На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— После гальярды князь вернётся, — заверил меня Сапега. — Это быстрый танец, а он уже немолод, ему такие плясать тяжеловато. Обязательно вернётся за стол, отдышаться и выпить вина.

За названной гальярдой, танцем и вправду быстрым, я наблюдал с интересом. Совсем уж неюный Радзивилл Сиротка ловко отплясывал все его замысловатые па, чем вызывал у меня неподдельное уважение. Однако вернувшись своё место за столом, он едва ли не плюхнулся на стул. Слуга тут же наполнил его бокал, и мы все выпили без тоста. Иероним Ходкевич тоже человек немолодой всё же держался получше, а вот по Радзивиллу видны были все прожитые им годы.

— Не по годам мне уже гальярда, — выдал он, осушив залпом бокал, слуга тут же снова наполнил его, но теперь уже пил князь Сиротка куда осмотрительней. — Так и к Господу на свидание отправиться раньше времени можно.

Был он бледен и пару раз, когда ему казалось, что никто не смотрит, украдкой массировал себе грудь слева. Видимо, сердце пожилого уже человека плоховато перенесло быстрый танец.

Теперь уже никто из-за нашего стола не отправлялся танцевать. Но и разговоры велись обычные застольные. Меня расспрашивали о московском житье, о каких-то дальних родственниках, что жили в Русском царстве. Отдельно Лев Сапега поинтересовался судьбой своего двоюродного брата.

Я давно ждал от него вопроса о Яне Петре, но великий канцлер не спешил мне задавать его в Гольшанском замке. Дождался, так сказать, официальной встречи.

— Он оправился почти от раны, — ответил я, — когда я покидал Москву. Ходил по двору вполне уверенно. У меня есть письмо от него вам, Лев Иваныч, — я продолжал называть Сапегу по имени-отчеству и тот ничего не имел против, хотя сам звал меня паном Михалом, как остальные. На это я по его примеру внимания не обращал. — Оно в том же ларце.

— Но какова будет его судьба? — настаивал Сапега.

— Это уже царю решать, — честно ответил я. — Брат ваш, Лев Иваныч, гетманом был у вора, о том без всякого розыска известно. Я сам с ним дрался под Дмитровом, когда он Троице-Сергиев монастырь осаждал со знаменем воровского царька. За такую крамолу против государя прямая дорога в Сибирь. Но отправить туда его только государь и может, а вот захочет ли, то Господу да государю ведомо.

— Я подготовлю письмо, — заявил Сапега, — в нём попрошу за брата, дабы вернули его в Родину. Выкуп готов платить немалый за него.

— Письмо то государю доставлю, — кивнул я, — но ежели война будет меж Русским царством и Литвою, то ответа ждать долго придётся. Быть может, и не отправится Ян Пётр в Сибирь, но и вернётся домой лишь когда перемирие подписано будет. Не ранее.

Сапега кивнул в ответ, признавая правоту моих слов.

И вот прошло время пустых разговоров. Гости бала танцевали один танец за другим, при этом польские и литовские костюмы мужчин контрастировали с европейскими платьями женщин, в традиционном для Польши и Литвы не пришла ни одна из них. Кто постарше оставались за столами и отчаянно спорили о чём-то, осушая один за другим кубки с вином или мёдом. Кое-кто уже набрался настолько, что мирно спал, уткнувшись лицом в скатерть. Иных из них забирали личные слуги, но те что победнее, видимо, так и останутся спать за столами. Проснуться им, видимо, предстоит на полу, благо тот устлан толстым турецким ковром, на таком и зимой спать можно.

— Панове, — пригласил нас гетман Ходкевич, — поздно уже, пора бы нам отойти да переговорить кулуарно.

Внутри меня пробрал холодок, как перед схваткой. Такой всегда появляется прямо перед тем, когда мне приходилось самому брать в руки саблю и идти в бой. В атаку прямиком на вражескую кавалерию или ощетинившуюся словно ёж пикинерскую баталию. Меня осмотрели, оценили и теперь предстоит настоящий разговор. Тот, ради которого царь Василий отправил меня сюда, а это уж точно потяжелее конной рубки с гусарами. Там за каждым словом следить не надо, знай себе бей-руби, пока можешь, да не дай себя рубануть или концежом приласкать. Всего-то делов, а тут думать надо, что куда сложнее.

Оставив большую залу, все мы, кто сидел за верхним поперечным столом, прошли вслед за Ходкевичами, гетманом и каштеляном, в существенно меньших размером комнату. Стола здесь не было, только стулья по числу присутствующих, а одну стену до середины занимал здоровенный камин, где жарко горело пламя.

— Кшиштоф, — обратился к младшему брату Януш Радзивилл, — последи за дровами.

Слуг никто не это собрание не допустил, и потому самому младшему, за исключением меня, годами Кшиштофу Радзивиллу пришлось брать на себя роль истопника. Он ничего не сказал, но по лицу его видно было, такое поручение князя его уж точно не обрадовало.

Зенбулатов, само собой, остался в общей зале, но прежде чем войти сюда, я забрал у него ларец с письмами. На Московском дворе остались лишь адресованные краковскому каштеляну Янушу Острожскому. Тот на бал в Вильно не приехал, прислав, как сообщил в самом начале его Радзивилл-Сиротка, свои извинения и заверения в любви и уважении ко всем, кто будет на этом балу.

— Пришло время, — первым поднялся я, опередив даже расторопного Сапегу, — вручить вам, панове, письма от моего государя. Не сочтите за оскорбление и примите их.

Я открыл ларец и подошёл сперва к расположившимся вместе Радзивиллам. Вручил письма с царскими печатями князю Сиротке и Янушу. Кшиштоф-младший никаких постов не занимал, так что ему грамоты не досталось, но это вполне понятно, вряд ли он на неё рассчитывал. После два письма с тяжёлыми печатями я передал Ходкевичам, гетману и каштеляну. И последнее письмо досталось Сапеге. Никто из магнатов и не подумал сломать печати и прочесть, что написали дьяки посольского приказа и к чему приложил руку сам государь. Всё самое важное по традиции будет сказано лично мной, как царёвым посланником, бумага же лишь закрепит сказанное.

— Панове, — снова не дав перехватить инициативу Сапеге, произнёс я, — Русскому царству нужен мир с Литвой. Если вы не окажете поддержку королю Жигимонту, когда он по весне двинется с войском на Москву, новый поход его будет обречён на провал.

— Разумно, — кивнул гетман Ходкевич, — Москва получит мир и провал военного похода нашего величества, но что получит Литва? Не поддержать короля в его походе, который одобрил сенат, это практически рокош, но зачем нам, литовским магнатам, ставить себя в подобные условия? Ради чего?

— А что получит Литва от похода Жигимонта на Москву? — поинтересовался я у него, и разом у всех присутствующих. — Что получила Литва от баториевых походов? Что получила Литва от осады Смоленска, а после похода на Москву? А много бы получила Литва в случае их успеха? Посадит Жигимонт на московский престол своего сына, что Литве с этого? Станет вместо двуединой Речь Посполитая триединой, наши бояре в сейме заседать станут. Думаете, польские сенаторы подвинутся или же вас, паны магнаты литовские, потеснят, как думаете? Много денег и крови будет стоить новая война Литве, но и успех её, коли будет сопутствовать он королю Жигимонту, не сулит ей ничего хорошего. Вот что получит Литва, коли откажется поддержать его.

Тут все долго молчали, оценивая сказанное мной. Надо сказать, заранее я речь не готовил, полагался на вдохновение и отчасти память князя Скопина. Говорил как перед боем, обращаясь к дворянам и детям боярским поместной конницы, которых вот прямо сейчас поведу в почти самоубийственную атаку на польских крылатых гусар. Как это было при Клушине или под Москвой. Всё же все в комнате, за исключением Сапеги, были людьми военными и вдохновенная речь моя зацепила какие-то струны в их душах.

— Отлично сказано, Михаил Васильич, — ответил мне Сапега, — вот только без прямого рокоша против Жигимонта, Литва не сможет уклониться от поддержки его похода. Король уже огласил универсалы[6] об экстраординарных налогах, которые пойдут на новую войну, и сенат на сей раз поддержал его. Если литовская магнатерия откажется платить, это будет равносильно мятежу, даже не рокошу, на который мы имеем право, но прямому мятежу против королевской власти.