Анатолий Дроздов - Витязи в шкурах
— Пока бросишь, из тебя ежика сделают! — мрачно заключил Вольга. — Я видел, как здесь стреляют. Из лука и арбалетов. Самострелов по-местному…
За столом надолго воцарилось молчание. Первым нарушил его Кузьма.
— Маргариту каждую ночь во сне вижу. Только ее. Смотрит и ничего не говорит — словно упрекает. Я ведь обещал, что вернусь через неделю. Двое детей на руках, сын только-только ходить начал. Сказали ли ей хоть что-нибудь толковое, или тоже засекретили? Подумает еще: сбежал! Бросил…
— Что-то сказать должны.
— Думаешь, кто-нибудь представляет, где мы? Пойдут искать? В двенадцатый век?
— Вряд ли.
— И я так думаю. В пещере был взрыв, решат, что нас по стенкам размазало. Ход заваленный разбирать не станут.
— Разберут. Вдруг под завалом — террорист!
— Нахрен он им нужен? Заложницу спасли — операция выполнена. Есть потери, но не из числа своих. Двое без вести пропавших. Кто и когда в России их искал? А я сына больше месяца на руках не держал. Забыл, как он пахнет.
— Не береди себе душу.
— Столько времени в себе ношу… Я всю жизнь о сыне мечтал. Когда родилась Вика, даже расстроился. Потом, конечно, рад был ей. На руках держал, разговаривал… Когда с первой женой развелся, не думал даже, что у меня еще дети будут. А он такой… В одиннадцать месяцев сам пошел — просто сполз с дивана и потопал. Когда я с ним разговариваю, кажется, все понимает, только не говорит пока. Как они без меня будут? Вику первая жена к себе в Германию заберет, это точно, а там ее новый муж — фашист недорезанный. Рита Вику полюбила, да и девочка к ней льнет…
— А к братику?
— От кроватки оттаскивали. Она еще совсем ребенок, а тут кукла живая. Затискала. Я думал ревновать будет, а тут наоборот. Эх!..
— Выпьем! — решительно сказал Вольга, хватая баклагу.
— Надеремся! — Кузьма нерешительно взвесил в руке полную до краев чашу.
— Сам говорил: не отрава! — хрипло засмеялся Вольга. — Проспимся, рассольчику с утреца попьем. Для чего мы здесь собрались?..
— Схожу я в нужной чулан, — сказал Кузьма, ставя на стол пустую чашу. — Ты уж не буйствуй…
Пение он услыхал, возвращаясь. Сильный, с хрипотцой баритон, казалось, проникал в каждый уголок старых хором — от первого до второго этажа.
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит,
То мое, мое сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит.
То мое, мое сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит…
Кузьма не стал заходить в комнату, остановился в дверях, рядом с Марфушей. Вольга пел самозабвенно, помогая себе движениями рук и мимикой лица.
— Говорил же ему — крепкая! — покачал головой Кузьма.
Вольга, словно отвечая, грянул еще громче:
Извела меня кручина,
Подколодная змея.
Ты гори, догорай моя лучина.
Догорю с тобой и я…
— Что это он? — испуганно спросила Кузьму Марфуша.
— По суженой своей убивается. Невесте, что в той стороне осталась.
— Она красивая?
— Очень. На тебя похожа. Вы с ней — как сестры.
— Смеешься, боярин! — обиделась Марфуша. — Какая я красивая? Рыжая и тощая.
— В нашей стороне такие — самые красивые, — Кузьма погладил ее по голове. — У нас толстых не любят. Увидел он тебя и затосковал. Глянь, еще и заплачет!
Словно отвечая ему, Вольга смахнул ладонью буйную слезу и продолжил с надрывом:
Не житье теперь без милой,
С кем пойду а-а-а к венцу?
Знать судил, судил мне рок с могилой
Повенчаться, молодцу…
Допев, Вольга уронил голову на сложенные руки. Кузьма вздохнул и подошел к столу. Бесцеремонно сдернул гостя с лавки, закинул его правую руку себе за шею.
— Дуня! — всхлипнул Вольга, увидев метнувшуюся на помощь Марфушу. — Солнышко мое ясное! Как я тебя люблю, милая!..
— Скажи Меланье, что рассолу ему возле ложа поставила, — сказал хозяйке Кузьма, подхватывая качнувшегося Вольгу за талию. — Утром как найдет…
— Сама отнесу, боярин, — ответила Марфуша, беря со стола светильник. — И сапоги сыму, и одеялом укрою. Ты его только до опочивальни доведи.
Она взяла Вольгу под левую руку. Но он высвободил ее, обнял Марфушу за плечи и крепко прижал к себе. Марфуша ойкнула, но вырываться не стала…
Глава восьмая
Красный диск солнца уже повис над дальней кромкой леса, но было свежо. Прохладный ветерок веял от реки, остужая горевшее жаром лицо. Ярославна расстегнула под подбородком убрус, отвела края платка в стороны — чтобы прохлада проникла к налитой тупой болью шее. Хотела было снять убрус совсем, вместе с повойником, но не решилась — могли в любой миг подойти Михн с Якубом (повадились в последние дни перенимать ее на городском забрале!). Мужней жене простоволосой — срам!
В эти утренние часы ей было легче — боль унималась, не дергала шею как вечером и ночью, жгуче отдавая в лопатку. Днем она еще забывалась в хлопотах, но вечером становилось худо. Пожилая знахарка (лучшее, что удалось найти в Путивле) раз за разом носила печеные луковицы, клала их на больное место, завязывала платком, но помогало ненадолго. Отступив, боль возвращалась, становясь еще злее.
Путивль просыпался. На узких, кривых улицах сновали редкие прохожие, но повозок и всадников не было — рано. Пастухи выгнали свои стада: на пойменном лугу разбрелись красно-белые коровы, черные овцы. Гуси плескались в реке, то и дело погружая длинные шеи в зеркальную гладь, — кормились. Их гогот не достигал стен — далеко.
Ветер переменился, и Ярославна запахнула убрус. Теперь ветер дул ей спину, вея через реку к югу, в Поле. «Передать бы с ним весть Игорю!» — подумала Ярославна, но тут же одернула себя — размечталась, как дите. Семнадцатый год замужем, пятеро детей — какие могут быть мечты!..
Отец не хотел отдавать ее за Игоря. Молоденький княжич, в ту пору сидевший в захудалом Рыльске, — к дочке богатого Ярослава галичского сватались куда лучшие. Похлопотал Святослав. Чувствовал вину перед сыновцем, которого отроком выгнал из Чернигова, пообещав наделить землями. Не сдержал Святослав слова насчет земель, но здесь помог… Ярослав согласился неохотно, но когда увидел будущего зятя, оттаял. Игорю в ту пору было восемнадцать. Статный (совсем еще не грузный!), с легким пушком на румяных щеках, с ясными голубыми глазами…
— Хороший будет у тебя муж! — сказал Ярослав, зайдя в девичью после встречи. — И красив, и умен, и полки водить умеет. Радуйся, Ефросинья!
Она и радовалась. Подружки, молодые боярышни, прежде нее увидевшие Игоря, уже успели прожужжать уши (с великой охотой за Игоря пошли бы, да только кто ж возьмет!). Потом Ефросинья и сама увидела жениха. (Пригласили в зал для пиров показать сватам.) Игорь был там. Ее бросило в краску, но и Игорь, чего она не ждала, тоже вспыхнул — понравилась. Княжьи дочки редко выходят замуж по любви, ей вот посчастливилось…
За все шестнадцать лет Игорь ни разу не ударил ее, не обругал. Другие князья заводят девок, тащат их на пиры, а после пиров у них блуд и непотребство. У Игоря (все это знают!) — только жена. И родню ее любит. Когда брата Владимира прогнали из Галича, ни один русский князь не решился его принять. Игорь приютил… Добрый он и постоянный, за то его в Северской земле любят. По доброте своей и сидит в полоне…
Ярославна смахнула одинокую капельку со щеки. Больше слез не было — выплаканы. Да и некогда плакать — княжество на ней. Тут еще этот веред этот на шее…
В стороне скрипнуло. Ярославна оглянулась — Михн и Якуб шли к ней по забралу.
— Тоскуешь, княгинюшка, слезыньки льешь по соколику нашему ясному, — запричитал Михн, снимая с седой головы шапку и кланяясь. — Все глазыньки прогляделя — не ворочается ли! Далеко улетел сокол в Поле половецкое, тяжко воротиться…
Ярославна поморщилась. К старости Михн стал слезлив, но где взять лучшего? Лучшие в полоне… Якуб ничего не сказал, молча поклонился. Робеет — только третьего дня огнищанином поставили.
— Есть вести от Тудора? — спросила Ярославна, решительно прерывая причитания тысяцкого. — Когда будет?
— Полки собирает, — вздохнул Михн. — Тяжкое это дело. Не хотят князья воев давать. Когда Игорь в поле шел, их не спросил.
— Зато когда к ним половцы приступали, помогал.
— Люди плохо добро помнят, — еще раз вздохнул Михн.
— Был бы на месте Тудора Роман Гнездилович, давно войско под Путивлем стояло! — сердито сказала Ярославна. — Пожалел Святослав доброго воеводу, дал худшего.
— Слава богу, что вообще дал, — возразил Мизн. — Тудор тож полки добро водить. Не раз поганых бил. Только неспешный — собирается медленно.
— Пока соберется, половцы Путивль возьмут. Был бы здесь Игорь…
— Святослав хотел его выкупить, две тысячи гривен Кончаку давал. Не согласился хан, — развел руками Михн. — Потребовал, чтобы за всех князей заплатили. Где ж столько серебра взять? Не хочет Кончак Игоря отпускать.
