Борис Сапожников - Большая игра
Во время первой же остановки я вместе с командой спустился на землю. Было это в Страсбурге – городе, который столько раз переходил из рук в руки во время многочисленных войн германских княжеств с Францией, что уже не понять, чего в нем больше – французского или немецкого. На его улицах было полно офицеров французской армии в неприятно знакомой мне синей форме с красными штанами. Они любезничали с молодыми дамами, позванивая шпорами и ножнами сабель, и глядели свысока на всех, одетых в штатское.
Я спустился на землю, взяв с собой всю команду, для того чтобы раз и навсегда закрыть один неприятный вопрос. Я был уверен, что никто из моих парней не оставит прихваченные в лаборатории доктора Моро листки с записями на дирижабле – слишком уж те были ценны.
Наняв прямо на летном поле фиакр, велел извозчику везти нас на ближайший пустырь. Тот недоверчиво поглядел на усевшуюся к нему в коляску компанию крепких парней и уже хотел было отказаться ехать куда-либо, но я предупредил это его желание.
– Держи, – бросил ему золотую гинею. Мой французский был куда лучше английского – все же я учил этот язык с детства и в семье мы часто общались и друг с другом и с прислугой именно на нем. – Думаю, этого достаточно, чтобы убедить тебя, что мы не грабители.
Извозчик попробовал золото на зуб, быстро спрятал монету за пазуху и щелкнул вожжами. Лошадка его резко зацокала подковами. Ехать далеко не пришлось – фиакр недолго попетлял между домов и остановился на самом краю глухого пустыря. Наверное, он видал немало темных дел, и под завалами мусора, если покопаться в них хорошенько, можно найти не одно тело, а то и расчлененные части нескольких. Вот почему для задуманного мной пустырь подходил идеально.
Мы выбрались из фиакра, и я повел команду в глубь пустыря. Сильно, конечно, забираться не стал – смысла не было. Намеренно пропустил всех немного вперед, а сам остановился и глянул на бойцов так, как, бывало, смотрел на своих солдат еще до Крымской кампании.
– Обыскивать никого не буду, – заявил я. – Просто прошу вас как моих бойцов – людей, привыкших доверять мне во всем. Выкиньте сейчас под ноги все, что вытащили из лаборатории доктора Моро. Не буду никого уговаривать и делать выводов из ваших поступков, – добавил я, стараясь быть как можно лаконичней, чтобы никому не показалось, что я на самом деле начал всех уговаривать. – Хочу, чтобы вы поняли одно. У меня есть веские причины уничтожить все, найденное в лаборатории.
И я первым, подавая остальным пример, вынул из-за отворота пиджака сложенную в несколько раз пачку листов и уронил ее себе под ноги. Почти сразу за мной так же поступил и Армас. Ингерманландец, ни слова не говоря, вытащил из-за спины аккуратно перевязанную пачку и бросил ее поверх моей.
– Ну раз ты так говоришь, командир, – легко расстался и со своими трофеями Ломидзе. – Тебе видней, в конце концов.
– Это ты вещи Тараса прошерстил, значит, – мрачно глянул на меня исподлобья Корень.
– Ты от меня не отстал, – ответил я ему в тон. Слова его, и то, как они были сказаны, мне совсем не понравились.
Однако противиться Корень не стал. Швырнул свою пачку листов поверх всех. Ни спирта, ни керосина у меня с собой припасено не было, и я пожалел об этом, когда принялся разжигать получившуюся кучу бумаги. Слежавшиеся, пропитавшиеся потом листы разгорались с трудом, да и порывистый ветер, напоминающий о шквалах над Ла-Маншем, вовсе не помогал. И все же через некоторое время бумага начала корчиться и съеживаться в охвативших ее языках пламени. Опасное знание погибло навсегда – по крайней мере какая-то его часть.
Заметки на поляхКомандаНаверное, каждый капитан команды игроков может с уверенностью сказать, что собрал вокруг себя очень интересных людей. Даже спроси вы это у карфагенянина, вроде Магарбала, у которого вся команда – его рабы он и то с упоением будет рассказывать о каждом из них. Конечно, так, словно о лошадях хорошей породы или охотничьих соколах, однако для людей, уверен слов он найдет куда больше.
Глядя на своих бойцов, я вижу не только людей, вместе с которыми выхожу на арену, кому, не задумываясь, готов доверить свою спину. Иначе в команде и быть не может. Я часто задаюсь вопросом, кто из них связан с нашей разведкой? И не могу дать однозначного ответа – каждый очень интересный человек.
Взять хотя бы Корня – мы с ним плечом к плечу еще с Крымской. Вместе прошли Крым, Рим. и медные трубы, но могу ли я с уверенностью сказать, что знаю его? Конечно же, нет И дело не только в том, что запорожец очень закрытый человек, «вещь в себе». Порой мне кажется, он знает обо мне куда больше, чем хочет показать, но иногда это знание прорывается. В коротких усмешках или брошенных взглядах. В репликах, сказанных вроде бы невпопад, но с неким не ясным мне смыслом. Иногда Корень явственно ждет от меня какой-то реакции, а я просто не могу взять в толк, чего же именно он от меня хочет, и выглядит это крайне глупо.
Покойный ныне Тарас Гладкий тоже был далеко не таким простым, каким хотел показаться. Однако на профессионального разведчика походил мало – он плохо ум. ел скрывать эмоции и был подвержен перепадам настроения. Если бывал сильно не в духе, мог резать правду-матку, не задумываясь о последствиях.
Ломидзе все время хочет показаться этаким недалеким уроженцем картлийского села или в крайнем случае пригорода, однако говорит он слишком грамотно. Это выдает Вахтанга с головой. В Тифлисской губернии, на территории которой живет большинство народов Кавказа и Закавказья, так говорить, а уж тем более читать и писать умеют единицы. К тому же Ломидзе просто виртуозно обращается с оружием, и научиться чему-то подобному он мог только будучи родом из привилегированного сословия. Так что прозвище Князь вполне может оказаться его подлинным титулом.
А уж об ингерманландце и говорить не приходится. Я наводил о нем справки, узнавал у офицеров полка, где служил Армас. Всегда несложно найти общих знакомых, которые представят тебя такому же, как и ты, офицеру – ветерану Крымской кампании. В полку Армаса звали Тихоней – он не был замечен ни в каких нарушениях по части дисциплины, однако в тихом омуте, как известно… Из-за этого Мишина побаивались даже унтера званием постарше.
Никаких доказательств против кого бы то ни было из команды у меня, конечно же, не было, и я мог подозревать всех разом, но, что называется, за руку никого не ловил. Хотя, сказать по чести, не особенно и старался. Некоторых знаний лучше избегать. Быть может, начни я копать поглубже, расспрашивать своих армейских знакомцев, я бы выяснил куда больше. Однако всякий раз, задавая себе вопрос: «А надо ли это делать?», уверенно отвечал: «Нет, не надо».
Итак, Москов встретил нас приятной погодой. Большая часть пассажиров вывалила на открытую палубу, чтобы поглазеть на портовых рабочих, тянущих вниз наш дирижабль ничуть не хуже паровой лебедки, какой было оборудовано летное поле в том же Страсбурге. Наконец «Россию» крепко привязали к земле и сигнальщик поднял над головой зеленый флаг.
– Это значит, – сообщил всем услужливый стюард, – что нам разрешена посадка. Сейчас подкатят трап.
Не прошло и пяти минут, как показался трап. Он представлял собой широкую пологую лестницу, закрепленную на низкой паровой машине, пыхтящей будто самовар на колесах. То и дело из бортов ее били тугие струи раскаленного пара.
– Выглядит этот ваш трап как-то очень опасно, – произнесла дама, внимательно наблюдающая за конструкцией, медленно ползущей по ровному летному полю.
Признаться, я был склонен разделить это ее мнение.
– О нет, что вы, – тут же вступился за жутковатый агрегат стюард, – это совершенно безопасно. – Пар в котле машины имеет не столь высокую температуру, чтобы доставить кому-либо малейшие неприятности.
Дама поглядела на молодого человека с явным сомнением, однако вступать с ним в полемику посчитала ниже своего достоинства.
В непосредственной близости от дирижабля трап сбавил ход и полз теперь едва ли быстрее хромой черепахи. Пар почти перестал бить из его бортов. Подползя вплотную, трап остановился. Выскочившие матросы тут же принялись крепить его к фальшборту, чтобы пассажирам было удобнее покидать дирижабль.
Тут вдруг невидимый, записанный на пленку оркестр грянул задорный марш, и на открытую палубу вышел капитан «России». Одетый в роскошный белоснежный мундир, щедро украшенный золотым позументом, при форменной фуражке и раззолоченной трости, он не походил на небесного волка. В общем, и не должен был. Его задача, по большей части, – производить хорошее впечатление на пассажиров. Главная обязанность – в любой момент иметь уверенный вид.
– Господа, – звучным, хорошо поставленным, как у оперного певца, голосом произнес он, – рад был принимать вас на борту моего дирижабля и жду вас снова. Приятного вам возвращения на твердь земную.
