Трудовые будни барышни-попаданки 3 (СИ) - Дэвлин Джейд
Я глубоко вздохнула. Безмолвно сосчитала до пяти. Начала с самого легкого.
— Вот тут Ванька прав. Пусть Ульяша про него забудет. И за Семена собирается. Я сама с ним поговорю. И со свадьбой помогу, и с приданым невесте. Так что ступай и не сомневайся — быть твоей дочке за хорошим мужем.
Марфа-скотница повеселела и ушла. А я погрустнела. Впереди был очень плохой разговор. Предстояло открыть тайну, о содержании которой я начала догадываться.
Говорили в конторе, с глазу на глаз. Ванька явился не сразу. Шел медленно, опустив глаза. А взглянув на меня, застыл — все понял.
— Ванюша, так какой чужой барин мимо меня тебе вольную сулил? — спокойно спросила я.
Паренек сделал два шага. И медленно опустился на колени.
— Простите, Эмма Марковна…
— Так какой барин? — повторила я вопрос, добавив в голос чуток металла.
— Барин-чиновник, что сегодня приезжал, — прошептал мальчишка.
Счастье дяде-котику, женишку, что укатил. Но его сейчас нет. Есть Ванька-дурак. Ему и отвечать.
— Так что же он тебе сделать велел? И почему ты решил, что он будет барином в моем поместье⁈ — Я постаралась не крикнуть, но, похоже, не смогла.
— Хочет он жениться на вас, Эмма Марковна. А если я помогу, то, как только станет барином, вольную сразу мне выправить сулил. Попросил мокрого сена в коровнике насыпать, сверху — сухого, чтобы большого пожара не случилось. Свечу горящую поставить. А потом… потом, — прохныкал парнишка, — едва народ на пожар сбежится, тогда ворота отворить. Говорил — шутку такую задумал, после которой он вашим женихом станет, а там и барином в Голубках, и сам начнет вольные выписывать. И меня отпустит, и Ульяну…
Наверное, минуту я себя не помнила. Удержалась, чтобы не пнуть эту заплаканную рожу, на самом деле — ребячью мордашку. Но кричала, не сдерживалась. А потом замолчала, пытаясь вспомнить, какие же угрозы успела выкрикнуть
— Эмма Марковна, вам решать, продать меня или в некруты сдать, — дрожащим голосом проговорил Ванька, — только матушку мою пожалейте. Она стара, работница плохая, другой родни нет. Не позвольте ей с голоду помереть!
Да, перспектива. В рекруты такого, пожалуй, не возьмут — мал.
Продать? Не могу я так вот взять и продать человека, будто немодную куртку на авито. Плохая из меня барыня.
Да и, глядя на это красное, зареванное, теперь совершенно детское лицо, я поняла, что он и так был наказан с той минуты, когда узнал, что украли детей. Старался поскорей сообщить мне страшную весть, когда мчался курьером, а потом больше всех радовался, когда малыши нашлись. После от детей не отлучался, охранял. Знал бы, чем обернется его шутка, — никогда бы на нее не пошел. Надеялся, что не откроется, за месяцы-годы искупит ее. Вот как получилось…
Может, и стоило бы поднять за шкирку, сказать: «Прощаю, дурачок». Но не поймет такую доброту. Не та эпоха. Остается один вариант, самый простой, для него понятный и — простите, гуманисты, — в этой ситуации самый добрый.
— Только ради матери твоей, — громко и строго сказала я. — Беги приведи Еремея.
Ванька всхлипнул, вскочил, кинулся из конторы, будто за премией мчался, и через три минуты едва ли не втащил кучера.
— Он всерьез провинился, — сказала я. — Отведи на конюшню и накажи сейчас же, все дела отложив. Сам сделай, другому не доверяй. За что наказан, ему запрещаю говорить, тебе — спрашивать.
— Строго наказать? — деловито спросил Еремей.
«Не жалея рук, как самую сидорову козу из всех сидоровых коз», — подумала я.
— Без вредительства, но и без пощады. Неделю ему сидячей работы давать не буду.
Честное слово, лицо мальчишки вспыхнуло радостью.
— Барыня, вы меня взаправду простили⁈ Любую работу дайте мне, все сделаю! Бога молить за вас буду! А уж маменька моя…
— Давай, парень, порезвей, — прервал его кучер, — я собрался жеребчика объезжать, а тут ты, виноватый на мою голову.
Еремею я все же велела немного обождать, пока Лушка не приведет малышей и я не пойду с ними гулять в сад, подальше от конюшни. Уж неведомо, что хуже: если малые узнают, что их верного сторожа секут за непонятную вину, или если им станет известно, в чем его вина.
«Открылись любопытные обстоятельства. Во-первых, небезызвестный вам дядя-котик решил устроить праздник в Малиновке со мной в главной роли. Во-вторых, стало известно, что он — организатор вождя краснокожих. Я была бы очень рада вашему визиту и последующей беседе о законности и правопорядке».
Пожалуй, достаточно. И свадьба, и похищение детей зашифрованы в кинообразы, понятные лишь Мише. С письмом уже поскакал посыльный — мужик Федька, мечтавший искупить ярмарочную провинность. Оно вряд ли попадет в чужие руки, но все же…
Не заснула, пока не повидала Ваньку, отправленного спать на конюшенном сеновале. Во время экзекуции Еремей велел ему не орать, поэтому бедный парнишка послушно кусал рукав старого зипуна. Я не представляла, что на одной зареванной мордашке может быть такой букет страдания и радости, и поняла, что поступила правильно.
Прочла Лизоньке две сказки, но до конца не успокоилась. Спала плохо, а разбужена была рано.
— Ох, барыня, в Егорово беда приключилась.
Глава 28
Еще не примчавшись в Егорово, я уже знала, что произошло. Управитель Степан был и плутом, и выжигой, но не дураком, поэтому посланный им гонец прибыл с подробным отчетом.
— Павловна, короб с чаями! — только и успела крикнуть я, пока к крыльцу подавали коляску. И как только с тем коробом устроилась на набитом конским волосом кожаном диванчике, крикнула: — Погоняй, Ерема!
И ругать себя впору, что упустила, и вроде не за что — не может нормальный человек такое предвидеть. У него мозги в ту сторону не повернутся.
«Бьет — значит любит. Сильно бьет — сильно любит», — с печальной улыбкой когда-то давно рассказывал Миша об очередном уголовном деле — семейном преступлении, случившемся потому, что жертва уж слишком долго терпела. Я спорила, не верила — неужто такое возможно? Увы, жизнь еще тогда показала, что бывает и не такое. После сегодняшнего же доказательства и вовсе слов нет.
Ласкайка сбежал. При помощи одной из баб, вдовушки, которую он прежде и стегал не раз, и обласкивал. А ей, как оказалось, нравилось. И нравился сам усадебный экзекутор. Пока я его судила, эта несчастная Дуняша помалкивала. И не заступалась, когда Ласкайку водили на тяжелые работы, подгоняя его же плеткой.
Ночевал мерзавец за двумя засовами, связанный, на цепи, как пес повышенной опасности. А вот надзирал за ним, вопреки моему строгому наказу насчет двух охранников, один общеусадебный сторож, у которого много разных дел, например — поспать.
Дуняша пробралась к Ласкайке мимо спящего старика без особого труда. Развязала негодяю руки, отстегнула ошейник. Душегуб ее тотчас же «отблагодарил» — связал своим же вервием, заткнул рот поганым тряпьем, посадил на цепь. Ну ладно, хоть маньяк оказался не самой высшей пробы — Миша рассказывал про таких персонажей, что в знак благодарности убили бы. Как венец загадочной любви.
Дальше гаду этому было только в бега. Но захотелось мести. Вспомнил, для чего был прислан сюда Алексейка, разрушитель его специфического сексуального рая. Решил отомстить комплексно, пробрался в заводское здание, бывшее под общей охраной, приволок сухого сена, разбросал, поджег изнутри. А снаружи, у стен, — смолу со щепой. Горе горькое — уже неделю стояло на месяц почти запоздавшее бабье лето, поэтому все было сухим, от доски до стружки.
Сторож увидел-учуял пожар почти сразу. Но в одиночку уже ничего не мог сделать, только бить в колокол, поднимать всех спавших в усадьбе, звать из деревни.
Алексейка примчался одним из первых. Сразу понял, что корпус не отстоять, надо вытаскивать машины. К счастью, три из них, прибывшие совсем недавно, пока что стояли на катках.
Распоряжался, по рассказам свидетелей, грамотно, умней не придумать. Сперва, пока припекало терпимо, вытащили две машины, что были на платформах. Потом, когда припекло нестерпимо, буксировали на канатах те, что катились. Две таким манером вытянули успешно. С третьей соскочила петля. Да и черт бы с ней, с железкой!
