Первый свиток. Император (СИ) - Логинов Анатолий Анатольевич
* Комедия «Лягушки» — самое знаменитое произведение
афинского комедиографа Аристофана
В то время любое произведение ставилось в театре 1 раз,
а «Лягушки» имели такой успех,
что ее поставили вторично в том же году.
Содержание — см. Примечания 2.
Тессера — входной билет или жетон,
а также игральная кость
Несмотря на прохладную зимнюю погоду и дувший с равнин Лация сильный ветер, трибуны театра постепенно заполнились народом. Каждая фамилия, получившая тессеры на спектакль, явилась, чтобы показать себя и посмотреть на других избранных. Чьи списки, если верить слухам, составлялись не один день совместно цензорами и консулами, отвлекшимися на это важнейшее дело от мелких забот по руководству республикой. Отцов фамилий, облеченных в лучшие тоги, чьи уложенные с деланной небрежностью складки долго и тщательно выкладывались специально обученными рабами, сопровождали не менее тщательно и одетые почтенные матроны, сыновья и дочери.
— Ну что, сын, готов увидеть свою будущую жену? — едва заняв отведенное его фамилии место негромко спросил Гай Кассий. Пожалуй, даже если бы он прокричал свой вопрос, в царящем вокруг шуме, создаваемым болтающими и занимающими свои места зрителями, мало кто смог бы расслышать его слова. Однако привычный к шуму моря слух Луция помог вычленить из общего фона заданный ему отцом вопрос.
— Я всегда готов, — спокойно ответил он. Тогда Гай легким, почти незаметным со стороны жестом, якобы поправляя тогу, указал ярус вниз. Там рядом со знаменитым оратором и поэтом Гаем Лицинием Макром Кальвой и его женой сидела закутанная в плащ-паллу девушка. Луций посмотрел осторожно, скосив глаза, стараясь не показать свой интерес ни ей, ни окружающим. Взгляды любопытных буквально жгли ему спину, а давать такой прекрасный повод для новых слухов не хотелось совершенно. Вот когда отец сам объявит, тогда пусть и обсуждают… В этот момент Лициния, словно желая показать себя Луцию, повернулась на несколько мгновений к соседке, с которой о чем-то разговаривала, и он смог рассмотреть ее лицо. Луций успел рассмотреть высокий лоб, тонкий красивый нос, маленький рот и большие черные живые глаза. Черные, густые и мягкие кудри падали ей на плечи и были скреплены надо лбом красивым серебряным обручем. Все увиденное вдруг показалось Луцию исполненным неизъяснимого очарования. Он даже на несколько ударов сердца закрыл глаза и мысленно воззвал ко всем богам, упрашивая их быть милостивым к нему. Потому что Луцию Кассию очень хотелось, чтобы характер его будущей жены был таким же милым и очаровательным, как ее внешний вид. Открыв глаза, он посмотрел на отца. Который с настороженным видом следил за Луцием, не отвлекаясь на происходящее на сцене.
— Отлично, отец. Я доволен твоим выбором, — успокоил его Луций. — Вот только спектакль явно не для моих грубых морских ушей.
Собственно, самому Луцию спектакль показался бы интересным, если бы не комментарии гения и очень плохая акустика. Из-за которой половина слов вообще невозможно было расслышать, а остальное различалось с трудом из-за порывов ветра. Но актеры на высокой обуви, в масках на лицах, чаще переговаривающиеся с хором, чем между собой и застывавшие в вычурных позах под комментарии в голове действительно заслуживали едких высказываний, которые выдавал внутренний голос. Благодаря этим комментариям Луций провел время намного лучше, чем большинство из зрителей, расходившихся со спектакля разочарованными. Причем настолько заметно разочарованными, что видно было с первого взгляда. Луций даже подумал, что на месте Помпония он несколько лет даже не пытался ставить свою кандидатуру на любых выборах…
За пять дней до январских ид Сенат наконец собрался на заседание. Началось оно с разбора жалобы посольства эдуев на самоуправство Красса, который ввел налоги на землях секванов и амбаррактов. Но Красс, втайне от Сената, успел поделиться частью добычи с казной Города и поддерживающими его сенаторами, просто приказав выплатить деньги своему управляющему в Риме из имевшихся у него средств. Поэтому речи Фламиния и Лициния Мурены в защиту галлов выслушали спокойно, но с явным неодобрением. Катон и Цицерон, уловив настроение большинства сенаторов, не поддержали своих единомышленников, не выступив с речами. Многие выступавшие после этого сенаторы, начиная с Аппия Клавдия Пульхра и заканчивая Гаем Децимом Юнием Брутом, особо отмечали, что поддерживают действий Красса, подчинившего власти римлян новые народы. Последним выступил с речью Гай Лициний Макр Кальв. В полной изящества и сравнении исторических событий речи, он напомнил сенатором о войне, объявленной секванами и их союзниками амбаррактами Риму, о давнем вторжении, захвате и ограблении Рима галлами под предводительством Бренна, за которое фактически отомстил Красс и похвалил полководца, ограничившего месть разгромом войска и наложением дани вместо поголовного уничтожения. Закончив свою речь под приветственные возгласы сенаторов словами того самого Бренна, — Vae victis (Горе побежденным)!
На волне энтузиазма сенат одобрил все действия Красса и даже внес в постановление разрешение проконсулу учреждать новые провинции на завоеванных землях.
После столь оглушительного поражения сенаторская партия решила взять реванш, согласившись с постановлением по второму вопросу, об одобрении действий Помпея и выставив первым на обсуждение третьего, заключительного вопроса о выделении денег на флот, своего лучшего оратора, Марка Туллия Цицерона. Но выступил он не первым. Первым на место оратора вышел Клодий, который в грубоватой, нарочито простонародной речи, потребовал экономить деньги, выделяя их на самые важные для Рима и его народа дела.
Вторым выступил Цицерон.
— Доколе мы, уважаемые сенаторы, будем испытывать терпения народа римского, выделяя столь тяжко достающиеся республике нашей деньги на игрушки людей, не видящих разницы между своими увлечениями и нуждами народа? — начал он свою обвинительную речь против выделения финансирования флоту. Речь его ни в чем не уступала по красоте и изяществу стиля речи Макра Кальва. Марк Туллий завораживал красивыми периодами и разил логикой, взывал к богам и патриотизму. Доказывал и пояснял логичность отсутствия необходимости во флоте у государства, владеющего всеми берегами Нашего (Средиземного) моря и способного при необходимости использовать флот союзников и зависимых народов. Казалось, после такой завораживающей речи никто не станет возражать против предложений Цицерона, и партия сената одержит небольшую победу над сторонниками триумвиров. А за Цицероном готовился выступить Катон, которого многие сенаторы уважали за честность и приверженность исконным римским традициям. Готовился, но не успел. Неожиданно его опередил Луций Кассий Лонгин. И принцепс сената Ватий Исаврик позволил ему выступить.
— Сенаторы, уважаемые отцы фамилий! Я редко бываю в Риме, ибо заботы мои вынуждают чаще бывать среди владений Нептуна, чем на берегах земли, на благословенных улицах нашего Города и в стенах этого почтенного собрания. Потому, возможно, я что-то не знаю или пропустил какое-то важное событие, которое изменило наши римские порядки и обычаи? Ибо смотрю я на то, что происходит сегодня в Сенате и никак не могу понять одного. Почему нас, сынов Квирина, учат любви к Риму и нашим богам люди, получившие римское гражданство на наших глазах? Почему они считают, что лучше нас знают, что угодно богам Рима и что пойдет на пользу народу римскому? Почему, не слушая ваши выступления и поучения, почтенные мужи, и не зная и не изучая подлинные нужды и заботы республики, они навязывают нам свое провинциальное понимание этих забот? Думаю, что вы, почтенные и многоопытные отцы фамилий, позднее легко сможете объяснить это мне и другим слабо разбирающимся в таких вещах квиритам. Я же, чтобы не тратить время почтенного собрания на эти мелочи, вернусь к теме, которая стала причиной моего выступления перед вами, — затем Луций напомнил о войнах с пунами, победа в которых без флота оказалась невозможна и о понесенных при этом потерях из-за отсутствия опыта действий на море. Рассказал о пиратах, которые еще недавно терроризировали римлян даже на побережье Италии и о том, как их поддерживал Митридат. О флоте Митридата, который необходимо разбить. Напомнил Лонгин и о том, что даже после разгрома Митридата враги у Рима не исчезнут и никто не может уверенно подтвердить, что они не будут дейтсовать как Митридат. — Рим, не имеющий флота, напоминает мне однорукого бойца, неспособного отбиться от опытного врага. А с флотом он будет нормальным обоеруким воином, — закончил свою речь Луций Кассий. Выступавшие после него Фламиния и Брута сенаторы уже практически не слушали и постановление о выделении денег флоту на постройку кораблей и подготовку экипажей приняли большинством голосов.
