Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
Завтракать сели поздно, и за столом все время ощущалась общая неловкость, будто после ссоры, в которой все были не правы.
Первым вернулся к вчерашней теме Левашов. И то, что он сказал, словно бы выворачивало предложение Ирины наизнанку. Он, оказывается, давно уже занимался проблемой внепространственных переходов. И даже собрал установку, предназначенную для создания окна между двумя как угодно далеко разнесенными координатными точками. И хоть работала установка ненадежно и неустойчиво, на уровне первых телевизоров, иногда совмещение получалось вполне убедительное.
Ирина поразилась, как близко подошел он к решению, которое считалось вершиной развития неизмеримо дальше ушедшей науки и техники на ее родине. И Левашов предлагал ей поделиться своими знаниями и техническими возможностями, помочь довести до ума его конструкцию, одновременно, разумеется, отказавшись от своей галактической роли. Сменить, так сказать, флаг…
Она еще более была не готова к этому, чем они — к ее предложению. Даже нет, они были более готовы, у них сразу определилась позиция. Ирина же вдруг почувствовала себя голой на площади. Положение, из которого нет разумного и достойного выхода. Разве только прикрыться руками и бежать, куда придется.
Прикусив губу, она отвернулась к окну. И засмотрелась.
Сквозь мелкую сетку дождя пополам с легким туманом виден был мокрый лужок, раскидистая трехстволая береза, опустившая свои ветви почти до земли, а дальше расплывчато просматривались контуры безмолвных изб.
— Да, красиво… И грустно. Селигерское настроение… — тихо сказала Ирина. — Спасибо, мальчики, за откровенность. Вы всегда были настоящими друзьями. Главное — честными. А я поеду, наверное. Дел у меня много, да и муж беспокоиться станет. Ты как, Андрей, со мной поедешь или тут останешься?
— Не спеши, Ира, — попробовал ее удержать Левашов. — Пойдем, я тебе свою технику покажу. А если сразу не можешь от присяги отступить, так подумай: ведь когда мы с тобой эту штуку мою до ума доведем и обнародуем, история сама собой так изменится…
— Не положено передавать отсталым цивилизациям информацию или приборы, не соответствующие их уровню развития, — заявила она чужим голосом, лицо у нее было бледное и словно отсутствующее.
Новиков за ее спиной резко взмахнул рукой, приказывая Левашову замолчать. Олег пожал плечами.
— Ладно, Ира, поехали раз так… — сказал Новиков.
Уже садясь в машину, Ирина вдруг сказала Левашову:
— Будешь в Москве — заходи, подумаем, чем тебе можно помочь.
Новиков повернул ключ. На душе было погано.
Отъехав километров десять от деревни, он остановился.
В лесу дождь, и вообще-то очень мелкий, совсем почтя не ощущался, только шелестел не переставая в кронах медноствольных сосен. Песок дороги был поверху схвачен слегка намокшей и затвердевшей корочкой, будто снег — настом.
Тихо, сумрачно было в лесу, необычно, тревожно-торжественно, словно в заброшенном храме, где нет ни души, только почему-то горят, потрескивая, многочисленные свечи.
Ирина была совершенно городской женщиной, выросшей на московском асфальте, и безлюдный дремучий лес, совсем не похожий на тот, что окружал ее дачу, здесь, в сотне километров от ближайшего города, действовал на нее с необычной силой.
Ей не хотелось ни о чем говорить с Новиковым, но когда он открыл дверцу и протянул ей руку, молча подчинилась.
Она медленно шла рядом с ним, глядя себе под ноги, глубоко проваливаясь каблуками в песок, и вдруг ощутила, как начинает действовать на нее неяркая, но мощная красота окружающей природы.
— В березовом лесу — веселиться, в сосновом — Богу молиться, в еловом — с тоски удавиться… Похоже? — нарушил тишину Новиков.
— Очень… Это ты сам придумал?
— Это лет за пятьсот до нас, наверное, придумано. Моими… нашими предками. Скажи, вот сейчас кем ты себя больше ощущаешь, Ириной Седовой или… как там тебя звали?
— Не будем об этом. Ты для этого только остановился?
— Не только. Я просто не хочу, чтоб мы расстались навсегда. Да, я перед тобой виноват. И тогда, и сейчас. Только прими, как смягчающее обстоятельство, что я всегда стараюсь быть честным… Даже во вред себе.
— Новиков, ты знаешь, иногда мне хочется тебя ненавидеть.
— И сейчас. Сколько выгоды и удовольствия я извлек бы, завербовавшись в твои агенты. А я опять…
— У тебя в роду святых, случаем, не было?
— Святых не было. Но понятия о чести имелись. Возможно, и преувеличенные. Еще на Калке за ту честь головы клали. Кстати, и справка есть…
— От кого справка? — с веселым изумлением, впервые за этот день улыбнувшись, спросила Ирина. — От великого князя?
— Нет, из департамента герольдии. Деды-прадеды мои, к слову сказать, в бархатных книгах повыше Романовых записаны были, но по причине гонора и правдолюбия в основном в опалах пребывали.
— Вон как даже? А я и не подозревала, что с аристократом дело имела… Чего ж раньше этого не рассказывал?
— Черт его знает… Тогда у вас, девочек, совсем другие вещи в цене были.
— А я, наоборот, под тебя подстраивалась… Ладно, Новиков, прощаю я тебя. Раз уж ты такой… несгибаемый. Только, наверное, видеться мне с тобой трудно будет.
— Ну ладно, поступай, как решила. Только еще одно скажу, и все. Когда совсем уже кисло станет, и звезды твои тебе не помогут, и на земле друзей не найдется — вот тогда и вспомни про Андрея, сына боярского. «…И мечом и всем достоянием своим послужу честно и грозно, воистину и без обмана, как достоит верному слуге светлой милости твоей…» Так в свое время в клятвенных записях ручались. А про все остальное забудем. А если пока видеть меня не хочешь… твое право. Заслужил, значит.
Километров сто они проехали молча, а потом, будто ничего важнее ей в голову не пришло, Ирина спросила:
— А почему — сын боярский? Какое ты к боярам отношение имел?
— «Сын боярский» — это обозначение определенной категории военнослужащих в допетровские времена. Нечто вроде вольноопределяющейся гвардии. Потом дворянами стали называться.
…Вскоре, не без ее участия, Новиков уехал вновь. В очередную горячую точку планеты. И она смогла заставить себя не думать о нем и не вспоминать. Не испытывать грусти и боли, даже встречая изредка в газетах подписанные его именем статьи и репортажи. Но в душе прибавилось равнодушия и пустоты.
…И вот он снова сидит рядом с ней на диване, пришедший, как и обещал, по первому зову. Она чувствовала себя удивительно легко и хорошо сейчас, глядя на его лицо, слыша его голос, узнавая привычные интонации и жесты. Он расспрашивал о вещах совершенно несущественных и необязательных: о работе, о бывшем муже. И, не желая затягивать пустую беседу, она сказала, разом ставя все на свои места:
— Видишь, Андрей, по-твоему вышло. Пришло время…
— Острить мечи и седлать коней? Готов. Даже вдел ногу в стремя!
Словно вчера был тот разговор, так точно он попал в такт ее воспоминаниям. Ирина почувствовала, что глаза у нее вот-вот увлажнятся. Ослабли нервы. Или, напротив, отпускает перегрузка от сознания, что есть кому снять с нее давящую тяжесть.
— Вот так и выходит… Только ты у меня и остался, самый умный и самый верный…
Она рассказала ему историю с Берестиным и все, что ей предшествовало.
Новиков внимательно слушал, вертя в руках бокал на тонкой ножке.
— Нашелся, значит, герой-гвардеец. Ну, бог ему судья. А чего ж меня сразу не позвала? Такой ерунды я бы не сотворил.
— Я же знала твою позицию, и договор помню. Впрочем, тебя же и в Москве не было, раз ты к Новому году вернулся, это для меня все в неделю уложилось…
— Вот именно. Не верится мне что-то, недоговариваешь ты… Какая крайность была парня черт знает куда засылать? Сама же говорила, что все твои варианты вполне необязательны, и выбираешь ты их от фонаря, грубо говоря… Не так?
В который уже раз Ирина поразилась невероятной способности Новикова попадать в цель с первого раза, минуя массу промежуточных и для другого непреодолимых этапов мышления.
— Так, Андрей, были бы мы с тобой заодно всегда, нам бы цены не было. Ладно, скажу и остальное. Дело в том, что у меня перестала работать вся моя аппаратура. Примерно год назад прервалась связь с центром и я осталась совсем одна. Я не просто потеряла возможность работать — пропала всякая надежда когда-нибудь вернуться домой. Пусть я и не собиралась пока, но все равно мне стало жутко. Хуже, чем любому Робинзону. Попробуй понять. Оставался единственный выход — попасть в 66-й год, там работал ближайший координатор со стационарным постом наведения. Надо было установить там такой… как бы усилитель, чтобы снова возник канал. Тот координатор исчез вместе со своим универсальным блоком бесследно, возможно — погиб.
