Андрей Посняков - Час новгородской славы
Сзади подошла Софья, обняла, прижалась горячей щекой. Тонкие пальцы ее медленно расстегнули застежки кафтана…
В церкви Бориса и Глеба, что взметнулась ввысь серебристым куполом на окраине Плотницкого конца, отзвонили вечерню. Собравшийся люд, растянувшийся вдоль по всей Загородцкой, сняв шапки, чинно входил в храм и крестился на икону первых русских святых. В первых рядах завсегдатаи, жители близлежащих улиц – Загородцкой, Конюховой, Запольской. Все больше ремесленники и торговцы, не такие богатые, как, скажем, ивановские купцы, но и не бедные. Средней руки купчишки. Принарядившись, чинно стояли в ряд и слушали дьячка, читавшего псалтырь. Вторые и третьи ряды занимали однодворцы. А позади них толпился и разный прочий люд, в телогреях, нагольных тулупчиках из собачей шерсти, с зажатыми под мышками потрепанными заячьими треухами.
Средь них-то незаметно и затесался Олексаха. Здесь, довольно далеко от Торга, его мало кто знал. А учитывая царившую в храме полутьму, даже и знакомые не узнавали. Первым делом, конечно же, Олексаха прочел молитвы – не нехристь какой! – а уж потом приступил к тому, зачем, собственно, и пришел в этот дальний угол, исполняя тайное задание, полученное от своего непосредственного начальника, думного боярина Олега Иваныча Завойского, ныне объединившего под своим чутким руководством три спецслужбы: посадничью, тысяцкую и владычную.
Спецслужбы эти занимались охраной безопасности Господина Великого Новгорода, а за общественный порядок отвечала посадничья канцелярия, Олегу Иванычу не подчиняющаяся, однако через особых дьяков согласовывающая с ним все свои действия. Такая должность была доверена боярину Завойскому решением правительства Новгородской Республики, Совета Господ. Заседавшие там люди Олега Иваныча знали давно и довольно хорошо представляли себе его возможности. Потому и утвердили данную кандидатуру практически единогласно, собравшись в Грановитой палате еще в конце октября.
С того момента Олег Иваныч получил более чем приличное жалованье, людей и большую головную боль – московитское лобби в Новгороде не дремало и, готовясь к предстоящим выборам, резко активизировало свою деятельность. То, вроде бы ни с того ни с сего, вспыхивали пожары на купеческих складах. То ни с того ни с сего шли в бой стенка на стенку улицы, концы, даже стороны. Взять хоть недавнее побоище на Волховском мосту. Имелись и раненые и убитые.
А три дня назад стража засекла у церкви Дмитрия Солунского на Пробойной подозрительных нищих. Те смущали собравшийся народ «прелестными письмами», в которых именем великого московского князя Ивана обещалось «скорое умиротворение». Всего же нищих было трое. Двоим незнамо как удалось ускользнуть, а третий повесился в порубе.
Памятуя свое милицейское прошлое, Олег Иваныч однозначно решил: повеситься нищему помогли. И весьма грубо. Странгуляционная борозда на шее, конечно, имелась, но вот трупные пятна, оказавшиеся почему-то на спине и ягодицах, красноречиво свидетельствовали о том, что, прежде чем повеситься, нищий пролежал несколько часов на спине в виде хладного трупа. Потом вдруг воскрес и повесился.
Конечно, не будь у Олега Иваныча соответствующего прошлого опыта – фиг бы кто догадался о преднамеренном убийстве. Труп беспечно записали бы в самоубийцы, что уже и сделали бы, не окажись случайно поблизости Олега Иваныча. На его вопрос, сколь тщательно обследован труп, проводившие предварительное расследование посадничьи дьяки лишь скорбно поджали губы и осуждающе покачали головами. Не христианское дело – трупы осматривать. Олег Иваныч только плюнул с досады. С таким персоналом можно только дров наломать! Да еще сильно подозревал он, что имелись среди писцов да дьяков и явно работающие на Москву людишки. Кто по скудоумию своему, а кто и за деньги. И всех необходимо было вычислить!
Чем Олег Иваныч, засучив рукава, и занялся. Не его, начальника, это дело. Его дело – руководить. Только вот работать почти некому. Пока обходился старыми проверенными кадрами – Олексахой, звонарем церкви Михаила на Прусской Меркушем да Гришей. Маловато на весь Новгород. А еще пятины, в каждой из которых нужно иметь своего человечка. Хотя бы одного, а лучше – двух. Да и обучать всех нужно побыстрее. Азам следственной работы и оперативно-розыскной деятельности. Юристы нужны, юристы. Не только по уголовным, но и по гражданским делам. Эх, был бы свой университет! Ну, это в будущем. Пока приходилось крутиться.
Насущная задача – ликвидация московской шпионско-диверсионной сети. Что самое смешное, Олег Иваныч и его доверенные люди хорошо себе представляли, где искать резидента. Его и не нужно искать, достаточно зайти на усадьбу, расположенную на берегу Федоровского ручья, прямо напротив церкви Федора Стратилата. Бывшая усадьба боярина Ставра, теперь приобретенная никому не известным московским боярином, явно подставным лицом.
Козлобородый Митря Упадыш, по всем прикидкам, не тянул на резидента. Хотя… Хитрости ему не занимать, связей в люмпенских кругах тоже. Второй – Явдоха, корчмарь с Загородцкой. Но кто остальные? Где та мелочь, что составляет звенья шпионской цепи? Рассеяна по городу, по концам, по улицам, по погостам. И если захватить центр, Явдоху с Митрей, затаятся людишки, поди потом их сыщи. Потому и нельзя пока главных злодеев трогать. Лучше подождать, обложить их, как медведя в берлоге.
На чем чаще всего «палятся» господа шпионы? Правильно, на связи. Те, кто работает на Москву, должны передавать информацию – что, все они в Явдохину корчму шляются? Слишком было бы глупо. Но вычислить хоть нескольких необходимо. Для того и стоял теперь Олексаха в церкви Бориса и Глеба. Наблюдал, примечал, догадывался. А глаз у него был приметлив.
Хозяин окраинной корчмы Явдоха – мужик лет сорока, весь какой-то прилизанный, скользкий – быстро клал поклоны, стоя во втором ряду. С тщательно расчесанной бороденкой, в богатой бобровой шубе, крытой аксамитом. Тонкие губы растянуты в сладкой улыбке. Узнавая близких знакомых, кланялся – а таковых тут у него имелось в избытке, потому и кланяться приходилось часто.
Олексаха тщательно осматривал молящихся. Надеясь на отличную зрительную память, выискивал знакомых. Вот, кажется, квасник – отсюда, с Загородцкой. Не то. А вон, в уголке, напротив Николая Угодника, еще один знакомец – Селифан-рыбник. Тот с Запольской, что здесь неподалеку. А вон те двое… Где-то их точно видел. Нет, не на Торге. Ха! Да то ж соседи – стражники с проезжей башни, что на Славне. Один вислоусый, пожилой. Другой молодой, кругломордый. Уж примелькались на своей башне. В принципе, неплохие ребята, старательные. Службу несут исправно – ни разу их спящими на посту не видели. Правда, от молодого попахивает иногда медовухой – так кто ж из нас без греха? На Плотницком, стало быть, живут. Однако далековато им на службу добираться – почитай, через весь город тащиться. Ну, то их дело. Ага! Вон еще знакомый. Посадничей канцелярии писарь. Кафтан красный, приметный. Узнаем завтра, где обитает. Вроде больше никого. Ладно, запомним пока писаря.
Служба закончилась, люди благочинно направились к выходу. Из распахнутых дверей резко дохнуло холодом. Олексаха бочком протиснулся сквозь толпу, встал незаметно у коновязи – будто подпругу поправляет. На самом деле примечал за писарем.
Ага, во-он красный кафтан, за стражниками мелькнул. Кстати, те явно в Явдохину корчму подались. Ну, правильно. Куда еще-то по такой погоде? А где наш писарь? Ага… У него, оказывается, и лошадь имеется! Знать, издалека приехал. Неужто поближе от дома церкву не сыскал? Интере-е-есно.
Дождавшись, пока писарь отъехал по Загородцкой шагов на тридцать, Олексаха вскочил в седло и, стараясь держаться за попутными всадниками, направился следом за ним. Проехав по Загородцкой, свернули на Большую Московскую дорогу. Слева показались яблоневые сады – голые, беззащитные, кое-где укрытые от холодов соломой. К садам не поехали. Писарь (оглянувшись!) неожиданно свернул на Запольскую улицу и пустил лошаденку рысью. Еще интереснее!
С обеих сторон улицы потянулись ограды, за оградами виднелись искорки света – в домах жгли свечи. Улица становилась все безлюдней. Олексаха слез с коня и пробирался следом за писарем, держась в тени частоколов, – на небо выкатилась луна. Он собирался уже плюнуть на это дело. Ясно же, домой человек едет, не в корчму к Явдохе. Значит, и в церковь Бориса и Глеба заехал потому, что она ближайшая к дому. А оглядывался… Да мало ли почему люди оглядываются! Темно, страшно…
Олексаха вскочил в седло… И увидел, вернее, услышал, как спешившийся писарь постучал в чьи-то ворота. Нет, пожалуй, домой так не стучатся! Олексаха вновь слез с коня. Прислушался.
Во дворе усадьбы забрехала собака. Скрипнув, ворота открылись. Послышался высокий женский голос. Писарь завел на двор коня. И все стихло.
