Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути
— Понимаете, фаше феличестфо, в деле медицины не раз и не два быфало так, что фсе решал случай. Порой нужно потратить сотни лет, чтобы побороть какую‑нибудь болезнь, а порой, фсе происходит по воле слепого случая.[9]
— Думаешь это именно он, тот самый счастливый случай?
— Не знаю. Но отчего‑то не хочется его упускать.
— Ну так думай, на то тебе и голова дана. А сейчас прости, пойду я.
* * *Иван Долгоруков, поначалу держался достойно. Он стойко переносил пытки. Но любым человеческим силам есть предел. Его истязатели менялись, отдыхали, разминались, вдыхали свежий воздух и взбадривались вином. Ивана же все время держали в горячем состоянии. Лишь изредка, он получал короткий перерыв. Ему давали роздых, позволяя почувствовать немного воли, однажды даже вывели на свежи воздух, сарай уже успел пропахнуть тошнотворными запахами крови, паленого мяса и испражнений. А потом все возвращалось на круги своя.
На третьи сутки, он что говорится потек. Пребывая в полуобморочном состоянии, едва ли отдавая себе отчет в происходящем, он заговорил. Иван отвечал на любые вопросы и отвечал правдиво, как человек дошедший до последней стадии отчаяния, когда тебе уже все равно.
Петр, чувствуя угрызения совести, кусая губы в кровь, выслушивал все эти откровения, пристроившись в полутемном углу, так, чтобы его не видел Иван. Юный император и сам не мог смотреть на своего бывшего друга. Тут и разочарование, и чувство вины, и обида, да чего только он не испытывал. Вот так, сидел тихонько в уголке, потупив взор в земляной пол и молча слушал откровения Долгорукова, доведенного до последней черты.
Здесь же присутствовали и два подпоручика из обоих рот. По здравому размышлению, Ушаков решил провести последний и решительный допрос в их присутствии. Этих офицеров он собирался увести с собой, дабы иметь дополнительных свидетелей. Все же, Долгоруковы весьма влиятельный род и никакая страховка лишней не будет.
Имелся у них и значительный козырь в виде Василия Владимировича Долгорукова, генерал–фельдмаршала, сподвижника Петра Великого. Василий Владимирович пользовался большим авторитетом в армии. Но здесь имелась возможность вбить клин между родственниками. Как следовало из показаний Ивана, его дядя резко воспротивился восшествию на престол племянницы и не поддержал заговорщиков что собственно говоря и охладило в значительной мере их пыл. Нет, оставить его без наказания не получится, при всем желании, а человек он был далеко не глупый, обладающий деятельной натурой. Но ведь между ссылкой и плахой есть большая разница. Во всяком случае, Ушаков советовал поступить именно подобным образом.
— Государь, от Василия Владимировича еще может быть немалая польза. Посидит в ссылке, остынет после разгрома братьев, а там глядишь еще и послужит России.
— Что так‑то, Андрей Иванович? Я чего‑то не знаю? Мне казалось, меж вами любви никогда не было, — удивился Петр.
Они опять сидели за столом, в чистой избе. Вот только запах сарая, словно преследовал юношу, никак не желая истаять окончательно. Император даже потянулся к кубку с водкой, но вспомнил свой зарок, насчет бражничанья, чертыхнулся и отбросил его в сторону.
— Так ведь и твоему воцарению на престоле я то же был противником, видя там твою тетку Елизавету Петровну. Но сегодня служу тебе верой и правдой, потому как в первую голову служу России, на алтарь которой отдал жизнь твой дед. Если уж он, то нам и сам бог велел.
При этих словах, Петр непроизвольно сжал кулаки. Опять дед! Да сколько можно‑то!? Нет его! Есть император Петр второй! Бесспорно, дед был Велик, но это не значит, что его внука каждый раз нужно тыкать в это, как щенка неразумного в собственные какашки, дабы не гадил где не попадя. ОН ИМПЕРАТОР! ОН! А дед, уж который год покоится под могильной плитой! Нет его!
Спокойно, император. Спокойно. А ты как хотел, сердешный? Дед твой тоже был неразумным, молодым, да горячим. Мало того, о нем тогда чуть не каждый второй на Руси говорил как о Петьке. Это его уж потом, после смерти назвали Великим. Но по заслугам, за дело. Злит тебя, что кто‑то славный был в роду? Так сделай так, чтобы тебя назвали Великим еще до твоей кончины, вот и утрешь нос деду. Держи хвост пистолетом. Это только начало.
— Пусть свое слово поначалу скажет следствие и суд, а там уж и я свою волю явлю.
— А вот это мудрое решение, государь. Ты уж прости, но детство из тебя, бурным потоком исходит. Неправильно это. Все должно приходить в свое время. Но верно говорят, у государей иная стать. Господа молю, дабы ты не надломился.
— Не пойму я тебя Андрей Иванович. Ты же никогда в лизоблюдстве замечен не был, а тут…
— Не был лизоблюдом и не буду, — иной бы плечи расправил, подбородок вскинул, а этот только руки сцепил в замок, держа на столешнице и говорит как‑то устало, без напыщенности. — На востоке есть самое страшное проклятье и звучит оно так — чтобы тебе жить во время перемен. Чехарда на престоле, никоим образом не может пойти на пользу государству. При воцарении деда твоего, сколько бед было, а потом, когда он начал ломать старые устои и насаждать новые? Вот казалось бы, все начало успокаиваться, со шведом замирились. Но пришел срок ему умереть, так и не завершив многих начинаний. Пришла Екатерина, но и она быстро угасла. На престол взошел ты. Воспользовавшись твоей неразумностью, полезла наверх всякая грязь. Мне вообще удивительно, что в империи хоть что‑то делается. Но вот ты наконец прозрел, и я искренне надеюсь, решил взять бразды в свои руки. Долгих тебе лет, Петр Алексеевич. Чтобы Россия подольше была под твоей рукой. Даже если ты не достигнешь великих высот, долгим правлением ты можешь дать стабильность. Это дорогого стоит, поверь. А Долгоруков еще послужит. Перекипит, как я перекипел и снова в ярмо впряжется. Нам без дела никак нельзя. Закиснем. А тогда только один путь — в сырую землю.
— Спасибо, Андрей Иванович. За то, что долгу своему верен, спасибо. Как поболе таких как ты будет глядишь и управимся. Хотя… Не могу сказать, что ничего не стану делать. Ломать, конечно поостерегусь, но и на месте топтаться не позволю.
— И правильно. Вперед нужно двигаться, так чтобы у всех этих Европ глаза повылазили. Дед твой начал, страху на них понагнал, так продолжи доброе дело, чтобы с руки у России ели.
— Значит великой державой предлагаешь стать?
— Так начинание каково.
— А в том ли величие державы, чтобы всех в страхе держать? Может все же в том, как народ в той державе живет?
— Хм. Эка ты, государь… Я в бытность свою начальником тайной канцелярии, в основном только делами по выступлениям против закрепощения занимался. А знаешь от чего? Да от того, что ленив русский мужик, ему нужен хозяйский догляд и крепкий кнут. Без того, никак он трудиться не хочет. Ему волю дай, так хорошо как на прокорм семье наработает, а то и того не сделает, будет только репу чесать.
— А если землю им раздать. Если свой надел появится, так ведь и интерес выйдет. Опять же, куда со своей землицы бежать, она крепче любых цепей привяжет.
Странный какой‑то, государь. Ох странный. А с другой стороны, молодо зелено. Эвон дед его наяву кораблями бредил, то же за странного держали. А ныне? Флот на Балтике стоит, все ему уважение выказывают. Может и этот чего учудит, что плечи от причастности к содеянному будут сами расправляться. Учить его надо, а ему престол в столь непростое время, под седалище придвинули. А глазки‑то как блестят. Не иначе как верит в каждое свое слово. И когда только о крестьянской судьбинушке призадуматься успел? Ах да, который день в селе мается, вот и навеяло видать.
Ничего, подрастет окрепнет, а мы в том поможем. Глядишь и не остановится Россия матушка, далее пойдет под всеми парусами, как красавец фрегат, по балтийской волне.
ГЛАВА 5
Смена резиденции и переезд. В общем‑то ничего особенного. Просто поутру выехав из зимнего дворца, после дневных дел, вернуться в летний. Дворец. Сильно сказано. Скорее уж большой дом богатого бюргера. Разве только изукрашен лепкой, скульптурами, иными какими изысками, но если не знать, что это обиталище российского императора, то сразу и не догадаешься. Нет, здание вполне себе даже представительное. Да только в Санкт–Петербурге уже в достатке и таких, что превзойдут его и по пышности, и по вычурности, а главное по размерам.
Впрочем, это скорее от простоты в обиходе Петра Великого. У него в обоих дворцах даже зала большого не было, для устройства пышного приема или бала. В этом случае он не стесняясь использовал дворец своего фаворита и первого губернатора столицы светлейшего князя Меньшикова. Император так и называл дворец — Посольский.
Будучи сам более чем скромным, первый император российский от подданных требовал обратного. Усадьбы и дворцы велено было возводить из камня, с неизменной пышностью и привлечением иноземных архитекторов. Можно было и своих, русских, но непременно прошедших обучение заграницей, и по европейским канонам. Не возбранялось вносить и нечто от русского стиля, но никаких теремов, никакого дерева и обязательно с изукрашенными стенами.
