Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег

— Байгару. Выдвигаться и перекрыть восточные перевалы. Если выйдет — запереть или сжечь в портах корабли и лодки Александра. Всех, кто связан или подозревается в службе папе, под строгий пригляд. Тех, с кем будут говорить аббаты, настоятели, наместники, хватать и расспрашивать с пристрастием: о чём шла речь, какие сведения передавались, для кого и, главное, от кого.

Алесь, Гнат и «дежурный» кивнули одинаково и синхронно.

— Болеславу. Всем, кто имеет выходы на торговцев из Буку, Любицы, Гамбурга и Венеции передать: любому, кто будет уличён или просто заподозрен в торговле и помощи папскому двору и его прихвостням, никогда больше не видать диковин с нашей земли, ни лекарских инструментов, ни настоек и снадобий, ни фляг, ни всеславовки. Пенька и зерно для них станут втрое дороже, янтарь и меха́ — впятеро. И пусть скажут также, что для тех, кто правильные выводы сделает и меня в этом убедит, условия будут другими, выгодными. Очень выгодными. Ставр, кто там главными?

— В Любице и Буку — Крут, Гривеня сын. Сам он до весны на Руяне-острове, на отчей земле, но без его ведома в тех краях мышь не чихнёт. В Венеции — Доменик Контарини, старый лис, но мимо золота сроду не проходил. Про Гамбург не знаю, княже, — честно признался ветеран.

— Адальберт Бременский в Гамбурге. Тот ещё пастырь, крови на нём — вовек не отмыться. А он ещё под старость, видать, на ум хвор стал, обет принял такой: ни водой, ни щёлоком, ни мхом, ни лыком, ни губкой тела не касаться. Вроде как наказание себе сам за прегрешения придумал, чтоб своего Бога не отвлекать, — пробурчал Хаген. А в глазах Ставра и Рыси разом полыхнул живейший профессиональный интерес на предмет того, о ком ещё Рыжий может поведать что-нибудь занимательное.

— Зря он это, — проговорил я, воспользовавшись случайно замешательством Всеслава, — эдак и до дизентерии недалеко.

— Докуда? — не удержался от вопроса Алесь, любивший конкретику и не любивший незнакомых слов. Патриарх с волхвом лишь улыбнулись, давая понять, что тягу к знаниям одобряют и термин, придуманный ещё Гиппократом, знают.

— Кто рук, лица и тела не моет, в баню не ходит, тот рано или поздно обгадится жидко да так и помрёт, — пояснил отец Иван связисту-кавалеристу.

— Про Крута потом особо поговорим, — вернул в нужное русло ушедший было не в ту сторону разговор Всеслав. Отметив, как снова напрягся Рыжебородый. — Как с бароном связь держать условились?

— У него в Люблине верный человек есть. И ему верный, и тебе, княже, но франку о том неведомо. Быстро ответ Анне Ярославне доставим, — тут же отреагировал Гнат.

— Добро. Королеве почтение моё, что ни земель, ни люда родного не забывает, не оставляет мыслями. На Красную Горку рад буду встрече. Пауков запер с востока и частью с юга, горами и водой, — на ходу переделывая послание в аналог тёткиной шифровки, проговорил неторопливо Чародей. — Гости на закат дальше Падуи не пойдут.

Об этом была твёрдая договорённость с союзниками, заметно удивившая тогда Байгара. Не ожидал одноглазый степной начальник силовых и тайных ведомств, что и Шарукан и, что особенно поразило его, Ясинь так быстро откажутся от идеи ударить в беззащитный тыл латинянам, а после выгрести оттуда всё мало-мальски ценное, а остальное пожечь. Но старый хан доверился странному и временами страшному русскому вождю-шаману. И согласился, что одной Вероны кыпчакам вполне хватит для того, чтобы пару-тройку лет жить спокойно и безбедно, а для защиты рубежей нанять родню с далёких восточных земель. Раз Чародей-князь обещал им побережье Русского моря до самых ромейских границ, то даст непременно. За всё время их знакомства Всеслав ни разу не дал повода хоть немного усомниться в своей честности. И строго требовал того же и от своих, и от чужих. И с тем, чтобы за обман да кривду наказать примерно, у него никаких сложностей не возникало — историю про то, как он утопил родного дядю в ледяной воде, а двоюродных братьев сперва отравил, а потом оживил снова, посадил на колы, удавив одновременно на их же кишках, и отправил полюбоваться королю ляхов, страшным колдовством запретив им умирать по дороге, в Степи многие пересказывали друг другу. Шёпотом и с оглядкой.

— С этим пока ясно. Ставр, давай теперь по руянам. Буривой, ты говорил, от бодричей кто-то важный в гости собирался. Чтоб по рукам ударить да условия все точно оговорить на годы вперёд, — переключился Всеслав на волхва, когда дежурный вместе с Алесем выскочили за дверь, рванув к голубятне, кажется, наперегонки.

И тут великий волхв удивил.

Поднявшись не по-старчески легко и как-то особенно торжественно, он сунул правую руку за пазуху и произнёс:

— В Арконе, у Белых Камней Старых Богов, был я единожды, княже, стригунком ещё, мальчишкой, при Ладомире. Дух захватывало там у нас, глядя на былое величие и славу, на богатства и щедрость, строгость и силу тамошних мест и людей. Обратно как вернулись — плакали аж с дружками, снова по лесам хоронясь от княжьих людей да от греков с крестами. Вот уж не думал, не гадал, что на своём веку такое увижу. Довели Боги, хвала им и слава.

Каждый за столом ощутил искренность и небывало светлые воспоминания в голосе и во взгляде его. Не повёл бровью на слова о коллегах отец Иван. Вытаращился на волхва, как на чудо или живого героя саг, Рыжебородый. Про волшебный остров Рюген, родину жрецов, вождей, скальдов и непобедимых воинов, и про древний храм на нём он слышал не раз, но бывать там не доводилось. Трёх лет не проходило, чтобы какой-нибудь северный ярл не собирал несколько драккаров, похваляясь ограбить-таки старых седых колдунов Рюгена. Ни одного из них никто никогда больше не видел.

Буривой выпростал руку, и все задержали дыхание. Он держал у груди искусно вырезанную статуэтку высотой с локоть. Если глаза не врали, это была фигура мужчины, с мечом воина в правой руке и посохом жреца в левой. Только голова оказалась странной — разные лица были на ней. Стоило чуть изменить угол, и на зрителя смотрел уже не хмурый усатый ратник, а седобородый мудрец. Или хитрый парень, ещё не отрастивший усов. Или суровый вождь, твёрдая линия скул и глубокие морщины на лице которого говорили об огромном и не всегда добром опыте.

Из чего было сделана фигурка, мне было непонятно. Материал, белый как мел или алебастр, словно светился изнутри, будто шлифованный кусок янтаря под яркими солнечными лучами. Которых не было и в помине. Необъяснимый внутренний свет озарял все лица необычного воина или вождя, и они казались живыми. Это не было похоже ни на химию, ни на радиацию, как её станут показывать через тысячу лет в зарубежных фильмах, в виде светящейся тревожно-зелёным колбы. Статуэтка явно лучилась какой-то силой, но необъяснимо ощущалось, что сила эта правильная. Ничего подобного я не видел никогда. Работы скульпторов эпохи Возрождения рядом с этим чудом смотрелись бы, наверное, как детсадовские поделки из пластилина.

— Это Святовит, — прерывающимся голосом продолжал великий волхв. — Я никогда и думать не мечтал, что буду держать одного из них в собственных руках. Ладомир говорил, Бог сам сделал трижды семь таких маленьких чуров-идолов, и в каждом сохранил частицу Себя. До наших пор мало дошло их. Кто на дне морском, кого в бездонные ущелья да огненные горы бросали, в болотах топили. Говорят, последний такой же из русов у Святослава Храброго был. Да отвернулся от него, бросил на тех порогах, не сладилось что-то у них. Ладомир думал, от того, что стал Пардус-князь больше о себе само́м думать, чем о земле и людях. Ярослав четырежды к Руяну подходил, да ни разу не дали даже сходни скинуть, а в последний и вовсе борта́ стрелами утыкали. Объяснили, что не рады ему. Я и не знал, что бывает такое, чтоб Святовит к человеку сам приходил где-то, кроме Белых скал Арконы. А вот гляди ж ты…