Андрей Валентинов - Ола
– Сире-е-ена-а-а-с!
Хвала Деве Святой, уже подальше. Пошел к дому алькальдову людей пугать-будить. Слыхал я, где-то в море такие же «сиренасы» имеются, тоже людей криком да ревом своим с пути сбивают. Сам не видел, да шкипер один в Палосе рассказывал.
Оглянулся я, поежился. А прохладно нынче ночью! Или это мне кажется?
Во дворе харчевни – королевство сонное. Спит народ – кто на телегах, кто просто на плащах да попонах. Спят? А хорошо бы, потому как всегда кто-то в самый ненужный момент просыпается да ухо из-под попоны выставляет…
– Я здесь, Начо!
Толстячок! В мантию свою черную закутался, шляпу на глаза надвинул – словно серенаду петь под чьим-то балконом собрался.
– Пойдемте, сеньор, – вздохнул я. – Присядем в уголке, авось не услышат нас.
С самого начала мне этот разговор страх как не понравился. Чутье у меня на всякую гадость!
…И на опасность – тоже чутье. Печенкой слышу, селезенкой даже.
Присел я на какое-то бревнышко, сеньор лисенсиат рядом бухнулся, плечами дернул. Не иначе ему тоже не жарко.
Молчит!
И я молчу. Молчу, на небо поглядываю, на звездочки. Ушли тучки, ясная нынче ночь. Сиренас, стало быть.
– Как я понял, Начо, стражники уверены, что никакого замка Анкоры не существует. После гибели Хорхе Новерадо Анкора была разрушена до основания, и никто там больше не жил…
– Ага, – согласился я. – Это и я сообразил.
– Вы помните, мне показалось…
– И мне показалось, – вновь кивнул я. – В самом начале, как только мы сеньора Новерадо встретили. Тени он не отбрасывал. Ни он, ни конь его. И в замке тени не было, даже днем.
…Это я и заметил, да все сообразить не мог. Только недавно дошло.
– Не знаю, что и думать, Начо, – вздохнул толстячок. Потрогал я булавку – ту самую, с камешками синими, снова на звездочки поглядел.
– Да и я не знаю, сеньор. Но только не об этом, видать, вы разговаривать пришли.
– Не об этом, Начо…
И – замолчал. Тяжело так замолчал.
– Сеньор Гевара…
Дернуло меня даже. Плохи дела, если толстячок меня по фамилии называть начал!
– Я – добрый католик, сеньор Гевара. Католик и подданный Ее Высочества. Мой отец и дед воевали с маврами, честно воевали. Я сам, как могу, служу Кастилии. Но сейчас в нашей… в этой стране происходит нечто ужасное.
Повернулся ко мне, словно ответа ждал. Ну уж нет, на такое отвечать не стану!
…Вот ведь чудно как – сейчас сеньор лисенсиат обычными словами заговорил, понятными, словно и не ученый.
Припекло, видать, – угольками.
– Вы знаете об этом не хуже меня, сеньор Гевара. Нас словно стали рвать на части… Нет, даже не так, кастильцы, наш народ, начал разрывать на части сам себя. Мы очень долго воевали, много веков, поэтому привыкли всюду видеть врагов. Уже много лет в Кастилии преследуют иудеев. Их всюду преследуют, увы. И виной этому не столько власть, сколько фанатизм и зависть темного народа. Да вы сами видели!
Видел, конечно. И не только в Касалье…
– Можно было надеяться, что успехи просвещения и усилия Церкви покончат с этим, как уже покончено с подобным в Италии. Увы… Случилось нечто страшное. Наши монархи внесли раздор в самое сердце народа. Теперь уже нет кастильцев, есть «старые» и «новые», настоящие – и нет. А ведь «новые» – почти половина народа. Мы начинаем душить друг друга!
Хотел я сказать, чтобы он, толстячок, про королеву нашу зря языком не трепал – без языка остаться можно. Но – промолчал.
Жаль, что я вообще сюда пришел!
– В Кастилии организована Святейшая Инквизиция, как ее еще называют – Супрема. Во главе ее – Томазо Торквемада, племянник кардинала Педро Фернандеса. Говорят, Торквемада не просто фанатик, он – больной человек, а это особенно страшно. Даже фамилия… Turre Cremata – Сожженная Земля. Это то, что он творит с нашей Кастилией… В феврале 1481 года в Севилье был проведен первый Акт Веры.
– Знаю! – не выдержал я.
…Почти всех тогда придушили перед тем, как спалить. А вот падре Рикардо живым зажарили. Не покаялся он, да и не в чем ему каяться было. Долго жгли – на соломе, и еще воды подливали, чтобы не сразу умер…
– Сейчас созданы трибуналы в Севилье, Кордове, Хазне и Толедо. Погибли тысячи, десятки тысяч погибнут завтра. И убивают не мавров, не иудеев – убивают добрых кастильцев, виноватых лишь в том, что их предки имели не ту форму носа. А сейчас готовится что-то вообще чудовищное. Вы же слышали эту дурацкую историю с распятым ребенком! Понимаете, чем все это кончиться может?
– Вот что, сеньор Рохас, – перебил я, вставая. – Считайте, что вы мне ничего не говорили, а я и не слышал. Спал я, ясно?
– Погодите! Погодите, Начо! Вскочил толстячок, оглянулся испуганно.
– Погодите, ради Бога! Я… Я не знаю, что делать. Ее отец арестован, и братья тоже, она сама под домашним арестом…
Повернулся я, чтобы уйти. Подумал. Не ушел.
– Стало быть, сеньор Рохас, невеста ваша… Понурил голову, кивнул. Зашептал – тихо-тихо, еле слышно:
– Ее отец – марран, на него донесли, будто он тайно соблюдает субботу, не ест свинины. Какая-то сволочь не поленилась залезть на крышу севильского собора – в субботу, чтобы поглядеть, над какими крышами нет дыма. Конечно, это все глупость, страшная глупость, но…
– Для того и деньги везете? – понял я.
– Да… Я продал все, что у меня было, занял у друзей. Деньги – единственное оружие против них. И я надеялся… И я надеюсь, что вы мне поможете, Начо.
Я только вздохнул. Вздохнул, опять на небо взглянул.
– Спятили вы, сеньор? Да кто же вам поможет? И как? Да вы хоть понимаете, чем рискуете?
– У меня нет выхода, Начо! Слушайте…
– А что ты думаешь, Начо, по поводу неведомой земли, что лежит за морем-океаном? – вопросил Дон Саладо, близоруко поглядывая по сторонам.
Поглядеть и вправду стоило. После желтой равнины и красных гор – сад. Огромный, на целые мили протянувшийся. Маслины, мандарины, апельсиновые деревья. Дух такой, что башка кружиться начинает, вот-вот в пляс пойдет.
Славно живется по владениях маркиза де Кордова!
– По поводу той земли, рыцарь? – пожал я плечами. – Да чего же тут думать? Далеко она.
– И то правда, Начо. Однако же сожалею я, что расстались мы с ученым спутником нашим и не расспросил я его более обстоятельно.
Сеньор Рохас покинул нас утром. Ему было по той дороге, что направо идет – к Гвадалквивиру и Севилье. Нам же с идальго моим – прямо, через сады эти. К маркизу, который де Кордова. Вот и едем, воздухом дышим, о земле, что за морем-океаном лежит, разговариваем.
То есть это Дон Саладо разговаривает. Я-то молчу больше.
– Но знаешь, Начо, хоть и прекрасна земля, куда сумел доплыть сей сеньор Вивальди, кажется мне, что видел я во сне землю иную, еще более прекрасную. Достичь бы ее! Совершил бы я поистине прекрасный подвиг, тебя же, Начо, как и обещал, сделал бы аделантадо некоего острова…
Вот спасибочки, не забыл. Хоть не слушай дядьку этого! То великаны ему с драконами, то земля на краю света. Мне бы такие заботы!
…Еще и толстячок со своими бедами, будто мне собственных напастей мало. И далеко ходить не надо: вот она, напасть, в шлеме расплющенном на коньке восседает. И что мне с напастью делать прикажете? Маркизу этому, де Кордова, отдавать?
А зачем он, рыцарь мой калечный, его сиятельству? Или дон Федерико Гарсиласио де Кордова, кроме школы, еще и богадельню в поместье завел?
Я уже понял – богатые владения у сеньора де Кордова. Богатющие. Одни сады чего стоят! А ведь земли его не только тут, под Севильей. Наверно, и в других провинциях кое-что имеется.
Но что интересно – никто из местных о маркизе и говорить не хочет. Молчат! Это когда же такое было, чтобы добрые кастильцы о своем сеньоре языки бы не чесали? Куда ни поедешь, на первом же постоялом дворе местному владельцу все косточки перемоют, с мылом даже. Добрый он, злющий, щедрый, скупой – все расскажут.
А тут – молчок. Вроде как не слышат.
Оглохли!
– Так почему бы не купить нам с тобою, Начо, галеру добрую да не набрать храбрых матросов и не отправиться за море-океан?
– Потонете, – перебил я, от мыслишек своих невольно отвлекаясь. – И вместе с матросами храбрыми, и с галерой.
– Но отчего же, Начо? – весьма удивился Дон Саладо. – Ведь плавают же многие достойные шкиперы…
– Где плавают? – вздохнул я. – У берегов плавают, и то если не зимой. Галера или, скажем, галеас в открытом море – это, рыцарь, гроб плавающий. И не только галера. На всем том, на чем мы к Сицилии или в Берберию ходим, в океан лучше не соваться. Для моря-океана другие суда нужны.
– А какие? – подхватил доблестный идальго. – Ведь слышал я, плавают бесстрашные португальцы…
Кажется, мой дядька себя уже на палубе видит! Потер я лоб, затем нос почесал.
…Это вроде как к деньгам. Хотя нет, к деньгам, когда левая рука чешется, а нос – к выпивке. Много винца можно будет купить на те два эскудо, что маркиз мне за рыцаря калечного выплатит! Иуде – и тому немногим больше досталось, тридцать сребреников всего, то есть вроде как тридцать реалов.
