Дмитрий Романовский - Королевство Хатуту
– Сенсацию, – повторил Поль.
Краснолицый студент сказал:
– Вы можете заработать целое состояние на репортажах, если будете требовать от корреспондентов деньги.
– И я буду первым репортером, – сказал с улыбкой Мишель. – Половина гонорара ваша. Начнем интервью. Прямо тут.
– Гонорар, интервью, репортаж, – серьезно повторял Поль незнакомые слова.
И Мишель начал:
– Где вы родились, мсье Дожер?
– В Париже.
– В каком месте?
– В нашем доме на улице де Ламбаль.
– Это ваш собственный дом?
– Это дом наших предков, – сказал Поль, повторяя забытое хрестоматийное выражение. – Я не знаю, что стало с домом. Говорят, многие города разрушены войной.
– Париж сохранился, – вставил Роже. – Французы недостаточно сопротивлялись фашистам, чтобы понести большие потери.
– Вы так считаете? – громко спросила мадам Туанасье.
Она поднялась с места, пододвинула свой стул, села ближе. Роже тут же ответил:
– А вы, мадам Туанасье, считаете, что Лондон, Дрезден, Берлин, Сталинград, Москва пострадали меньше Парижа?
– Оставим войну, она прошла, – оборвал разговор Мишель. – Приступаем к послевоенной сенсации. У вас был большой дом, мсье Дожер?
– Небольшой, – Поль почувствовал некоторую тревогу. – Два этажа. И сад вокруг дома.
– Неподалеку от дома Бальзака? – живо спросил краснолицый студент.
– Да.
– На фронтоне круглое окно?
– Да.
– Я помню этот дом! – воскликнул студент. – Он полностью сохранился. Поздравляю вас.
– Вы всё свое детство прожили в этом доме? – спросил Мишель.
– Нет. Когда я пошел в школу, родители сняли квартиру на Сан-Антуан. Рядом с моей школой.
– Где вы проводили школьные каникулы? – продолжал Мишель интервью.
– У нас был дом в Ницце. За Английским променадом. Там жила моя тетя. Сестра моего отца.
Поль начал нервничать.
– Я плохо знаю Ниццу, – признался краснолицый студент.
– Где получали образование ваши родители? – почти официальным тоном спросил Мишель.
– Мишель! – оборвал его Роже. – Этот человек провел двенадцать лет среди дикарей и только сегодня увидел людей из цивилизованного мира! Имейте чувство такта!
Мишель скорчил комическую мину:
– Роже, вы когда нибудь встречали репортера, у которого было бы чувство такта?
Все рассмеялись. Мадам Туанасье заметила:
– Пусть закаляется. Ему еще предстоит встретиться с парижскими репортерами.
И она закурила следующую сигарету.
– Вот что, Мишель, – сказал Бернар, снова проводя носовым платком по своей лысине, – Это мы привезли Дожера в нашей лодке из первобытного мира в цивилизованный. Наша обязанность облегчить переход мсье Дожера из одного мира в другой. Вы это понимаете?
– Понимаю, – и Мишель примирительно положил руку на плечо Бернара. – Простите, мсье Дожер, – и он положил вторую руку на плечо Поля.
В своей каюте Поль сразу же разделся. Только теперь он почувствовал, как стесняла его одежда, и какое это облегчение стать снова голым. Он полистал детский словарь, который ему дала заведующая библиотекой мадам Туанасье. Как долго он не держал в руках книги! Электрическая лампочка была над самым изголовьем. Полулежа на кровати, Поль углубился в незнакомые и полузабытые слова. Альпинист. Апостроф. Аэростат. Капитан знает об убийстве Томаса Диллона. Папка со следствием в сейфе капитана. Утром радисты запросят сведения о матери Поля, Сибил Дожер. И все узнают об убийстве. Хотя это было двенадцать лет назад, в Париже имеются архивы протекторатов. Было бы хорошо, если бы фашисты разбомбили во время войны здание архива. Но Роже сказал, что Париж мало пострадал от войны. Жаль, конечно, но зато уцелел их семейный дом на Ламбаль. Поль выключил свет. Расстояния в помещениях корабля экономились, и когда Поль вытянулся на кровати, то уперся ступнями в стену каюты. Сон приближался.
– Па! У меня глаза тоже голубые!
Мальчик стоял по пояс в пенистой воде прибоя. Лицо его было так разрисовано художником, что нельзя было разглядеть, где настоящие глаза и какого они цвета. А глаза были не голубые, как у Поля, а серые с зеленым или синим оттенком, но не такие, как у других жителей острова, не черные.
Глава 5. Белые женщины
Проснулся Поль от того, что захотелось ссать. Он зажег свет, встал с кровати, заглянул в иллюминатор. Черная ночь. Тогда он потушил свет и опять заглянул в иллюминатор. Вероятно, пароход шел быстро. Волны, уходящие назад, освещались корабельными огнями. Поль высунул руку наружу. Ветер и дождь. Поль опять зажег свет. Он хотел было поссать в умывальник, но тут захотелось срать. Надо было идти в уборную. Он вышел в коридор. Пусто. На часах в торце коридора обе стрелки торчали вверх. Полночь. После уборной он вошел в душевую по соседству. Горячей воды не было. После прохладного душа Поль мокрым вышел в коридор. Полотенце осталось в каюте. Он открыл дверь каюты, но тут увидел в конце коридора девушку, идущую в его сторону, и остановился. Это была Кларетт, заведующая бельем, как объяснил старший стюард Сонар. Она была в длинном халате. Приближаясь к Полю, она улыбнулась, не глядя на него. Она хотела пройти мимо, но Поль быстро взял ее за руку, остановил.
– Нет, нет, это нельзя, мсье Дожер, – сказала она, отвернувшись.
Поль непроизвольно вспомнил о табу. Однако здесь никаких табу не было.
– Что нельзя? – спросил он.
– Кто-нибудь может увидеть, что я разговариваю с голым мужчиной.
– Тогда зайдем в мою каюту, – сказал Поль. – Там никто не увидит.
И он распахнул дверь каюты. Кларетт посмотрела на него растерянно, как бы удивляясь такому простому решению проблемы. Воспользовавшись этой заминкой, Поль за руку завел ее в каюту, прикрыл за спиной дверь.
– Это нельзя, – повторила Кларетт.
– Но здесь же никто не видит.
– Мсье Дожер, вы считаете это приличным, когда девушка заходит ночью в каюту мужчины?
– А куда ты шла сейчас по коридору? – спросил Поль.
– В душ.
– Неправда. Ты прошла мимо двух душевых.
– Вы меня допрашиваете?
– Допрашиваю, – повторил Поль знакомое, но не совсем понятное слово. – Так скажи, Кларетт, куда ты сейчас шла?
– Откуда вы знаете мое имя? – спросила кокетливо девушка.
Поль привлек ее к себе, сказал всплывшее в памяти выражение:
– Я прочел его в твоих глазах.
– Мсье Сонар сказал, что вы плохо читаете.
– Ты веришь мсье Сонару?
– Конечно. Он мой опекун.
– Как это?
– Он был другом моего отца. Мой отец погиб при Дункирке. А когда моя мать умерла от пневмонии, мсье Сонар взял меня в свою семью.
– А где Дункирк? – спросил Поль.
– Это в Бельгии. Там была высадка. И было открытое место. Немецкие самолеты летели низко и расстреливали солдат из пулеметов. И бомбили. Погибло несколько тысяч французских солдат. И мой отец погиб. – Она отошла от Поля, открыла шире раму иллюминатора, сказала сочувственно: – Да, ведь вы же ничего не знаете о войне.
Каюта была тесной. Поль сделал два шага и очутился вплотную к девушке. Ей было не больше двадцати лет, но она уже знала войну. Между ними были миллионы погибших на войне людей, и теперь он не понимал, как продолжить разговор. Она спросила:
– А на Маркизах женщины тоже ходят голые?
– Конечно, – сказал он с облегчением.
Он обнял ее за пухлые плечи, провел рукой по ее спине и понял, что под ее халатом не было никакой одежды. Он повел рукой вниз. Мягкие округлые ягодицы. Пояс халата был завязан сбоку узлом. Поль потянул за конец пояса, и узел развязался. Поль развел лацканы ее халата. По сравнению с загорелой кожей незагорелая грудь показалась ослепительно белой. Кларетт положила руки ему на плечи, он обнял ее. Она потянулась к нему лицом, он опустил голову, и она полуоткрытым ртом захватила его губы. Он тоже полуоткрыл рот. Их губы слились. Это был первый поцелуй в его жизни. Женщины острова Хатуту не целовались. Они ласкали, терлись щекой о щеку, искусно играли мужским членом, обхватывали бедрами, нежно щекотали пальцами в промежности, но никогда не целовали. Ощущение первого поцелуя было необыкновенным. Невероятное сочетание чистой невинности и откровенной похоти. Поцелуй расслаблял и одновременно придавал силы. Поль чувствовал, как его поднявшийся член твердо уперся ей где-то под ребра. Он поднял ее на руки. Пухленькая Кларетт оказалась довольно тяжелой, но он с легкостью поднял ее на уровень своей груди и даже слегка подбросил, и при этом она тихонько взвизгнула. Он посадил ее на кровать, сел рядом. Они опять поцеловались. Поль не мог отвести глаз от ее белых грудей, сжимал пальцами то одну, то другую грудь. Она одной рукой обвила его шею, а другой повернула выключатель. Но в темноте он продолжал ощущать белизну ее кожи.
Выждав, когда тяжелое дыхание станет ровным, Поль потянулся к выключателю. Ему не терпелось снова увидеть это белое тело. Кларетт тотчас села, поджав под себя ноги. Поль включил свет. Она набросила на плечи халат, поднялась с кровати.
