Я – Товарищ Сталин 5 (СИ) - Цуцаев Андрей

Канарис медленно поднял взгляд, его глаза были холодными, как лёд, но в них мелькала искра осторожности.

— Мой фюрер, — начал он, его голос был ровным, почти монотонным, но каждое слово было тщательно взвешено, — Абвер делает всё возможное, чтобы помочь СД в этом расследовании. Мы проверяем наши контакты за границей, особенно в Москве, где у нас есть агенты, следящие за деятельностью ОГПУ. Если это работа Советов, мы найдём их след, но это займёт время. Атака была слишком точной, слишком дерзкой, чтобы быть делом рук одиночки. Я должен согласиться с рейхсфюрером: возможно, это не только иностранные агенты, но и утечка внутри наших собственных структур. Возможно, кто-то из наших кругов знал маршрут Гейдриха и передал эту информацию.

Гитлер замер, его лицо исказилось от ярости, глаза вспыхнули, как у хищника, почуявшего добычу.

— Предательство? — прошипел он, шагнув к Канарису так близко, что тот почувствовал его горячее дыхание. — Вы смеете говорить о предательстве в моём присутствии? Вы обвиняете моих людей?

Его голос понизился до угрожающего шёпота, от которого у всех по спине пробежал холод.

— Гейдрих предупреждал меня о вас, Канарис. Он говорил, что вы слишком независимы, что ваш Абвер — это тёмная лошадка, которая действует за моей спиной. Может, это ваш провал? Или, хуже того, ваш замысел? Может, это вы позволили врагу подобраться к Гейдриху?

Канарис не дрогнул, хотя в комнате повисла мёртвая тишина, такая тяжёлая, что, казалось, она могла раздавить всех присутствующих. Его глаза встретили взгляд Гитлера, и он ответил с ледяным спокойствием, которое скрывало бурю внутри.

— Мой фюрер, моя лояльность Рейху и вам не подлежит сомнению. Если обергруппенфюрер Гейдрих подозревал меня, он не поделился этим со мной, и я не знаю, на чём основывались его слова. Абвер работает день и ночь, чтобы найти виновных, и я лично прослежу, чтобы ни один след не остался непроверенным. Мы не подведём вас.

Гитлер смотрел на него несколько долгих секунд, словно пытаясь проникнуть в его мысли. Затем он отвернулся, его гнев снова обрушился на Гиммлера.

— Три дня, Гиммлер! Я даю вам три дня, чтобы принести мне имена виновных! Не отчёты, не теории, не оправдания — имена! Если их не будет, я найду тех, кто способен выполнять мою волю, и поверьте, я это сделаю!

Он сделал паузу, обведя присутствующих взглядом.

— Вы все провалились. Вы все под ударом. И если вы думаете, что я прощу эту слабость, вы ошибаетесь. Я построил этот Рейх, и я не позволю вам разрушить его!

Тишина в кабинете стала почти осязаемой, прерываемая лишь слабым стуком дождя по окнам. Гиммлер, Геринг и другие сидели, словно окаменев, их лица были бледными, глаза опущены. Шелленберг, всё ещё стоя у края стола, сжимал папку. Он чувствовал, как давление в комнате сгущается, как каждая секунда молчания становится всё тяжелее. Он знал, что Гиммлер возложит на него основную ответственность за расследование, и от его успехов — или провалов — зависела его судьба.

Гитлер повернулся к нему.

— А вы, Шелленберг? Вы молоды, амбициозны, Гейдрих доверял вам. Что вы можете сказать? Или вы тоже будете молчать, как ваши начальники?

Шелленберг выпрямился, его голос был твёрдым, несмотря на страх, сжимавший горло.

— Мой фюрер, я возглавляю расследование лично. Мы нашли свидетеля, который видел человека в тёмном пальто, покидавшего грузовик за полчаса до взрыва. Мы составляем его портрет, проверяем всех, кто мог быть в том районе. Грузовик был украден за два дня до атаки, и мы отслеживаем его путь. Я не сплю, не ем, занимаюсь только поисками. Я клянусь вам, мы найдём тех, кто это сделал.

Гитлер фыркнул.

— Клятвы? Мне не нужны ваши клятвы, Шелленберг. Мне нужны результаты. Вы думаете, ваш энтузиазм впечатлит меня? Вы думаете, я не вижу, как вы все пытаетесь спасти свои шкуры?

Он снова обвёл взглядом комнату.

— Я построил этот Рейх. Я не позволю вам, жалким бюрократам, разрушить его. Вы все под подозрением. Каждый из вас. И если вы не дадите мне ответы, я найду тех, кто сможет. А вы… вы будете жалеть, что родились.

Он сделал шаг назад, его взгляд остановился на окне, за которым дождь продолжал стучать по стеклу.

— Три дня, — повторил он. — А теперь убирайтесь и делайте свою работу.

Тишина в кабинете стала почти осязаемой. Гиммлер, Геринг и другие начали вставать, их движения были скованными, словно они боялись привлечь к себе лишнее внимание. Шелленберг задержался на мгновение, его пальцы всё ещё сжимали папку, лицо было бледным. Канарис вышел последним, его взгляд на долю секунды встретился с взглядом Шелленберга. Ни один из них не сказал ни слова, но в этом молчании чувствовалась напряжённая игра, где каждый был одновременно охотником и добычей.

Гитлер остался один, стоя у окна, глядя на дождливый Берлин. Его руки дрожали, но не от страха — от ярости. Смерть Гейдриха была вызовом его власти. Он знал, что виновные должны быть найдены, иначе тень слабости ляжет на него самого. В этот момент, глядя на серые улицы, он поклялся, что заставит этих людей заплатить — кем бы они ни были. Его пальцы сжались в кулак, а в голове уже формировался план, как использовать этот кризис, чтобы укрепить свою власть ещё больше. Никто не должен сомневаться в его силе. Никто.

Дождь неустанно барабанил по окнам рейхсканцелярии, словно отсчитывая время до неизбежного. В кабинете Адольфа Гитлера царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь скрипом его сапог, когда он мерил шаги по комнате. Свет люстры отражался в полированной поверхности длинного стола. Гитлер остановился у окна, глядя на серый, промокший Берлин. Его пальцы сжались в кулак. Он знал, кого позвать, чтобы укрепить свою власть в этот критический момент. Решение было принято.

Генрих Мюллер получил приказ явиться немедленно. Вызов в рейхсканцелярию в столь поздний час без объяснений не предвещал ничего хорошего, но Мюллер, человек с холодным умом и стальными нервами, был готов к любому испытанию. Он вошёл в кабинет, его форма была безупречной, а лицо — непроницаемым, как маска. Его репутация была мрачной даже среди элиты СС: его называли «Гестапо-Мюллером» — человеком, который мог выследить любого, вырвать правду из самых упрямых уст и уничтожить врагов Рейха без малейшего колебания.

Гитлер стоял спиной к двери, глядя в окно, когда Мюллер вошёл. Фюрер не обернулся, но его голос, низкий и резкий, разрезал тишину.

— Мюллер, — произнёс он, не поворачиваясь, — вы знаете, почему вы здесь?

Мюллер остановился в центре комнаты, сложив руки за спиной. Он не ответил сразу, ожидая, пока фюрер продолжит. Он знал: Гитлер не терпит поспешных слов, но молчание тоже могло быть истолковано как слабость. Он выбрал нейтральный, но почтительный тон.

— Мой фюрер, я готов служить вам и Рейху, — сказал он, его голос был ровным, без тени эмоций.

Гитлер резко повернулся, его глаза сверкнули, как у хищника, почуявшего добычу.

— Служить? — рявкнул он, шагнув к Мюллеру. — Служить мне должны все, но я вижу лишь слабость и некомпетентность! Мои люди дрожат, как крысы, боящиеся света, и я устал от их пустых слов!

Мюллер выдержал взгляд фюрера, не дрогнув. Его лицо оставалось бесстрастным, но в голове уже прокручивались десятки сценариев. Он знал, что Гитлер в ярости, а ярость фюрера могла быть как наградой, так и приговором.

— Мой фюрер, — начал он, его голос был ровным, почти механическим, — я сделаю всё, что вы прикажете.

Гитлер фыркнул, его губы искривились в презрительной усмешке.

— Всё, что прикажу? — переспросил он. — Вы думаете, меня можно успокоить вашими словами? Я не Гиммлер, чтобы слушать оправдания, и не Геринг, чтобы наслаждаться лестью! Я вижу людей насквозь, Мюллер, и я знаю, кто вы.

Гитлер замолчал, его взгляд буравил Мюллера, словно пытаясь проникнуть в его мысли. Затем он медленно подошёл к столу, сел в кресло и откинулся назад, сложив руки на груди. Его голос стал тише, но в нём чувствовалась угроза, которая была страшнее крика.