Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег

Он установил фигурку на стол напротив великого князя, так, чтобы Бог и человек смотрели в глаза друг другу, как перед честной сшибкой грудь на грудь, и чуть развёл в предостерегающем жесте ладони, мол, не трожь покуда. Хотя нужды в том не было. Чародей сидел без намёка на движение и, кажется, даже не дышал. Серо-зелёные глаза изучали видимые с этого ракурса ли́ца чура без страха и без недоверия. Со стороны казалось, что князь приметил вдалеке старого друга и теперь ждал, когда кони приблизят их настолько, чтоб можно было поздороваться за руку, как и пристало.

А Буривой, сунув за пазуху теперь левую руку, вытянул будто бы аж из правого рукава скрученную в трубку тонко выделанную кожу, с двух сторон залитую смолой. С одной — чёрной, как гудрон, а с другой — белой с еле заметным медовым отливом.

Волхв положил этот тубус на прямые раскрытые ладони и плавно опустил их чуть ниже. Трубка скатилась и стукнула по доскам стола так, будто была целиком отлита из золота. При ударе смола на белом торце раскрошилась, а с обратной стороны, чёрная, осталась целой. Буривой выдохнул с заметным облегчением — наверное, этот вариант распаковки «письма» был чем-то лучше, чем если бы футляр раскрылся с обратной, тёмной стороны.

Волхв осторожно вытянул изнутри кончиками пальцев тончайшую полупрозрачную не то материю, не то выскобленную рыбью кожу или ленту очищенных кишок. Но в этом случае кишки должны были принадлежать кому-то очень крупному. Киту?

Развернув этот непонятный лист, он буквально впился, вгрызся зрячим глазом в строчки странных символов, начертанных с одной стороны. Ни я, ни Всеслав этого алфавита не знали. Буквы были похожи одинаково и на глаголицу, и на грузинские, и на армянские, и на индийские, виденные как-то по телевизору — и одновременно не похожие ни на один из известных нам языков.

— Я, Крут, сын Гривня с Руян-острова, приветствую тебя, Всеслав, сын Брячислава, на землях твоих предков, вечная им память, — начал читать Буривой, склонив голову по-птичьи, чтобы лучше видеть одним глазом.

— Семеро старших радовались, узнавая о твоих деяниях и победах. Они читали море и полёты птиц над ним, следили за облаками и звёздами, слушали скалы. Ими велено было вручить тебе чур Святовитов, ибо признан ты достойным. Стань же вторым, но не последним в череде великих вождей родной земли, кто сможет слушать и слышать волю Богов, нести её людям своим и хранить Честь и Правду меж ними. Я буду рад назвать тебя братом и поднять с тобой кубки во имя веры и правды, чести и мира, которым суждено всегда искать и находить защиту у сильных и мудрых. Да хранят тебя Боги, Всеслав!

В повисшую над столом тишину хотелось ткнуть пальцем. Была полная уверенность в том, что она спружинит, оттолкнёт его назад, как плотный густой студень. Народ переводил взоры с волхва на статуэтку и великого князя, и глаза их застывали, будто прикованные к нему торжественным интересом.

— Прими чура, княже, как просил брат твой Крут, приславший волю Богов и Семерых старших, что умеют слышать и читать её лучше всех в мире, — казалось, Буривой сам не верил в то, что говорил. И если Крут был хоть и легендой, но живым человеком из плоти и крови, то про семёрку верховных волхвов сказывал ему давным-давно без уверенности даже Ладомир, который-то уж точно знал на свете совершенно всё.

Чародей осторожно, вежливо даже, протянул руки и начал сводить их, собираясь принять дар очередного непонятного, но широко известного в северных землях, родственника. И тут свечение, испускаемое фигурой, стало заметно ярче. А потом от её поверхности протянулись навстречу ладоням тонкие серебристо-синие змейки молний, как на неизвестной пока клетке Фарадея. Волоски на пальцах, кистях, запястьях и предплечьях князя поднялись дыбом, и белые искорки запрыгали меж ними. Похожее бывает, когда в темноте стягиваешь через голову свитер из шерсти с синтетикой. До которой отсюда было ещё дальше, чем до Фарадеевых опытов с электричеством.

Но движения Всеслав не замедлил ни на миг, даже увидев перед глазами некстати вынырнувшую из моей памяти табличку со своевременным и сакраментальным: «Не влезай! Убьёт!». А прослушав столь же не ко времени всплывший анекдот про непредсказуемость эбонитовых палочек, хмыкнул и ухмыльнулся. Но улыбка на губах долго не задержалась, потому что он увидел взгляды, что не сводили с него друзья-советники. В них было восторженное изумление встречи с чудом. Только что слёзы не стояли, как тогда, на берегу Почайны.

— Он признал его! Он тоже его признал! — прошептал великий волхв.

Глава 12

Ветер северный

На остатках льда Почайны банда Рыжебородого гоняла на коньках до тех пор, пока не перестала допрыгивать от льдины до льдины. Наши за сумасшедшими танцами шведов смотрели со смесью недоумения и зависти. Эти не участвовали в чемпионате, не сражались за кубок. С железными полосами на ногах викинги радовались, как дети, тому, что им стала на суше доступна скорость стремительных снеков и драккаров, и устраивали такие головокружительные пляски, что к исходу недели собирали на берегу чуть ли не половину города. Где зеваки замечали знаменитых ледняков из отряда «Стражей», «Лесников» и непобедимых «Полоцких Волков». Которые, может, и уступили кубок «Черниговским Орлам», но ни у кого не было сомнений в том, что по осени заберут обратно и поставят на том же самом окованном высоком дубовом стволе, на каком трофей простоял почти всю зиму на площади возле огромной карты русских земель. К ней старались хоть раз за день подойти все, кто жил рядом, а некоторые добирались и с дальних концов. У тех же, кто приезжал с окру́ги и дальних краёв стало традицией первым делом, ещё до захода в Софию, обежать встревоженным взором поверхность огромной схемы и удовлетворённо выдохнуть, кивнув довольно: «всё на месте!».

Дубовую колонну покрыл резьбой Кондрат, а Фома оковал серебряными и золотыми фигурками, часть из которых были вполне узнаваемыми. Стоящая на спине летучего коня фигура с руками, раскинутыми крестом, с мечами в руках. Крылатый ангел над верхушкой не по-здешнему прямой высокой крыши церкви. Пузатый пучеглазый Речной Дед верхом на огромном соме, глядящие вдвоём с неприязнью на огромную толпу мелких фигурок на поверхности льда над ними. Но в первую очередь, конечно, сцены из самых захватывающих игр чемпионата по ледне, и игроки любимых команд, те, кто подарил горожанам любимое и долгожданное зрелище. Которого теперь, до тех пор, пока Днепр снова не укроется крепким ледяным панцирем, ждать предстояло и вправду долго.

…В таком же, как у «научников», берестяном блокноте Леська взялась чертить острые, резкие линии крошившимся угольком, подхваченным с краю жаровни. Глаза её, восторженно блестевшие даже сквозь сосредоточенный прищур, скакали от листа на лёд и обратно. Всеслав, покосившись на эскизы, негромко велел Рыси позвать Фому и Кондрата, что срывали глотки возле самого бортика. И так же тихо указал им на наброски названной дочери, так и не заметившей столпившихся возле неё дядек, продолжавшей увлечённо рисовать. Оскаленный криком рот в бороде. Крошево льда из-под острия конька на вираже. Обломанный крюк клюшки. Замершая за линией границы в рамке тулупа шайба. Мастера во все глаза смотрели на выхваченные моменты игры, застывшие на бересте, не решаясь говорить вслух о том, что новую княжну неспроста в народе считали ведьмой, если и слабее матушки-княгини, то совсем не намного. Всеслав щелкнул негромко перстами, возвращая к себе от ярких контрастных миниатюр их внимание. Постучал ногтём по дереву перил, глядя на Кондрата. Провёл пальцем по чеканке на серебряном браслете-обручье на левой руке, переведя взгляд на Фому. Дождался понимающих кивков и удовлетворённо качнул бородой сам. А через несколько дней хвалил при всём честном народе и их, и красную смущённую Леську, принявшую как до́лжное недавние слова патриарха о том, что редким талантом рисовальщика её наградил Бог. А когда тем же вечером она, робея и заикаясь, попросила дозволения поискать и поучить рисованию способных детишек, начинание одобрил. Только посоветовал и взрослым не отказывать. Ушлый Глебка там же столковался с отцом Иваном о бесплатной аренде одной просторной тёплой избы и расписал сестрице, сколько надо брать со взрослых, а сколько с детей. Вернее, с их родителей, которые только что в очередь не выстроились, чтоб заплатить за то, что их чада переймут науку у само́й княжны, при этом будут в тепле, накормлены и под приглядом монахов.