Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

Но.

Но есть один, поистине апокалиптический сценарий. Если Россия будет втянута в ту самую Великую Европейскую войну, о которой все давно уже говорят шепотом, то пост главнокомандующего неминуемо достанется Великому Князю Николаю Николаевичу. Кому же ещё? Он и сейчас — главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского военного округа, фигура авторитетная в военной среде. Во время войны, настоящей, большой войны, у него появится железный, неотразимый аргумент: отдавать всю полноту власти в руки неопытной девушки в условиях военного лихолетья — смерти подобно, никак нельзя! Отечество в опасности! Пусть он не будет коронованным монархом, но стать Верховным Правителем, диктатором на время тягчайших испытаний — вполне сможет. Только на самое тяжелое время, само собой. А там… Ничто не длится так вечно, как временное, — гласит очередная мудрая поговорка.

И другие Великие Князья, те самые «гиены», его наверняка поддержат, ибо Николай Николаевич — в возрасте, и, что немаловажно, бездетен. По его кончине вопрос о престолонаследии можно будет решить в пользу любого из них. А если смерть слишком уж задержится… что ж, её, как показывает наша собственная, семейная история, можно и поторопить, благо рецептов для этого в анналах дома Романовых предостаточно.

Вот такие невеселые мысли роятся в моей голове после откровений Сергея Васильевича.

Но записывать их в дневник я, разумеется, не стал. Искусство управления, как и искусство выживания, начинается с умения отличать мысли, которые можно доверить бумаге, от мыслей, которые доверять бумаге нельзя.

Бумага, в конечном счете, предательница куда более страшная, чем любая стена с ушастыми мышами.

Глава 8

24 сентября 1917 года, воскресенье

Звуки музыки

Сентябрь сегодня благодушен и снисходителен. Солнце, уже не палящее, но ещё ласковое, заливало светом поляну парка, превращенную нашими усилиями в место съемки новой фильмы. Воздух прозрачен и звонок, и в этой почти идиллической картине мое собственное существование представлялось мне и важным, и необходимым. Не для меня — для мира. Облаченный в черные казацкие шаровары с вызывающе белыми лампасами, в очень удобную чёрную куртку мягкой кожи, в черных кожаных перчатках, в черных берцах, я чувствовал себя не простым пареньком, а настоящим Героем. Терминатором, но Терминатором перековавшимся, Терминатором, ставшим на правильную сторону. Каждый шаг мой был шагом неотвратимого наказания сил зла. Медленно, с достоинством, я шёл к своему верному железному коню — мотоциклетке «Вандерер». На ходу надел огромные очки-«консервы», а затем и мотоциклетный шлем, тоже черный, но с белой полосой посередине. Подойдя к машине, я, повинуясь сценарию, обернулся, показал расхожую «викторию» — жест, который уже мой, а не Черчилля, — и положил руки на руль с видом полководца, взирающего на поле грядущей битвы.

— Снято! — прозвучал жестяной голос Анастасии. Жестяной — потому что говорила, вернее, кричала она в жестяной рупор. Для солидности.

Вот и славно. Словно каторжник, получивший амнистию, я ощутил дуновение свободы. Мне вовсе не улыбается носить все это облачение: и тяжело, и, главное, душно. Сентябрь подарил солнечный денек, и Анастасия решила уловить этот миг и снять ещё один эпизод для нашей фильмы. Отрешаясь от образа лихого князя-терминатора, я прошел мимо Бориса, хлопнул его по плечу с чувством товарищеского облегчения:

— Твоя очередь, партнер!

И Борис, человек дела, лишенный моих артистических терзаний, рванул к мотоциклетке почти бегом.

Вообще, у меня в этой затее целых три двойника, три моих тени, отбрасываемых на экранную реальность. Первый — Сашка, цирковой гимнаст, юноша с телом акробата и пустыми, как чердак, глазами. Второй — Егор, настоящий казак, лихой рубака и наездник. Наконец, Борис — мастер техники, для которого автомобиль и мотоциклетка суть родная стихия, ближе и понятнее любого человеческого существа. Эти трое и выполняют все трюки в нашей картине, да и не только трюки — они бегают по крышам, скачут на лошадях, дерутся на шпагах, в то время как мне, «лицу», остается являться зрителю там, где требуется одарить его сиянием собственной физиономии, обычно в моменты относительного покоя.

«Ответ Зеро» — так именуется наше новое творение. Замысел его столь же прост, сколь и гениален. Я, не долго думая, взял фигуру Зорро, прибавил к ней щепотку приключений Джеймса Бонда, добавил для отечественного колорита толику «Неуловимых мстителей», сделал поправку на сегодняшний день и — пожалуйста, публика, получай продукт и воспитывайся в духе патриотизма. Зеро — это некий юный князь, светлейший или просто благородный, Бог ведает. Титул его столь же туманен, как и политическая программа. Сей отпрыск аристократического рода посвятил жизнь, или, по крайней мере, свою юность, борьбе с врагом, носящим звучное имя ОСА. Орден Серых Анархистов — так расшифровывается эта зловещая организация, чья цель, само собой, мировое господство, и ни копейкой меньше. Особо глубоких идей в фильме искать не стоит; особо глубокие идеи — это удел Шекспира, Достоевского, в крайнем случае, графа Толстого. У нас же на первом месте — острый, как бритва, сюжет, хотя, если вдуматься, весь Шекспир — это и есть острый сюжет, только облаченный в неувядаемые формы поэзии. Герой наш борется с Врагами Отечества самыми разнообразными средствами, но главная его задача — врагов этих распознать, ибо ОСА жалит исподтишка, не гнушаясь коварным обманом и нося личину добропорядочности. Но князь — парень не промах, к тому же у него множество помощников, составляющих некое подобие летучего отряда, от уличного чистильщика ботинок, обладающего недюжинным умом, до старого генерала от инфантерии в отставке, хранящего в душе неколебимую верность престолу и отечеству.

Я наблюдал, как Борис, сосредоточенный и бледный, готовится к выполнению трюка, ради которого, собственно, и была затеяна вся сегодняшняя кутерьма. На бешеной скорости он должен взмыть вверх по маленькому трамплину, пролететь над землей дюжину шагов и, приземлившись, катиться дальше. Трамплинчик потом, силами монтажа, будет безжалостно вырезан, и у зрителя создастся полная иллюзия, что герой наш летит по воздуху сам по себе, силой одной лишь скорости и благородного порыва. Причем оператор наш, фанатик своего дела, снимал на повышенной скорости, крутя ручку киноаппарата, как укушенный, — так называемая рапид-съемка. Поэтому-то столь важно было это капризное сентябрьское солнце, дающее достаточно света для капризной пленки. Ну, и киноаппарат для этого у нас особенный, экспериментальный, наш, отечественный, с завода на Клязьме. Правда, собран он из немецких комплектующих, что придает всей нашей патриотической эпопее некоторый оттенок иронии. Но зато — и в этом наше утешение — с отечественными усовершенствованиями, которые, как уверяют инженеры, не имеют в мире аналогов. Во всяком случае, в серийной продукции.

Мне принесли дачный стульчик плетеной соломки. Я уселся рядом с Анастасией — с одной стороны, поучаствовать в процессе, хотя бы морально, а с другой — просто отдохнуть. Непростая, доложу я вам, у актера жизнь. Вроде бы я ничего сверхъестественного и не совершил: прошёлся десять метров, стараясь придать походке надлежащую героическую поступь. Параллельно со мной на легоньких рельсах ехал кинооператор с своей громоздкой, похожей на станковый пулемет, кинокамерой, влекомый тщедушным, но проворным помощником. И что же? А просто жарко стало, и устал я, будто не по земле ходил, а по горам кавказским лазил. Теоретически. Откуда мне знать, каково это — лазить по горам, я никогда по горам не лазил.

Борис же между тем готовился тщательно, с сосредоточенностью алхимика, готовящего философский камень. Пролететь по воздуху двенадцать метров — это, знаете ли, не шутка, не прогулка под ручку с барышней по Невскому. Борис — студент, изучает физику и математику в университете, и у него все до мелочей рассчитано, все выверено по формулам. Но жизнь не всегда совпадает с расчетами, даже самыми точными. Его отец, как я слышал, — зажиточный торговец пшеницей, не миллионщик, но близко к тому. Однако сына своего он не балует, исповедуя, видимо, спартанские принципы воспитания, и потому Борис сам ищет средства к удовлетворению своей страсти к технике. К нам он попал по объявлению в «Газетке». И вот теперь он, отложив конспекты и учебники, летит на мотоцикле над зеленой травой, воплощая на экране мечту о князе-спасителе, в то время как я, призванный быть этим князем, сижу на плетеном стульчике и размышляю о причудах судьбы и о том, как все-таки нелепо порой выглядит человеческое существование, этот странный сплав высокого и низкого, подлинного и притворного, вечного и сиюминутного.