Расселл МакКлауд - Чёрное Cолнце Таши Лунпо
Справа лежали три стопки с газетными вырезками и отпечатанными информационными сообщениями. Стопка для Бернхарда Фолькера, убитого президента Европейского центрального банка, вторая для Джона Гринспэна, члена Совета Безопасности ООН, которого постигла та же судьба, что и Фолькера. Третий со-держал материал об Исламском народном фронте. Вайгерт знал содержание трех стопок почти наизусть.
Перед ним, аккуратно рядом, лежали два листка. На одном стихотворение, которое он нашел в своей машине, на другом короткие заметки о том, что Мартен сообщил ему, прежде чем умер.
Это было все, что у него было. Вайгерт откинулся назад и зажег сигарету. Ее дым поднимался вверх и смешивался со звуками волынок.
Десять дней уже прошло, с тех пор как он оказался единственным журналистом, кто видел труп Фолькера. И как раз в этой функции – как журналист – он писал об этом. Но все же, что-то изменилось за эти десять дней. Вайгерт из наблюдателя превратился в наблюдаемого, из постороннего во впутанного.
Первые два убийства Фолькера и Гринспэна оставили Вайгерта безучастным. Покушения на политиков происходили всегда. Это был как бы профессиональный риск этой касты. СМИ сообщали об этом, не больше и не меньше.
Но найти двух старых людей, одну висящую мертвой у потолка, другого ужасно избитого и при последнем издыхании, это было что-то другое. Это проникло в него гораздо глубже, и не только потому, что это, возможно, могло стоить ему его работы.
Еще раз затянуться сигаретой, еще раз глотнуть виски. Стоить его работы... Было ли это на самом деле так уж плохо? Что он уже делал до сих пор? Писал о событиях, которые инициировали другие. Раздувал слабоумные высказывания политиков, так как они хорошо смотрелись в заголовках. Переписывал информационные сообщения, напечатанные другими журналистами на компьютерах в тысячах километров от него. И время от времени комментарии, только не сильно отклонявшиеся от линии «Листка», так как иначе их бы переписали. Нет, он никогда не продавался, нет, но и не боролся за что-то действительно. Да и за что бороться? В обществе, единственной общепризнанной ценностью было благосостояние для всех, не было ничего, за что стоило бы бороться.
Многие из его знакомых завидовали ему из-за его профессии. Все же, он всегда был там, где что-то происходило. Он говорил с министрами, путешествовал с президентами, слышал иногда стрельбу революций. Да, он был там, присутствовал, но не больше. Действовать самому – этого он не делал. Было бы не-верно думать что-то в этом роде. Он только письменно излагал действия других.
И из этого снова в большинстве случаев только то, о чем хотели, чтобы оно по-явилось на бумаге.
Редко Вайгерт находил время и спокойствие, чтобы так анализировать свою ситуацию. Снова и снова одно событие сменяло другое, одна статья следующую. Нет ничего более старого, чем вчерашняя газета. Только очень, очень редко спрашивал он себя, какой смысл был спускать такое информационное стаккато на людей. Что могли, что они хотели бы делать с этим?
Время больших политических движений миновало. Там, где когда-то люди ради своих идей выходили на улицы, сегодня маленькая каста бесцветных бюрократов управляла валовыми социальными продуктами. Подавляющее большинство набивало себе животы. И СМИ поставляли театральную кулису для псевдособытий – хлеб и зрелища. Они имитировали движение, где его не было. Они разрабатывали спорные моменты, которые таковыми не являлись. Они принимали всерьез то, над чем можно было лишь покачать головой, собственно, в лучшем случае.
Для немногих действительно заинтересованных граждан так, по меньшей мере, поддерживалось впечатление, что политика еще есть, что история еще не окончилась полностью. Так они твердо поддерживали свою веру в то, что они могли участвовать своим голосом, хотя они давно отдали его в двойное значение этого слова.
У Вайгерта не было никаких иллюзий о том, что он был частью этой системы. Колесико в гигантской машине. Он еще не презирал себя за это, но уже давно начал критиковать свою роль.
«Изменить что-то» – этого он хотел, когда свежий и полный жажды деятельности начал работать в «Листке». Через несколько месяцев ему стало ясно, что газета ничего не могла изменить, и уж тем более – отдельный журналист. Максимум – какие-то косметические изменения. Союз демократии и благосостояния проглатывал общественные противоречия и конфликты как черная дыра. Все обсуждалось так долго, пока ничего от этого уже не оставалось.
Иногда изменялись – не в последнюю очередь благодаря средствам массовой информации – лица в верхушке, но это было подобно тому, как если бы из муравейника похитили одного муравья. На короткий срок волнение и беспокойство, но потом тут же на его месте появился бы другой муравей. Муравейник оставался. Бизнес как обычно.
Действительно ли он так много потеряет? Когда он всерьез размышлял об этом, то думал, что, пожалуй, нет. Но что могло бы быть после возможного увольнения? Была ли у него альтернатива его нынешней работе?
Он мог примириться с тем, что его деятельность в «Листке» подойдет к концу. Но он должен был платить за жилье, должен был есть, а также он вовсе не склонен был отказываться от других удобств жизни. Вбивал ли он свои строки в компьютер для «Листка» или делал ли он это для другой газеты, шел ли он на любое предприятие или таскал где-то мешки, это было безразлично. Система оставалась, она держала его в зависимости. У нее под рукой были самое боль-шее разные другие нюансы того же плена.
Вероятно, только Филлигер поступил правильно. Но он смог сделать это только потому, что он раньше сам участвовал в игре. Потому что без денег это не было бы выходом. Филлигер... Вот оно, решение! Черт побери, почему он сразу не вспомнил? Вот кто мог бы умудриться выманить у блестящих дисков их тайну.
У его друга было несколько хобби, которые не лишены были некоторых странностей. Одно время он тренировался в искусстве фехтования на мечах и стал специалистом по средневековому оружию. Потом он занялся теорией хаоса, просто так. Вайгерт в этом ничего не понимал, вопреки многочисленным попыт-кам Филлигера посвятить его в тайны беспорядка.
После теории хаоса он дошел, наконец, до занятий шифровальными системами. Он был просто очарован возможностью образовывать рациональные слова из бессмысленно появляющихся комбинаций букв и чисел. Он всегда называл это «семантическими трансформациями» и как вор радовался, когда порой посылал Вайгерту зашифрованный «пивной талон» – если Вайгерт расшифровал бы послание, то Филлигер угостил бы его пивом. Иногда Вайгерт ломал себе голову над этим, но только однажды он умудрился вскрыть закодированный Филлигером текст. Он наслаждался этим триумфом, пока Филлигер не открыл ему, что это был один из самых примитивных видов кодирования, которым учат даже мальчишек-скаутов. Иногда Вайгерт думал, что Филлигер псих. Но для этого он был слишком умен. Он был, пожалуй, немного капризен, даже если по нему это едва ли можно было заметить.
Вайгерт должен был побудить Филлигера заняться двумя компакт-дисками. Во-первых, он был компьютерным специалистом и, во-вторых, он был помешан на шифрах. Это было шансом. Но Филлигер сидел в Норвегии. Вайгерт посмотрел на часы: полчаса после полуночи. Он решил отложить свой звонок.
Диски были самым понятным и близким следом, который у него был. Нужно сначала пройти по нему. Вероятно, их содержание смогло бы освободить его от клещей, в которых он очутился. Только тогда он решил бы, что ему делать с его вторым следом: Карл Штайнер и Ташилунпо.
Вена, 29 ноября
Они надели на него цепи. Стальные звенья цепи обвивались вокруг его суставов, глубоко врезаясь в плоть, которая уже кровоточила в нескольких местах. Слева и справа от него горели факелы и погружали большое куполообразное помещение в мерцающий свет. Откуда-то доносился шум барабанов, сначала тихо, потом все громче – глухо и ритмично – пока не дошел до крещендо.
Одетая полностью в черное фигура показалась перед ним, лицо, закутанное в платок, в котором было только два отверстия для глаз. С торжествующим видом фигура подняла верх руку, державшую длинный похожий на скипетр предмет. Он кричал, пытался вырваться, но чем больше он дергал за свои цепи, тем глубже они врезались в тело. Другие черные фигуры, которые образовали полукруг вокруг него, тоже подняли свои руки в воздух, чтобы образовать ими, вытянутыми до максимума, букву «V».
Мужчина перед ним взял предмет обеими руками и направил его на лицо скованного. Толстый конец металлического стержня был докрасна раскален и приближался все ближе. Жара была уже ощутима. Крики, дерганье – ничего не помогало. У него больше не было шанса. Пройдет несколько секунд, и ему выжгут черное солнце.
