республики, он все же всячески поддержал борьбу с заговорщиками. Что впрочем не спасло его лично от последующей опалы. Молодой Петр посчитал, что подобные взгляды не могут пойти на пользу государству, так как исходили от лица обличенного властью и грозили империи ненужными потрясениями.
С Долгоруковыми обошлись жестко. Семьи их были сосланы в дальние уделы, принадлежащие их родам. Василий Лукич, вдохновитель заговора, Алексей Григорьевич и Иван были казнены. Василий Владимирович, был отправлен в опалу в свое имение, без права покидать оное до особого распоряжения. Родственники выдвинутые на различные должности, пока делами заправлял верховный тайный совет, были уволены от службы. В итоге их так же отправили в опалу, по принадлежащим им имениям.
Верховный тайный совет, был распущен и вновь силу взял сенат, при вернувшемся на прежнюю должность Ягужинского. Петр не забыл и об Остермане, ставшем при нем тайным советником. С одной стороны умен и изворотлив, с другой, нужен был противовес генерал–прокурору. В том, что этот немец будет верно служить императору, являясь опорой, Петр не сомневался, как не сомневался и в том, что если даст слабину и пойдет на поводу у Андрея Ивановича, тот не упустит своего шанса.
Немало времени было потрачено на то, чтобы хоть как‑то разобрать то, что успели наворотить верховники, а по сути Долгоруковы, пока император был фактически под их контролем. Отменили указы на которых стояла подпись Ивана Долгорукова, это ему так же ставилось в вину.
Тут правда Петру было совестно, так как те указы Иван подписывал с его попустительства и даже дозволения. Но с другой стороны, думай что творишь, тем более, уговорить Петра подмахнуть указы, Ивану не составляло никакого труда. А потом, навредить Ивану это уже никак не могло, его судьбу предопределила одна единственная подпись. Все остальное было сделано только для того, чтобы иметь основание для признания указов не действительными. Кстати, таковыми были признаны частью и те, что были подписаны самим Петром, хотя об этом и знали лишь трое — Остерман, Ягужинский и Ушаков.
Совершил Петр и поездку по мануфактурам. Странное и небывалое до селе дело. Остерман не мог нарадоваться на своего воспитанника, да и другие, кому судьба России не безразлична, смотрели на постепенно возникающие интересы императора с надеждой.
Не чинясь, Петр обходил цеха стараясь вникнуть в процесс производства. Ввергая в ступор окружающих, и поражаясь сам себе, задавал такие вопросы, что все только дивились им. Он и сам не знал, отчего в нем вдруг проснулось желание вникать во все это. А главное, данное занятие ему показалось столь же интересным и волнительным как и… Охота.
Иным и не объяснить то, что он объехал все предприятия расположенные вокруг Санкт–Петербурга. И это несмотря на сырую погоду и распутицу когда передвигаться можно было только верхом, да и то не без труда. Весь обоз расположился во вьюках растянувшегося каравана. Впрочем, о привычности юноши к бивачной жизни уже говорилось и не раз.
После поездки он еще наведался и в мануфактур–коллегию. Он ничуть не стеснялся задавать вопросы и не поленился ознакомиться с целым ворохом документов, стараясь охватить целостность картины промышленного производства империи. Не надеясь на память, выписывал наиболее выделившихся промышленников. Задавал вопросы касательно перспектив развития тех или иных отраслей, о наличии сырья потребного для роста производства и только ли в нем дело. Словом, вникал во все до чего только мог дотянуться, к своему собственному удивлению находя это занятие все более увлекательным.
Так в делах и заботах, перемежаемых учебой, и пролетело время. Оглянуться не успел, а на дворе уже конец мая. Столица постепенно расстраивалась, количество жителей увеличивалось. Все больше народу прохаживается по набережной у зимнего дворца, постепенно становится более шумно. В этой ситуации все же летний дворец куда более предпочтителен, так как дает некое уединение. Опять же просторный парк, с прохладой его аллей.
Как оказалось, дед занимал шесть комнат первого этажа, здесь располагались спальня, с большим камином. Смежными с ней были приемная, для посетителей, она же рабочий кабинет, и… Карцер! Здесь содержались арестованные, судьбами которых занимался сам император. Ну–у дед, силен. Петр конечно же слышал о том, что покойный император присутствовал на множестве допросов, по самым различным делам, но тако–ого не ожидал.
Одна из комнат сильно озадачила Петра. Он конечно же помнил о том, что деда отличала тяга к различным специальностям, он был и плотником, и кораблестроителем, несколько кораблей спроектировал сам, от киля до клотика. Знал кузнечное дело и очень даже мог поработать за наковальней. Обладал знаниями архитектора, землемера, фортификатора… Да чего он только не умел!
И вот еще одна сторона. Вдоль стен стоят какие‑то махины,[10] предназначение которых Петру не ясны. Во всяком случае они в значительной мере отличаются от тех, что он видел на мануфактурах и заводах. Массивные деревянные станины, но изукрашенные изящной резьбой и покрытые темным лаком. Напротив каждого из них, на стене стеллажи, на полках и в специальных гнездах разместился различный инструмент. В углу, на полу аккуратно сложен различный материал, тут и деревянные чурбаки, различных пород, кость, есть и медь. На полках лежат и стоят какие‑то изделия.
Полное ощущение того, что дед вышел отсюда только что, аккуратно расставив все по своим местам. Хотя… Все прибрано, вычищено, нет и намека на пыль. Но не покидает ощущение, что мастерская, а ничем иным это и не могло быть, пребывает в запустении и уже давно. Разумеется здесь появляется прислуга, прибирается и содержит все в порядке, во всяком случае как они это понимают, но от этого ощущение запустения и заброшенности никуда не девается. Словно душу вынули из мастерской.
На мгновение Петру даже показалось, что махины взирают на него словно осиротевшие детки. Он даже моргнул несколько раз и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Поначалу растерявшись, он все же сумел понять, откуда появилось это ощущение. Да, машины тщательно протирали от пыли, но вон там, видна смазка и явно уже давно пересохшая, нуждающаяся в замене. Вон, в шестеренчатом механизме, зубья потускнели, а они по всему должны быть светлыми, от постоянной работы, потому как и сейчас их цвет отличается. Вот эта рукоять, явно не должна торчать вверх. Почему? А бог его знает, не должна и все тут. Вот этот инструмент, по всему должен быть развешан в иной очередности, а не так, как он висит. А вот этот вообще должен лежать на стеллаже, вместо вон того, чье место похоже и занимает.
