Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

— Захватить? — переспросил я, хотя прекрасно понял его с первого раза. Слово это, произнесенное вслух в этой тихой комнате, прозвучало кощунственно.

— Занять место Государя, — безжалостно уточнил Зубатов, и в его глазах мелькнул холодный огонек фанатика собственной идеи, пусть даже идея эта была идеей охранительной.

— Место Государя уже занято, — заметил я, чувствуя, как в голове складывается неприятная, тревожная мозаика.

— История нашего любезного Отечества, увы, знает прецеденты, — продолжал он с фатализмом человека, вынужденного говорить горькую правду в лицо царям. — Пётр Фёдорович и сын его Павел Петрович оставили Престол преждевременно, скажем так. Кто был тому виной? Враги внешние, интервенты? Нет. Анархисты и социалисты? Опять нет, их тогда и не водилось. Вина крылась в ином. Николая Павловича тоже пытались оттеснить от Престола в памятном декабре, и лишь твёрдый характер, несгибаемая воля, неукротимая энергия и личное мужество спасли и Династию, и Государство. Но сына его, императора Александра Николаевича, Освободителя, постигла участь царственных деда и прадеда. Закономерность, как видите, прослеживается.

Он смотрел на меня пристально, ожидая реакцию. В его словах была логика. Он выстраивал вереницу теней, призраков прошлого, дабы проиллюстрировать опасности настоящего.

— Прадедушку Александра Николаевича убили народовольцы, — блеснул я познаниями из двадцать первого века, но чувствуя почти детскую наивность довода.

Зубатов позволил себе тонкую, почти незаметную улыбку, в которой читалась и снисходительность, и бесконечная усталость человека, знающего подноготную событий.

— Так принято считать, Ваше Императорское Высочество. Но динамит для бомб изготовлялся не в студенческих кружках, а в иных, куда более надежных и обеспеченных оборудованием местах. Идея — одно, а её материальное воплощение — подчас совсем другое. Народовольцы были лишь слепым орудием, разящим мечом в руках невидимого бойца. И этот боец, увы, никогда и никуда не исчезал. Он лишь менял личины и доспехи. И ныне, я опасаюсь, он вновь готовится к бою. Не в Лемберге, не среди бедных эмигрантов, а здесь, в самом сердце Империи. И цель его — не разрушение трона, а обладание им.

Воздух в кабинете, казалось, сгустился и застыл, наполненный тяжестью произнесенных слов. За окном медленно надвигались царскосельские сумерки, отблески заката окрашивали багрец и золото парка в цвет крови, и этот угасающий день был странно созвучен мрачным откровениям моего собеседника. Я наблюдал за Зубатовым, за его бледным, осунувшимся лицом, на котором читалась усталость не столько от службы, сколько от знания, и думал о причудливых поворотах человеческих судеб. Этот человек, бывший жандармский чин, создатель системы, призванной охранять устои, теперь сам превратился в подобие диссидента, чья крамола заключалась не в отрицании монархии, а в слишком трезвом её понимании.

— Полноте, Ваше Императорское Высочество, — произнес он с легкой, уставшей усмешкой, словно читая мои мысли. — Откуда народовольцам было знать, что, когда и где будет император? Откуда у них взялись средства на рытье подкопов, на подкупы полиции, просто на жизнь — весьма, кстати, привольную жизнь? Я в свое время, занимаясь этим делом по долгу службы, а потом и по личной инициативе, интересовался — ушло у них за все время активных действий, от первой прокламации до рокового взрыва на Екатерининском канале, не менее двухсот тысяч рублей. Сумма по тем временам астрономическая. Так откуда появились такие суммы у недоучившихся студентов, у полунищих разночинцев, у идеалистов, презиравших буржуазные блага? Не даёт Русь ответа. Или, вернее, ответы, которые даются в официальных сводках, годятся разве что для институток Смольного дворца.

Он помолчал, давая мне уяснить этот простой, как молот, аргумент. Деньги. Вся история человечества, если отбросить высокопарные фразы о духе и идеалах, покоится на прозаической основе. Заговоры, революции, падения династий — все имеет свой точный финансовый эквивалент. Базис определяет надстройку.

— А вы ответ даёте? — спросил я, уже догадываясь, куда он клонит.

— Я знаю, что если появились большие деньги — значит, это кому-то нужно, — отчеканил Зубатов. Его голос вновь обрел ту металлическую твердость, что была ему свойственна в лучшие, «зубатовские» годы. — Это аксиома политического сыска, Ваше Императорское Высочество. Могли быть разные варианты. Англичане, желавшие ослабить Россию на Востоке? Или, быть может, наши собственные финансовые воротилы, мечтавшие о конституционных правах, дабы удобнее было вести свои дела? Или… — он сделал многозначительную паузу, — или кто-то, кто находился близко к престолу. По счастию для России, государь Александр Александрович тоже обладал стальной волей и неукротимым характером, и законного места никому не уступил. А ведь были претенденты, были. Но благодаря предусмотрительности императора Александра Николаевича, который, предчувствуя неладное, назначил наследника командующим войсками гвардии и всего Петербургского военного округа, удалось избежать волнений в первые, самые опасные дни. Тем не менее, спустя месяц после кончины государя Александра Николаевича, новый император слёг с «желудочной лихорадкой», которую некоторые придворные доктора расценивали, как отравление, и лечили как отравление, и благодаря их искусству, а также могучему организму самодержца…

Он вновь умолк, и в этой паузе был страшный, недоговариваемый смысл. Я смотрел на него, и мне вдруг с необычайной ясностью представилась вся эта запутанная, темная паутина дворцовых интриг, где жена шла на мужа, сын на отца, брат на брата, где улыбка скрывала ненависть, а верноподданнические клятвы — приготовленный яд. История Романовых, при всей её внешней ослепительности, была историей непрекращающейся семейной распри, трагедией во множестве актов с бесконечными антрактами.

— Имя, сестра, имя! — вырвалось у меня цитата, странно уместная в этой ситуации.

— Простите, не понял? — искренне изумился Зубатов, человек сугубо практический и далекий от приключенческой литературы.

— Кто, по-вашему, стоял за народовольцами? Не теоретически, а конкретно? Кто давал деньги, кто предоставлял информацию?

Тень тревоги и нерешительности вновь скользнула по его лицу. Он поднялся с кресла, прошелся по кабинету, его пальцы нервно теребили цепочку часов.

— Я не думаю, что это был один человек, Ваше Императорское Высочество. Я думаю, что это были… — он помолчал, не решаясь произнести страшные слова, но потом не удержался, поддавшись странной смеси страха и желания исповедаться, — я думаю, что это был заговор Великих Князей. Не спрашивайте, кто участвовал больше, кто меньше — не знаю. Документов таких не составляют, протоколов не ведут. Просто… — он обернулся ко мне, и в его глазах я увидел нечто вроде жалости, — просто плох тот Великий Князь, кто не хочет стать Императором. Это старая, как мир, болезнь всех многочисленных семей правящих династий. От фараонов до Габсбургов.

Я слушал его, и по спине у меня пробежал холодок. Это была уже не теория, не гипотеза, а прямое обвинение, брошенное в лицо моему дому, моей семье, мне самому.

— Вы понимаете, что ваши слова граничат с государственной изменой? — спросил я, стараясь, чтобы голос мой звучал твёрдо.

— То же самое мне сказал Плеве, когда я поделился с ним своими сомнениями. В девятьсот третьем. Как не поделиться, он — министр внутренних дел, шеф жандармов, мой прямой начальник. И полномочий у него больше, и доступ к секретам имеет. Я думал, он оценит…

— И что Плеве? — прервал я его, уже зная ответ, но желая услышать его ещё раз.

— Приказал немедленно сдать дела и покинуть Петербург в двадцать четыре часа. С тех пор я — частное лицо. Дальнейшее известно: Плеве настаивал на конфликте с Японией, считая, что маленькая победоносная война поможет удержать революцию. Вышло с точностью до наоборот: война оказалась не маленькой, не победоносной, а революция потрясла Россию. Но всё же не обрушила. А самого Плеве убили революционеры на Измайловском проспекте. Почему, зачем? Он слишком много знал? Или его устранение было кому-то выгодно? — Зубатов горько усмехнулся. — Поэтому, когда после гибели Плеве мне предложили вернуться на прежнюю должность, обещая скорое повышение и монаршие милости, я отказался. Знаете, в отставке я понял простую вещь: хочется жить, а умирать не хочется. И что есть тайны, прикосновение к которым убивает, как ни вычурно это звучит.