Константин Калбазов - Скоморох
Теоретически такие холопы могли выкупиться, об этом четко было прописано в их кабальных грамотах, но на практике получалось иначе: сколько человек ни работал, его долг отчего-то только рос, да еще и на детей переходил.
– Выкупить-то тебя никто не пытался?
– А что, хочешь выкуп за меня отдать? – Ну вот, и этот туда же. С другой стороны, уж лучше один, чем каждый раз новые. И не имеет значения, воротит от него с души или нет.
– Просто интересно. Красивая девка, кроткого нрава, я ведь вижу, что при случае из тебя и хозяйка справная выйдет. Странно это.
– А сам чего же?
– А куда мне? Я же без кола, без двора.
– Не было пока такого, – не выдержав, вздохнула Голуба.
– Жаль.
Голуба вновь бросила на него внимательный взгляд. Нет, не пытается лезть в душу, не играет, ему и впрямь жалко ее. И если за нее кто-нибудь даст откуп, как за Простушу, ту самую знакомицу, он взаправду порадуется. А сам, похоже, и думать не думает о том. Да и вообще сегодня он какой-то необычный, словно и не был с ней только что, она успела его немного узнать.
Попрощавшись с девушкой, Виктор покинул заведение. На улице было темно и тихо. Слышатся только приглушенные голоса из кружала да собачий брех, который разноголосицей перемещался в самые разные стороны, сопровождая редких прохожих. Это днем собачкам лень лаять (ясное дело: устанешь горло драть, когда столько народу шастает), а как ночь – совсем иное дело, скучно им становится, вот и радуются редким прохожим.
Виктор задрал голову к иссиня-черному небу, обильно усыпанному звездами, сложившимися в неизвестные ему созвездия. Вернее, он-то знал многие из них, но то благодаря памяти прежнего Добролюба, а Виктор Волков этого небосвода раньше не видел. Завтра погода опять будет солнечная, на небе ни клочка облаков. Стало быть, опять жара, ну да лучше уж так, чем дождик. Кстати, нужно придумать что-нибудь с легким навесом, чтобы в непогоду можно было спокойно работать, а заодно и тачку какую-никакую соорудить, чтобы свое добро вывозить с рынка. Он вроде и не планировал все время этим заниматься, но пока ничего другого на ум не шло, вернее, на задумку все еще было недостаточно средств: не хотелось начать, а потом встать на полпути из-за нехватки денег.
Идти он старался посредине улицы, на то были причины. Ближе к заборам запросто можно обо что-нибудь зацепиться и растянуться в пылюке, об уличном освещении здесь никто не заботился. Возле тех же заборов хватало теней, где можно было спрятаться так, что тебя и с расстояния пары шагов не заметят, а в полную луну хоть в белых одеждах прячься, потому как тогда контраст такой, что чернота вокруг непроглядная. А коли ты посредине, то и напасть на тебя из закутка не получится. Но сейчас видимость была никакой и без теней: небо-то звездное, но луны пока нет.
Виктор резко остановился, вглядываясь в угол, образованный забором и стеной избы. Показалось или там действительно кто-то пошевелился? Не полагаясь на зрение, он стал вслушиваться в окружающее пространство. Точно, что-то такое слышится оттуда, а вот и сзади. Если лихие, то не иначе как в кольцо берут. «Ох, мама дорогая, да что же за задница-то у меня до приключений такая охочая!» – мелькнула мысль. Ножи сами собой скользнули в руки из чехлов, прикрепленных к предплечьям, в которых находилось по два клинка. Что ни говори, но та встреча в лесу оставила после себя неизгладимое впечатление.
– Экий ты глазастый, скоморох, – послышался из темноты спереди хриплый, надтреснутый голос. Про такой говорят «прокуренный и пропитой», но с куревом тут большие проблемы, так что остается второе. А может, просто голос такой.
– Ты кто и чего хочешь?
Едва спросил, как сзади услышал едва различимые крадущиеся шаги. Но выпускать главаря из поля зрения он не хотел. Почему главаря? Ну он ведь заговорил первым, да и уверенность в голосе свидетельствовала о том же.
– Скажи своим, чтобы стояли на месте, – резко бросил Виктор, явно намереваясь в случае невыполнения требования начинать действовать. Как видно, главарь это четко уловил.
– Погоди, браты. – Шаги замерли, вроде пока ничего не было слышно.
Ударить не смогут, разве только метнуть клинок, но тут уж нужно не терять бдительность, как говаривал товарищ Берия. Судя по тому, как главарь отреагировал на слова Добролюба, он знал о его роде деятельности и, похоже, опасался, что тот применит свои навыки. Значит, их не могло быть двое, да и обращение «браты» явно не к одному, но Виктор смог определить только двоих. Плохо.
– Так чего вы хотите? Если поживиться, то у меня в кошеле не больше пятидесяти копеек, но если они вам так уж нужны, я брошу кошель и пойду своей дорогой.
– Боишься, скоморох.
– Только дурак не боится.
– Это верно. Да только нам дела нет до твоих копеек. Тут земля слухом полнится, будто ты из рук Секача отбил боярича нашего Градимира и за это хорошую плату получил.
– Стало быть, мелочь тебя не интересует. Но тех денег нет.
Плохо дело. Эти сволочи знают о Секаче и его банде, значит, подготовились всерьез.
– Конечно, ты их с собой не носишь.
– Отобрали их у меня.
– Как же, я поверил. О такой улыбке Авося весь лихой люд горланил бы, а нет ничего, все тихо и благостно. Ясно, что денежки не с тобой, но то не беда, проводишь до схрона, там и посчитаемся. Тебе жизнь – нам злато и серебро.
Жизнь она, конечно, дорогого стоила, да и страшно было Виктору не по-детски, к тому же остальных членов банды определить никак не удавалось… Стоп, а вот еще один, спереди и справа, по другую сторону дороги, получается. Это все или еще есть? А рискнет тот, кто идет на скомороха, порешившего Секача и его дружков, ограничиться только двумя помощниками? Может быть. Если расчет строится на том, что клиента сначала приголубят по голове тупым предметом, например кожаным мешочком с песком или банальным деревянным дубьем.
После того как речь зашла о больших деньгах, и Секаче в частности, Виктор сразу уверился, что никто его отпускать не собирается. Договариваться с жертвой, останавливая ее в темном переулке с возгласом: «Жизнь или кошелек!» – в намерения бандитов не входило. Скорее, они задумывали оглушить клиента, оттащить в тихий уголок и выпытать, где денежки припрятаны, благо ни родных, ни близких знакомых. Одиночка он и есть одиночка, так что искать никто не кинется. Пропал и пропал. Разве что жена Савоси расстроится. Где она еще такого клиента найдет, который, не торгуясь, согласился платить озвученную цену за постой. Вместе с уверенностью пришел и какой-то кураж. По телу пробежался озноб, такое у него бывало, когда хотелось побыстрее приступить к чему-нибудь, но было боязно.
Единственное, что еще останавливало: убийство оно ведь и здесь убийство, его легко могли притянуть к ответу. Тут десять раз подумаешь, что лучше – вышка или каторга. С другой стороны, он ведь защищается. Ну да, защищается, вот только никто его не трогает. Он намеревается напасть на людей и по-всамделишному резать их, а вдруг это розыгрыш.
– Ну так как, скоморох? Чего молчишь? Небось уже порты обмочил, – хохотнул главарь.
А чего разговаривать? Он не помнил точно, у какого народа был такой обычай: с теми, кого намеревались убить, не разговаривали. А он собирался сейчас именно убивать. В коллизиях закона в данный момент он разобраться точно не мог, но в одном был уверен: жить ему осталось ровно столько, сколько этим типам потребуется времени, чтобы добраться до его денег. Ну а раз так…
Ножи ушли к цели не одновременно: все же видимость плохая и нужно подготовиться к каждому броску. Не сказать что Добролюбу для этого потребовалось много времени, но хоть секунда, хоть пара мгновений была необходима. Второй нож ушел в полет, когда уже раздался хрип главаря. И этот хрип не был связан ни с табаком, ни с выпивкой – это были последние звуки, изданные человеком в этом мире. Второй не хрипел, а глухо застонал, так как нож угодил ему в грудь. Все же стоял он подальше, и видно его было похуже, а потому Виктор не стал оригинальничать, а просто решил поразить противника.
Едва метнув клинки, он обернулся, чтобы встретить нападающего сзади. Была, конечно, опасность, что второй получил нож не в грудь, а, к примеру, в руку, а значит, мог напасть, но то – вероятность, а тут – реальная угроза. Вовремя. Он не разобрал, чем именно нанес удар мужик: темно да и времени на это не было. Волков просто юркнул вперед и в сторону. А там, где он только что находился, а вернее, должна была находиться его голова, что-то просвистело. Судя по звуку, не уберись Виктор с пути этого снаряда – и ему бы не жить. Как это могло согласовываться с желанием выпытать у него, где хранятся деньги, он не понимал: если бы удар достиг цели – спрашивать было бы некого.
К моменту атаки в его руках уже были зажаты клинки. Конечно, ножи эти метательные, но кто сказал, что их нельзя использовать как обычные? Правая рука сама рванулась вперед, и он ощутил, как сталь распарывает сначала рубаху, а затем с жадностью впивается в упругое, но такое податливое тело. Все происходило на автомате, на одних рефлексах, практически без участия сознания Виктора. Он словно обтек противника, который вдруг заревел, как боров, – ну да никто тебе не виноват, – клинок в левой руке ударил татя в правый бок сзади: по идее, в почку, но попал ли удар в цель, он сказать не взялся бы. Теперь рев сменился болезненным завыванием со всхлипом, от этих стенаний Волкова даже передернуло, настолько жалобно и тоскливо они звучали.
