Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
Единственно рациональным итогом дискуссии, которая проходила на поразительно несопоставимом уровне — я имею в виду нас, Герарда с Борисом и Антона — можно назвать наметившийся, пусть и в очень первом приближении, вариант выхода. И предложил его самый из всех необразованный (из них, технарей-интеллектуалов; про нас, гуманитариев, речи вообще нет) — Олег Левашов. На мой взгляд, выход остроумный — попытаться произвести одновременный переброс! Пока все реальности равновероятны, пусть Антон настроит каналы, и — все разом! Как стрельцы со стены в «Иван Васильевиче…» Хотя это, как я понял, пока только голая идея. Ее еще считать и считать…
— Не знаю, не знаю… — Антон с сомнением потер подбородок. — Насколько мне известно, таких опытов не производил никто и никогда…
— А все остальное, что мы тут нагородили, у вас регулярно производят? — прищурившись, спросил Воронцов. Я с удивлением заметил впервые, что они чем-то неуловимым очень напоминают друг друга. То ли мимикой, то ли интонациями. А скорее всего тем, что без особой разницы их можно мысленно поменять местами…
Антон оставил его реплику без внимания. Он просто размышлял вслух.
— Но просчитать можно… Два канала, абсолютная синхронизация по времени и напряженности поля, размерность стрелки прогиба мировых линий… Работа не на один час и даже не на день… Очень может быть, что для этого придется создать специальную лабораторию… Я, признаться, не специалист, хронофизику изучал факультативно…
— Я бы в той лаборатории с удовольствием поработал… — мечтательно улыбнулся Олег.
Еще бы… Ему дай волю, и никакая Земля на ближайшие годы интересовать его не будет. Хронофизику станет изучать, потом, глядишь, до Единой теории поля дело дойдет, и так далее. И в итоге его оставят при кафедре, если и с тамошними мэтрами отношения не испортит. А нам каково, простым, необразованным людям? Сидеть и ждать, пока они варианты просчитывают?
Я подошел к открытой балконной двери. На уровне глаз колыхались под легким бризом вершины деревьев. Вдали плавно накатывались на берег волны, доносился их негромкий, но мощный гул.
Нет, интересно все же.
Хорошо нам здесь, удобно, вокруг все так красиво и изысканно, и в природе, и в Замке.
Дома, на Земле, тоже полный порядок, по-прежнему тянется нескончаемый август восемьдесят четвертого года.
А на самом деле, может, и нет уже ни Земли, ни того самого августа, и нас самих тоже нет. И не было никогда. Потому что стоит нам перешагнуть порог — и полная неизвестность. Глобальная и космическая.
Скоро год, как я в эти игры играю, а понять хоть что-нибудь не могу. Зато привык ко всему, в том числе и к непониманию тоже.
И живу в полное свое удовольствие.
Нет, ведь и действительно, без всяких шуток и иронических усмешек, что еще возможно и следует желать?
Не считая ставших уже привычными неограниченных материальных возможностей и благ (даже этого многим и многим было бы более чем достаточно) я пережил и самые невероятные приключения, даже вот и диктатором побыл, у меня есть верные друзья, мне, скажем так, симпатизируют две очень неординарные женщины, так чего же ты хочешь, братец?
Зачем я сейчас участвую в очередном «мозговом штурме»?
Какого результата жду лично для себя?
В чем вообще проблема?
А друзья мои продолжали говорить и спорить, только смысл их слов пролетал мимо моего сознания.
Я просто смотрел на них, на каждого в отдельности.
Ирина, моя несчастная красавица, сидит, сцепив пальцы на высоко открытом колене, покусывает нижнюю губу, а мысли ее далеко-далеко отсюда.
Берестин, хоть и бросает какие-то реплики, сам все больше косится на Ирину, пожалуй что и непроизвольно, от подсознательной потребности видеть, что она здесь.
Шульгин, безусловно, развлекается, если и есть у него более глубокие эмоции, их достоверно вычислить невозможно.
С Левашовым, наоборот, понятно все. Как и с его Ларисой.
Остается сфинкс — Воронцов, но вот его заботы волнуют меня меньше всего. Этот не пропадет.
И, значит, получается, что единственно, о ком стоит сейчас позаботиться — о наших друзьях-потомках.
Только им по-настоящему плохо, и только они, в буквальном смысле, невинные жертвы посторонних игр.
А я, как главный виновник всей заварушки, должен взять сейчас и сказать, что незачем размазывать манную кашу по чистому столу, нужно просто отправить ребят домой, в их не такой уж, наверное, плохой мир, а самим — как придется…
Честно рассуждая — если бы не мои, чего скрывать, вполне пижонские выходки, начиная с первой с Ириной встречи на мосту, ничего абсолютно бы не было. По крайней мере — для этих троих страдальцев…
А мы, все прочие — ну что мы, в конце концов, теряем?
Время все равно останется наше, родной XX век. Раз потомки в своем XXIII живут, и неплохо, никаких глобальных катаклизмов не произойдет, ни войн мировых, ни катастроф экологических. Изменится кое-что, так и ладно. Прямо уж наша реальность самая лучшая была из всех возможных?
Найдем себе место, раз и Союз, и Европа, и Америка на месте останутся.
Возьму вон Ирку, да в Новую Зеландию махну, виллу куплю — на берегу пролива, романы буду писать и павлинов разводить…
Остальные тоже не пропадут. Даже интересно, какой такой мир нашими усилиями образуется. Глядишь — не в пример увлекательней нашего. С открытыми границами, всеобщим разоружением и дешевизной стульев для трудящихся всех стран.
Тем более, что Альба говорила, будто бы в ее истории вторая мировая в сорок третьем году закончилась.
Одно интересно — чем тогда товарищ Антон займется, раз для него в сценарии роли не предусмотрено. Вот где проблемы намечаются, а не в сюжетах абстрактно-математических.
Однако пока я обо всем этом размышлял и готовился, по обыкновению, очередным парадоксом общество развлечь, Сашка меня опередил.
— Знаете-ка что, господа-товарищи, с меня на сей раз хватит…
И я решил не торопиться, посмотреть, какие еще намечаются сюжеты.
— Нервная система у меня не выдерживает, думать конструктивно я до завтрашнего дня отказываюсь и вам не советую, а у нашего хозяина считаю нужным попросить подать на стол чего-нибудь такого-этакого… — он прищелкнул пальцами.
— Коньячку желательно, причем самого дорогого и старого…
Он не постеснялся раскрыть затрепанный блокнот, который я помню у него уже лет двадцать, и который помогает ему в нужных случаях выглядеть умнее окружающих, повозил пальцем по исписанным корявым почерком страницам, шевеля губами, после чего провозгласил: «О! Эннеси д'Ор Наполеон. Двадцать долларов за рюмку!»
С облегчением подыгравший ему Антон соответствующим образом распорядился, искомый продукт и все ему сопутствующее было получено.
Вот когда мы продегустировали, оценили букет и вкус, повторили еще и снова, атмосфера воцарилась, как в лучшие времена, самая непринужденная, только-только до танцев дело не дошло, негодяй Шульгин и выдал.
— Сидите теперь, как бы не в пожизненном заключении, думаете, что мировые проблемы решаете, — сказал он со слишком хорошо мне знакомой многообещающей усмешкой. — А я ведь давно говорил, что от твоих классических увлечений добра не жди. — Налил себе одному и единым глотком выпил. — Одиссей, Одиссей! Сидел бы этот мелкий феодал на своей Итаке, как нормальному царю положено, и ничего бы не было. И Троя до сих пор на месте бы стояла, и прочие персонажи потолкались бы под стенами и спокойно домой вернулись. Им и плыть всего километров сто оттуда… А прекрасная Елена, насколько мне помнится, с Парисом добровольно сбежала… Бабы — они бабы и есть. Всегда одинаковые.
В первый момент никто даже не нашелся, что ему ответить, но я увидел, как у Ирины вдруг задрожали губы.
1978–1983
Примечания
1
Revenons a nos moutons (фр.) — Вернемся к нашим баранам…
2
Левашовым коротко пересказано содержание первой книги романа.
