Борис Сапожников - Большая игра
Уже в сумерках мы спустились со станции и направились к воздушному порту. Тот представлял собой не самое презентабельное зрелище – ему явно было не потягаться по размаху с портом морским, а монументальностью зданий – с железнодорожными вокзалами. Воздушный порт состоял из нескольких небольших домиков, сиротливо приютившихся на краю обширного летного поля, больше всего похожих на лес строевых сосен. Я не бывал в Сибири, на границу с которой ссылали на вечное поселение, и не видел легендарной тайги, однако уверен, она чем-то похожа на это летное поле. Многочисленные причальные мачты были увенчаны сероватыми сигарами дирижаблей. Пустых почти не было.
– Это на такую вышину карабкаться, – задрав голову, попытался оценить расстояние до верха мачты Корень. – Этак мы и до утра не успеем.
– Значит, надо быстрее шевелить ногами, – поторопил его я.
После разговора с Мэлори и Холмсом я сильно нервничал – куда сильнее, чем стоило бы. Особенно меня тревожили задержки во времени. Самым большим зданием оказался аэровокзал. Там я быстро узнал насчет билетов на «Россию» и купил на всех третий класс – не из соображений экономии, а потому, что только так можно было взять одну каюту на всех. Разделять команду я не хотел. Кассир подозвала звонком носильщика с тачкой. Его услуги входили в стоимость билета любого класса, поэтому мы с радостью сбросили с себя все вещи. Молодой человек в форме и кепи долго пялился на чехлы с оружием, однако от вопросов решил воздержаться, и я был ему за это весьма благодарен. Он толкал тачку с такой скоростью, как будто от этого зависела его жизнь. Видимо, оружие и весь наш внешний вид произвели на юношу сильное впечатление.
Выяснилось, что карабкаться по лестницам до самого верха причальной мачты не было надобности. Внизу нас ждала кабина подъемника, куда молодой носильщик выгрузил и вещи. Он же закрыл за нами дверцу и нажал на рычаг. Раздался мелодичный перезвон колокольцев – подъемник медленно поехал вверх. Пол под ногами начал мелко подрагивать, а через некоторое время я почувствовал, что кабина слегка качается из стороны в сторону. Ощущение оказалось не из приятных.
– Если на высоте будет сильный ветер, нас может сорвать и унести к чертовой матери, – пробурчал Корень. – Не хотел бы я кончить так, особенно после всего, что тут было.
– Подъемник движется внутри мачты, – объяснил ему Армас, который был у нас знатоком разнообразной машинерии. – Я читал про такие – вибрация и раскачивание неизбежны при движении. Однако опасности нет никакой из-за устройств, которые называются уловители. На испытании инженер, придумавший их, сам перерубил канат подъемника, и при этом платформа осталась на месте.
– Это глупее, чем рубить сук, на котором сидишь, – заявил Ломидзе. – А ну как эти его уловители не сработали бы?
– Он все рассчитал и провел не одно предварительное испытание, – ответил Мишин таким тоном, будто с малым ребенком разговаривал, – прежде чем показывать свое изобретение на публике.
– Ну раз так, – пожал плечами Ломидзе, – то, конечно, можно быть спокойным.
Наша кабина остановилась. Дверь открыл молодой человек в форме корабельного стюарда, только вместо неизменных на флоте штурвалов у него на лацканах красовались крылья.
– Ваши билеты, – улыбнувшись, попросил он, а проверив их, кивнул на наши вещи. – Положите багаж вот сюда, его заберут и доставят в багажное отделение. А вас прошу следовать за мной – я провожу в каюту и расскажу о распорядке на нашем воздушном корабле.
Никто из корабельных носильщиков не проявил ни малейшего интереса к нашей поклаже – видимо, и не такое таскать приходилось. Они быстро покидали наши вещи на небольшие тачки и укатили багаж куда-то внутрь небесного гиганта.
Мы же последовали за стюардом. Тот ни на мгновение не замолкал. Он рассказал об истории постройки «России», об устройстве ее – внутреннем и внешнем, отдельно остановился на строгом распорядке дня, который касался только пассажиров третьего класса.
Вряд ли его приходилось придерживаться людям, выложившим кругленькую сумму за билет и обитающим в каютах на одного. Стюард наговорил еще уйму всего, но в голове у меня почти ничего не отложилось. Я слишком устал и хотел лишь одного – добраться до кровати, пускай это будет и подвесная койка, и уснуть поскорее.
Распрощавшись со стюардом у дверей каюты, я сунул ему всю оставшуюся мелочь и захлопнул дверь. Только в этот момент понял, что уже несколько месяцев не слышал столько русских слов. Мы колесили по Европе, общаясь только друг с другом. Изредка – с другими русскими командами, которые встречались на разных играх. Бойцы не слишком разговорчивы, а тут парень без умолку трещал на языке родных осин не меньше десяти минут. Как же я, оказывается, отвык от звуков родного языка. Да уж, хорошо, что мы возвращаемся домой.
Едва найдя в себе силы скинуть одежду, я рухнул на кровать, оказавшуюся вовсе не подвесной койкой. Вытянулся под колючим одеялом и почти мгновенно уснул – еще до того, как дирижабль отчалил от мачты.
В этот раз мне приснился граф Толстой. Наверное, причиной тому стала трескотня стюарда на русском.
Передо мной стоял высокий, крепкого сложения поручик. Он разглядывал меня так же откровенно и оценивающе, как и я его. Однако затягивать молчаливую паузу не стал. Подкрутив левой рукой ус, правую он протянул мне, представившись:
– Поручик-баллистарий граф Толстой, Лев Николаевич.
Я крепко пожал ему руку. Несмотря на неловкость в первые мгновения нашего знакомства, он мне почему-то сразу понравился.
– Ваши егеря будут прикрывать мои орудия во время атаки на Трактирный мост, верно? – поинтересовался он. – Вы понимаете, тут такой хаос творится, что сам я уже перестал понимать хоть что-то. Сначала сообщили, что с моими орудиями пойдет тяжелая пехота штабс-капитана Мишкова, а по прибытии оказалось, что все ударные части забрал себе генерал Реад для атаки на Федюхины высоты, и стало непонятно, кто будет защищать моих баллистариев.
– Без защиты не останетесь, – усмехнулся я. – Реад передал Липранди всю легкую пехоту, включая моих егерей.
– Но это же нонсенс, полковник, – всплеснул руками граф. – Даже мне – поручику-баллистарию – ясно, что тут, на мосту, нужнее ударные части, чтобы прорвать вражескую оборону и закрепиться на том берегу Черной.
– Командованию всегда виднее, поручик, – осадил его я, хотя полностью разделял мнение молодого офицера, но ему об этом знать вовсе не обязательно, – а наше дело, как бы это банально ни звучало, ходить в атаку за веру, царя и Отечество.
– И лить за них кровь без всякого толку, – буркнул себе под нос поручик.
– В вас силен дух вольнодумства, – наставительным тоном сказал ему я, – а он не приветствуется в армии. И не только в русской, но и во всякой иной, даже в сардинской.
Я указал на высоты Гасфорта, занятые как раз войсками этого небольшого королевства.
– Полковник, – тяжко вздохнул Толстой, – вы же видите, что творится вокруг. Нас бьют, и бьют сильно, а хуже того, бьют обидно. Когда, скажите на милость, мы терпели такие позорные поражения, как в эту кампанию? В моей батарее служат еще нижние чины, что совсем юношами брали Лютецию Парижскую во времена Революционных войн. У них молодые спрашивают, как же так, почему нас бьют, а они ничего внятного ответить и не могут. Дрались прежде славно, что же теперь в нас сломалось, полковник?
– Я здесь вовсе не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, поручик, – заявил я и сам удивился, насколько жалко прозвучали мои слова. – Выводите свои баллисты на позиции и постарайтесь подавить сардинцев на Гасфортовых высотах. А мои егеря прикроют вас, уж будьте уверены.
Часть вторая
Довольно-таки средняя Азия
Глава 1
В немилости
Летное поле и воздушный порт в Москове выглядели еще менее впечатляюще, чем лондиниумские. Причальных мачт не было – немногочисленные грузовые и пассажирские дирижабли швартовались прямо к вбитым в твердый грунт мертвым якорям. Они зависали над выделенными им местами, сбрасывая вниз несколько десятков прочных канатов, а причальная команда споро вязала прочные узлы, швартуя дирижабль. Представляю себе, каково приходится этим дюжим ребятам в ветер.
Но нам повезло – погода выдалась просто отличная. Все пассажиры «России» радовались, покидая вечно затянутое дымом из сотен фабричных труб небо Лондиниума. Нас лишь раз всерьез потрясло, когда мы пересекали Ла-Манш. Шквалистый ветер заставлял дирижабль плясать в небе, вызывая у многих приступы морской болезни. Единственным ограничением во время шквалов был запрет выходить на открытую палубу. Оно и понятно – сдует же в единый миг. В остальном же мы, как и в любое время, вольны были гулять по всему небесному кораблю. Вот только делать это особого желания ни у кого не возникало – всем вполне хватало коротких вылазок на завтрак, обед и ужин. А пассажиры первого класса и немногочисленных люксов и вовсе предпочитали их пропускать, заказывая еду прямо в каюты.
