Инженер Петра Великого (СИ) - Гросов Виктор

Начал с малого — попытался понять, что за дерьмо этот их чугун, из которого льют ядра и простые пушки. Надыбал у Воробьева (не без сложностей и ссылок на «государево дело») несколько обломков бракованного литья разного времени. В своей каморке я их внимательно осматривал, колол молотком, изучал излом. Как я и думал, структура была крупнозернистая, блестящая — явный признак высокого содержания фосфора. Хрупкость была очевидна.

Потом я решил попробовать переплавить этот чугун с разными «приправами». Достал древесный уголь, натолок его в пыль. У Воробьева выцыганил немного извести, которой белили стены. Нашел во дворе куски известняка — его иногда для кладки печей использовали. Тоже растолок.

В литейке, выждав момент, когда большой плавки не было, а Шульц был занят своими делами, я раскочегарил мелкий горн. В небольшой глиняный тигель (тоже выпрошенный с боем) засыпал дробленый чугунный лом. Когда он расплавился, начал эксперименты. В одну порцию добавил толченый уголь — побольше, чем обычно сыпали плавильщики. В другую — известь. В третью — толченый известняк. Каждую плавку тщательно мешал кочергой, стараясь запустить реакцию с примесями и выгнать их в шлак. Температуру контролировал «на глаз», по цвету расплава, стараясь не перегреть, но и чтоб не остыло раньше времени.

После каждой опытной плавки я снимал шлак и выливал небольшой слиток металла в простейшую форму из песка, которую сам же и слепил. Потом давал этим слиткам остыть и тащил их в свою каморку «исследовать».

Исследования были, конечно, примитивные до смеха. Первое — проба на излом. Клал слиток на камень и хреначил по нему молотком. Обычный чугун раскалывался легко, излом был крупный, блестящий. А вот чугун, переплавленный с известью или известняком, кололся гораздо хуже, а излом был заметно мельче, матовый. Это был хороший знак — металл становился более вязким, менее хрупким. Добавка угля тоже давала эффект, но слабее.

Второе — проба на твердость. Какие там твердомеры Бринелля или Роквелла! Использовал дедовский метод — царапанье. Брал острый кусок закаленного зубила (я уже научился их нормально калить) и пытался поцарапать слиток. Обычный чугун царапался довольно легко. А тот, что с добавками, особенно после извести, поддавался хреново, зубило скользило. Значит, твердость повысилась.

Третье — проба на ковкость (хотя к чугуну это не очень применимо, но всё же). Я нагревал маленькие кусочки слитков в своем горне и пытался их расплющить молотом. Обычный чугун крошился сразу. А тот, что почище, немного плющился, прежде чем треснуть. Тоже показатель, что свойства улучшились.

Результаты моих «лабораторных» опытов подтверждали то, что я и так знал по теории. Использование флюсов — извести или известняка — реально помогало очистить чугун от вредных примесей, сделать его прочнее и вязче. Добавка угля тоже работала, но больше как раскислитель. Стало ясно, куда копать. Надо было убедить плавильщиков добавлять в шихту при основной плавке не только уголь, но и толченый известняк (известь была дороже и шла на побелку).

Я понимал, что просто прийти и сказать: «Мужики, кароч, сыпьте камень в печку!» — не прокатит. Пошлют по замысловатому адресу. Нужно было снова действовать через «дедовские секреты» или заручиться поддержкой кого-то из начальства. Пожалуй, стоило поговорить с поручиком Орловым. Он, как артиллерист, должен был понимать, насколько важно качество металла для пушек. И он уже видел, что мои «хитрости» работают. Может, он сможет надавить на Шлаттера или Клюева, чтоб разрешили провести пробную плавку чугуна с известняком уже в большой печи? Это был бы следующий шаг. Рискованный, но, при этом, необходимый.

Ковыряясь в своей каморке с этими остывшими чугунными чушками, царапая их зубилом, раскалывая молотком, я никак не мог выкинуть из головы одно воспоминание из той, прошлой жизни. Оно само всплыло, видимо, из-за всей этой кустарщины, работы на глазок, вечного риска всё запороть из-за незнания или этого грёбаного местного раздолбайства. Вспомнился мне один проект, который чуть не стоил мне карьеры, а может, и свободы. И научил он меня одному — осторожности до паранойи, проверять и перепроверять всё по сто раз, потому что цена ошибки бывает просто запредельной.

Было это лет пятнадцать назад, еще до того завода с прокатным станом, который меня в итоге и прибил. Работал я тогда главным конструктором на большом машиностроительном заводе, и дали нам задание — спроектировать и сделать ротор для новой мощной паровой турбины. Заказ был жирный, государственный, для новой электростанции где-то на Севере. Сроки горели синим пламенем, начальство стояло над душой, требовало «прорыва» и «ускорения», все как обычно.

Ротор — это сердце турбины. Огромная хреновина из специальной жаропрочной стали, крутится с бешеной скоростью под давлением пара, при дикой температуре. Малейший косяк в металле, малейший просчет в конструкции или дисбаланс — и всё это разлетится к чертям собачьим, унеся с собой не только миллионы денег, но и, не дай бог, жизни людей.

Мы пахали как проклятые. Расчеты делали самые точные, какие только могли на той технике. Сталь заказали самую лучшую, со всеми сертификатами. Технологию ковки и термообработки прописали до запятой.

Но! Сроки поджимали.

А поставщик стали, хотя и клялся-божился, что всё по ГОСТу, прислал металл с небольшим отклонением по химии. Лаборатория наша это выявила, но отклонение было на самой границе допуска. По бумагам — вроде проходит. Но на деле? Как эта сталь поведет себя под такими нагрузками, при такой температуре?

Мой начальник, мужик в целом неплохой, но падкий на премии и боящийся гнева сверху, давил: «Давай, Алексей Михалыч, запускай в работу! Допуск есть допуск! Некогда нам канителиться, план горит!» Я колебался. Чуйка просто орала — стрёмно. Надо бы провести доп.испытания образцов этой стали на ползучесть, на усталость при высоких температурах. Но это опять же время. Минимум неделя, а то и две. А начальство требовало ротор «еще вчера».

И я… прогнулся. Дал добро на использование этой стали. Убедил себя, что запас прочности в расчетах заложен приличный, что допуск на то и допуск. Решил рискнуть, понадеяться на русский авось. Величайшая глупость инженера — надеяться на авось там, где работают законы физики!

Ротор выковали, обработали, отбалансировали. Провели стендовые испытания — на холостом ходу, под частичной нагрузкой. Всё прошло гладко. Начальство радовалось, премии выписывали. Я тоже немного расслабился — вроде пронесло. Ротор отправили на Север, турбину смонтировали.

А через полгода — ба-бах! Катастрофа.

Во время выхода турбины на полную мощность ротор не выдержал. Его не просто порвало — он разлетелся на куски, как граната, разнес в щепки корпус турбины, повредил здание машзала. Слава Богу, никто не погиб — операторы успели выскочить. Но ущерб был колоссальный.

Комиссия работала долго. Подняли все бумаги, все расчеты, все анализы. И нашли, конечно же. Нашли то самое отклонение по химии. Нашли мою подпись под разрешением на использование этой стали. Нашли отсутствие протоколов доп.испытаний, которые я должен был назначить, но забил из-за спешки.

Что тут началось… Меня таскали на ковер к самому областному министру. Грозили судом за вредительство. С должности сняли, премий лишили. Репутация, которую я годами зарабатывал, упала в один день. Спасло только то, что прямых нарушений инструкций не было — формально сталь была в допуске. Ну и связи отца, наверное, помогли. Без тюрьмы обошлось, но урок я получил на всю оставшуюся жизнь.

Никогда. Никогда нельзя полагаться на авось, когда дело касается техники. Никогда нельзя забивать на расчеты и испытания, даже если начальство торопит и грозит всеми карами. Лучше десять раз перепроверить, провести лишний опыт, потерять время — но быть уверенным в результате. Потому что цена ошибки может быть слишком высока.

И вот теперь, здесь, в этом восемнадцатом веке, где само понятие «расчет» или «испытание» было чем-то из области фантастики, где всё делалось «на глаз» и «по наитию», я вспоминал тот свой эпический провал с особой остротой. Здесь я не мог позволить себе ошибиться. Мои примитивные опыты со слитками чугуна, проба на излом, царапанье зубилом — это же детский сад по сравнению с тем, что нужно было бы делать в нормальных условиях! Но даже эти крохи информации были лучше, чем вообще ничего. Прежде чем предлагать Шлаттеру или Орлову менять технологию плавки в больших печах, я должен был быть хоть немного уверен в результате. Провести еще опыты. С разными флюсами, с разной температурой. Попробовать отлить не просто слитки, а какие-то детали посложнее, посмотреть, как металл себя поведет в форме. Пусть кустарно, пусть на коленке — но собрать максимум данных. И только потом — идти с предложением. Потому что здесь провал будет означать не просто потерю репутации. Здесь он мог стоить мне головы. В самом прямом смысле.