Картограф (СИ) - Москаленко Юрий "Мюн"

– Как тебя понимать прикажешь? – в недоумении поинтересовался он. – Полагаешь, этот мундир я ношу не по праву? Так что ли? Думаешь, поручиком меня по недоразумению величают? И что шпагу свою я в лавке купил, а не присягал на ней Государю Михаилу Васильевичу. Так ты про меня думаешь?

Последние слова он произнёс таким тоном, что я уж было подумал, не вызовут ли меня сейчас на дуэль. Я выставил руки в примиряющем жесте:

– Стой-стой-стой! Я вообще не про это. Я просто предположил, отсутствие у тебя классического военного образования. Вот и всё. А ты уже тут навоображал себе… Не кипятись! Никто не ставил под сомнение твою решимость умереть за Государя. Но ты сам пойми: ситуация у нас тут такая… ну, не сложная, в общем… а ты…

Пока я пытался подобрать слова, за которыми бы не последовало требование сатисфакции, поручик сам их нашёл:

– А я действовал не сообразно моменту. Это ты хотел сказать? Если так, то да. Всё верно. Не то у меня образование, – он принял горделивую позу и произнёс: – Образовательные классы, в каких мне довелось изучать военную науку, носили иной характер. Готовили нас не в кавалерию, не в артиллерию и не в инфантерию, – поручик вскинул голову, отчего стал казаться ещё более величественным. – Флот! Вот куда я стремился попасть.

Потом он как бы сник:

– И, смею тебя заверить, попал бы, если бы не одна досадная хвороба, с коей невозможно состоять на службе в военном флоте ни офицерам, ни нижним чинам.

Опаньки! Морская болезнь? Ну да, ну да. От неё родимой даже в наше время лекарства так и не придумали. А поручик тем временем продолжал с оттенком лёгкой досады в голосе:

– Я был одним из лучших на курсе, поэтому в офицеры меня всё-таки произвели. Только получил я не чин мичмана, какой, несомненно, заслуживал, а чин прапорщика по адмиралтейству, – он невесело усмехнулся: – Не самый почётный титул в нашей навигацкой школе, как ты, должно быть, и сам понимаешь.

– Теперь всё ясно, – заверил его я. – Значит, вот какая пикантная проблема поставила жирный крест на твоей карьере морского офицера. Однако, как я посмотрю, изрядные познания в науках не остались невостребованными?

Он опять грустно усмехнулся и, глядя куда-то в даль, проговорил:

– По штурманскому делу я на курсе равных себе не имел. И вот как оно мне пригодилось теперь.

– Да я вижу, что ты и сейчас при картах состоишь. Вот только в толк никак не возьму, это талант навигатора привёл когда-то юного прапорщика по адмиралтейству в кавалерию? Или что-то более другое?

– В основном, как ты выразился, талант, но и других причин в достатке имелось. По адмиралтейству же чиновничьих мест на всех не хватает. Вот так я попал в Казань к его светлости. Сухопутные офицеры не горазды чертежи местности составлять, ну а морские, как один все обучены.

Я не всё понял в его рассказе, но решил сейчас не докучать с уточняющими вопросами. Потом разберёмся. А и не разберёмся, тоже не велика потеря. Чтобы сказать хоть что-то в ответ, я пошутил:

– То ли он Донской моряк, то ли он морской казак! Так получается?

Поручик принял необычайно серьёзный вид, я бы даже сказал, что он принял строевую стойку. Вот он это всё принял и надменно так вопросил:

– Отчего же Донской? Навигацкие классы выпускают офицеров для дальних морских походов. А иные из нас и через океан хаживали. Думаешь, мне по рекам ходить мечталось? Захотел бы – ходил бы. Вот она Волга, рядом. Только уж лучше сушу мензулой и мерным чейном мерять, чем по рекам на стругах да ялах мель за мелью обходить.

Обиделся? Обиделся.

– Елизарыч! Ты чего?! Это же песня такая! Не слышал, что ли никогда? – типа наехал я, отлично понимая, что слышать эту песню поручик просто не мог.

– Песня? – удивился он. – Какая песня? Есть песня про донских моряков? Я действительно никогда о такой не слыхал.

Блин! Я ведь и сам-то из неё один только куплет и помню. Хотя, в принципе, больше-то и не надо:

– Ты знаешь, я и сам её разок только слышал… Сейчас даже не вспомню, про что она вообще. Там это… такие слова были… сейчас, подожди… – я вспомнил и напел:

Как-то так.

Старинов со значительно повеселевшей физиономией почесал в затылке и проговорил:

– А ведь и в правду, про нас с Алёшкой песня. Жаль, что ты других слов не запомнил. Или всё же запомнил ещё какие?

Теперь наступила моя очередь чесать в затылке. Других слов я действительно не знал, но мне отчего-то казалось, что так даже лучше, что я их не помню.

– Не-е-ет, и это-то кое-как из памяти вытащил. Говорю же, один раз только слышал, да и то почти пьяный. Помню, что ситуация чем-то похожа и всё. Кстати, а почему ты сказал, что про вас с Алёшкой? Он что, тоже из гардемаринов?

Слово «гардемарины» мне нравилось, а фильм про них я считал слабым. Почему? Не знаю. Не нравился он мне, и всё.

– Да! Ты представляешь? Раков почти полностью мою судьбу повторил, только на четыре года младше. В смысле он младше меня на четыре года. А случилось с ним всё точно также, на четыре года позже. Чем со мной.

Понятно. Чего тут не понять? Алёшка, получается, тоже в прошлом выпускник той же самой навигационной школы. На четыре года позже Старинова призвался, на четыре года позже Старинова выпустился. Тоже подхватил морскую болезнь, и чтобы он от неё не умер в море, его списали на берег. На берегу адмиралтейство, в котором мест уже не хватает, но чуть подальше от берега полно всяких Казанских и разных прочих военных округов, где в штабах мест навалом, а чертежи местности составлять не кому. Как-то так.

А! Ещё, фамилия у подпоручика, оказывается, Раков. Ну, ничё-ничё-ничё. Не самая плохая фамилия. Читал я как-то в интернете про одного красноармейца, который воевал и погиб под Севастополем в сорок втором году. Так вот у него фамилия была Гитлер. И сейчас-то с такой фамилией жизнь была бы отнюдь не сахарной, а уж тогда…

Но это я отвлёкся. Значит, картографы наши никакие не кавалеристы, а самые, что ни на есть мариманы. Как это меняет дело?

Получается, что это всё не так уж и плохо. Можно даже сказать хорошо, потому что даёт мне возможность более или менее правдоподобно объяснить, почему бравый прапорщик-пластун не умеет ездить верхом и рубиться на саблях, но владеет приёмами рукопашного боя, теми самыми пластунскими ухватками, обычному фехтованию предпочитает фехтование на ножах, читает и рисует карты, а также неплохо разбирается в организации караульной службы. В нашем деле, если не знать последнего, то, как прикажите часовых-то снимать?

– Рома. Я тебе по секрету скажу, у меня тоже не всё просто сложилось. Ну, это… как сказать-то? В общем, особенности службы у меня были такие, что ножом, например, я владею куда как лучше, чем той же саблей, – я вздохнул и решил сказать правду, не всю, конечно, но важный такой кусок: – А саблей… можно сказать, вообще не владею.

– Это как так? – удивился поручик.

– Рома, так ведь не надо мне было. Часовых, их же не саблями снимают, а голыми руками. В крайнем случае ножом. А случалось так, что и снимать никого не надо. Тихо пришли, тихо ушли, да так, чтобы никто не догадался, что мы вообще тут были. Сам понимаешь, служба у нас такая.

Старинов покивал, хотя, рубь за сто, не врубался и в половину сказанного. Я картинно посмотрел по сторонам, с понтом смотрю, не услышит ли кто, и продолжил:

– Видишь ли, человеку вроде меня для устранения человека вроде тебя оружие при себе иметь вовсе необязательно. Вот если бы вчера при встрече на дороге вы бы решили меня взять в плен, то ни ты, ни Раков, ни Данилыч, и ещё человек пять, ни хрена бы не узнали, чем всё закончилось.

Глядя в ошалевшие глаза поручика, я выждал с полминуты и добавил: