Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий

Приближались праздники — Рождество, Новый год и грядущий за ними бальный сезон уже сводил с ума барынь и барышень столицы. Степану это было ведомо куда больше, чем хотелось. Так вышло, что женская половина родни поэта при всей рассеянности оказалась достаточно наблюдательна и заметила новый способ решения бытовых вопросов Александром — «поручить Степану то-то и то-то». Наталья Пушкина, убедившись в эффективности способа, по возможности старалась избавить мужа от мелких и ненужных ему проблем, взвалив их на свои хрупкие плечи, как и положено хорошей жене.

Получив двенадцать тысяч рублей «на булавки», Наталья Николаевна потратила их за неделю, решив достойно подготовить к сезону не только себя, но и сестёр. Приличное платье не могло стоить менее пятисот, а платья особенные, идеально подчёркивающие красоту их счастливых обладательниц, начинались от тысячи. Но ведь нельзя обойтись одним платьем? Требовалось не менее четырёх, а чтобы не беспокоиться о них до следующего года, десяток. Да разве в одном только платье дело? Степан ежедневно получал записки от барыни, со злорадством доставляемые ему лично Никитой Козловым, крепостным «дядькой» поэта, решительно невзлюбившего «выскочку», из которых узнавал, что благородной женщине нужно весьма и весьма многое.

Перчатки разных видов, зонтики, веера, сумочки, туфельки, береты, боа, шарфы, накидки и многое другое, о существовании чего Степан и не подозревал, задумчиво разглядывая очередной счёт, серьги, колье, браслеты для рук и ног, фероньерки, перстни и кольца — всё необходимое, когда можно не экономить, разом понадобилось Наталье Николаевне.

Пушкин совершил ошибку — или, вернее сказать, допустил оплошность, — равнодушно отреагировав на пробный шар от благоверной, когда та вплела в своё щебетание слова «я отправила Степану счёт за парикмахера». Это было воспринято как разрешение и даже одобрение, не требующее пояснений. В итоге счета посыпались ежедневно, становясь всё более весомыми.

Странность положения ничуть не смущала ни Наталью, ни её сестёр, ни тем более их достопочтимую матушку, да и что было странного в том, что муж, зять и благородный дворянин достойно содержит семью? Напротив, слухи один другого невероятнее льстили самолюбию. Внезапно поправившееся благосостояние Пушкиных, очистивших имение от всех долгов, разумно объяснить было невозможно, что и вело к самым фантастическим предположениям. Говорили, будто Пушкин разыскал клад Пугачёва, который привезли аж на пятнадцати возах (на деле из Михайловского была доставлена библиотека поэта), что Пушкин выполнял секретное поручение государя императора, попутно собрав взятки со всей Сибири, что Пушкин был в Персии, где обыграл в карты самого шаха, и даже то, что на его руках умер какой-то алхимик, передавший перед смертью секрет философского камня.

Сам Александр Сергеевич, этого, к счастью, не знал, иначе было бы не избежать дуэлей, и, возможно, сердечного приступа. Вернувшись в Санкт-Петербург после четырёх месяцев свободы, он с головой погрузился в работу, оказываясь дома лишь вечером, чтобы успеть немного поиграть с обожавшими его детьми, поужинать и лечь спать.

Расходы увеличивались с пугающей быстротой. Обновляя гардероб, Наталья Николаевна прислушалась к словам матушки, утверждавшей, что наёмные экипажи не слишком удобны, и заказала новую карету, за что Степану пришлось внести аванс в три с половиной тысячи. Посуда, фарфоровые и серебряные сервизы, мебель, какие-то вазы и обновление драпировок — всё необходимое для достойного ежедневного принятия гостей появилось в квартире Пушкиных.

В один из дней Степан не выдержал и решил сам навестить барыню (он быстро понял, что держаться следует подальше и на глаза попадаться поменьше, но на счетах это сказалось только хуже) с вопросом о турецких шалях для сестёр Натальи, стоимостью по девять тысяч каждая.

Степан приказал кучеру везти его в торговые ряды, набрал корзину свежих фруктов (то были его собственные лавки, приносящие каждую зиму приличный доход), после заехал на Апрашку, где на него работало несколько скупщиков товара сомнительного, чтобы не сказать краденого происхождения, и, взвесив за и против, отправился на Пантелеймоновскую улицу в дом капитана Оливье, где и располагалась квартира господ.

Хозяин несколько дней бился над задачей, вызвавшей у него трудности, и ожидаемо отсутствовал. Степан знал это потому, что Пушкин отправил записку с требованием найти и доставить какие возможно сочинения Декарта и Коперника и сколь можно скорее. Барыня же безропотно взвалила на себя всю светскую часть благородной жизни. В данный момент у неё проходил утренний приём визитов, куда менее формальный, чем обычно, ибо посетителей было лишь двое и «свои», а именно подруги её — графиня Дарья (Долли) Фикельмон, внучка фельдмаршала Кутузова, и Надежда Еропкина, с которыми что Пушкины, что Гончаровы дружили семьями.

— Таша (так звали Наталью близкие), — сказала Долли, когда та со смехом объявила, что должна покинуть их на несколько минут, чтобы узнать, не принёс ли «медведь-камердинер» требуемые шали, — зови скорее своего медведя сюда, я умираю от любопытства!

— Ах, Долли, тебе лишь бы шутить! — притворно топнула ножкой Наталья, внутренне очень довольная произведённым эффектом. — Он не так сильно несёт мужиком, как другие, но сюда? Право же...

— Да, Таша, зови, хоть посмотрим на того, кого твой муж отыскал в Сибири на каторге, освободил, тот оказался страшным богачом и дал клятву служить Александру до конца дней своих верой и правдой. — Поддержала подругу Еропкина.

— Не был он ни на какой каторге, — рассмеялась Наталья, — больно упитан!

— Но дерзок так, что хватит и на три каторги, — заметила Долли, — это ведь о нём вчера рассказывали случай с государем императором?

— Какой ещё случай? — остановилась хозяйка, внимательно посмотрев на подругу.

— Да будто бы вчера или позавчера государь возвращался со смотра — вы ведь все знаете, что он предпочитает открытые экипажи. Такой мужчина! И всегда найдётся дурень, что завопит во всю глотку: «Да здравствует государь император! Ура!». Тут уже вся улица начинает кричать «виват» в порыве чувств, ну, как обычно. А и не ведают, что государь того очень не любит, но вынужден терпеть, дабы не оскорблять любви верноподданных. И вдруг чуткий слух его императорского величества уловил нечто другое, непривычное. Государь остановил экипаж, встал во весь рост и грозно так осмотрел крикунов, так, что они умолкли и попадали на колени со страху. А один не упал, нет. Стоит предерзостно, глазами хлопает. — Графиня поднялась, изображая описываемую ею сцену так, как сама её представляла.

— Иди сюда! — говорит государь мужику. — Кто таков?

Тот и объясняет, мол, так и так, крепостной я Пушкина Александра Сергеевича, титулярного советника и мужа прекраснейшей в мире барыни. — Долли добавила последнее уже от себя, заметив, как побледнела подруга от упоминания императора.

— Что ты сейчас кричал? Говори! — а государь может быть очень строг, вы знаете. Все замерли, дышать боятся. Этот же охламон (приношу свои извинения, дорогие мои, но словом этим сам император изволил титуловать мужика), ничуть не потерявшись, отвечает, дескать, кричал он слова «Спартак — чемпион», поскольку растерялся от восторга видеть его императорское величество.

— И что это значит? — продолжал государь.

Мужик ответил, что кричал о знаменитой лошади, которую он где-то видал, и которая брала какие-то призы.

— Так значит Спартак — знаменитый конь? — уточнил государь. — А сейчас-то почему кричал? Я по-твоему, что - похож на лошадь?

— А дальше... — Долли замялась.

— Ну же!

— Не знаю, — призналась графиня, — передали только, что мужик что-то ответил и государь рассмеялся и подарил тому часы.

— Не может быть! И чем всё закончилось-то?

— Да тем и закончилось. Государь посмеялся, все посмеялись, да и всё.

— Тем более зови своего медведя, — вмешалась Еропкина, — сейчас всё и узнаем.