Анатолий Дроздов - Витязи в шкурах
— Много половцев убил?
— Шестерых. Седьмого мне приписывают. Хана Василько зарезал.
— Сам еще не научился?
— Чего цепляешься?
— Непривычно. Преподаватель университета, кандидат наук, человек образованный, можно сказать — культурный, бродит по дорогам с кистенем, аки тать, и губит напропалую души половецкие. Пусть языческие, не крещеные, но все равно…
— Чего их жалеть? Все равно мертвые — восемь веков прошло.
— Это когда мы с тобой в двадцать первом веке. Но мы здесь. А как самого убьют?
— Как меня могут убить в двенадцатом веке, если я родился в двадцатом?
— Парадоксы любишь? Я тебя в бане не зря осматривал. Как человек из двенадцатого века может посадить синяк тому, кто по твоей теории еще не родился? Кроме того, они живые люди. Радуются, плачут, стонут от боли…
— Не знаю, Кузьма, — вздохнул Вольга. — Если откровенно, то и думать не хочу. Все мои предки были военными, отец хотел, чтоб я пошел в офицерское училище. А меня, дурака, на историю потянуло. Какой из меня ученый? Сдуру нашел древний клад, сдуру прославился, по недоразумению защитил кандидатскую диссертацию. Учил студентов, в чем сам едва разбираюсь. Отец прав. Здесь мои знания не нужны. О своей истории они знают больше, чем все наши академики вместе взятые. Они в ней живут. Если я могу быть здесь полезным, махая кистенем, то я буду им махать. И еще… Я вдруг понял, что мне нравится. Воевать, командовать людьми… Огромное удовольствие доставляет перехитрить врага, внезапно напасть на него, уничтожить. Взять добычу. Вот! — Вольга поднял обе руки, показывая браслеты, — один был золотой, другой серебряный. — Не только и даже не столько для красоты. Серебряный в любой момент можно поменять на лошадь, золотой — на две. Все свое носишь с собой. Просто и функционально.
— Натурализовался, значит?
— Приспособился. После сечи я привел в Путивль тринадцать смердов — с оружием и на конях. Сегодня княгиня Ярославна дозволила мне набирать свой отряд. Улеб будет водить опытных воев, а я тех, кто от сохи. Народное ополчение. Вспомогательные операции, партизанская война против мелких отрядов противника, в случае осады города встанем за заборола. Я здесь нужен, делаю важное дело. Это моя родина, пусть и древняя. Могу и должен ее защитить. Ты меня какими-то степными бандюгами попрекаешь, жалеешь их. Хоть раз видел, что они творят? Женщины со вспоротыми животами в сожженной деревне? Маленькие девочки, изнасилованныех всей ордой — насмерть! Задумывался, что испытал этот ребенок в последние минуты своей жизни? Как он плакал и стонал?!.
— Прости, Аким! — Кузьма тронул его за руку. — Или тебя лучше Вольгой звать?
— Старик сказал Вольга, пусть так и будет, — сердито сказал Аким. — Чтоб не путать. Ты, я вижу, тоже не потерялся?
— По схожим обстоятельствам. Я сын колхозного механизатора и сельской фельдшерицы. Мама с детства врачом стать мечтала, но выучилась только на фельдшера. Хотела в медицинский институт поступать, да вышла замуж, дети пошли. В медицинском заочного факультета нет… У нас дома учебники были, справочники врача, анатомические атласы. Любимое мое чтение с малых лет. Наизусть знал. Вся родня хотела, чтоб во врачи… А я в филологи…
— Чем операции делаешь?
— Есть здесь один кузнец… У него дед Людотой звался, прадед, отец, он тоже Людота… Династия кузнечная. Показал ему на пальцах, кое-что для ясности нарисовал угольком. Мастер, на лету схватывает. Конечно, инструмент минимальный. Пара скальпелей, кривые иглы — раны шить, пилка, зажимы примитивные… Ты вот про спирт спрашивал. Идем!
Кузьма взял со стола глиняный светильник, поправил плавающий в масле фитилек. Длинным коридором они прошли чуть ли не весь дом, выстроенный буквой «П», спустились по деревянной лестнице в комнату с большой печью посреди. Кухня, понял Вольга. Кузьма поставил светильник на большой стол и зашарил в углу. Вытащил и водрузил к свету выдолбленное из короткого бревна корыто. Вольга заглянул внутрь. Вдоль корыта, скрученная спиралью, лежала медная труба. Концы ее выходили наружу с обеих сторон.
— Самогонный аппарат?!
— Перегонный, — довольно сказал Кузьма. — Вот тебе и спирт.
— Где взял трубу?
— Людота… Я объяснил, он взял медный прут и расковал его на наковальне в полосу. Затем нагрел ее, завернул щипцами длинные стороны на железном пруте в трубу, получившийся шов сварил на горячую молотом. Труба вышла не идеально круглая, но из нее ж не стрелять? Потом мы набили ее песком, снова нагрели и обернули несколько раз вокруг полена. Змеевик готов. Корыто мне выдолбили за белку, да еще долго кланялись вслед. Вот еще, — Кузьма показал изогнутый медный рожок. — Узким концом надеваю его на край змеевика, широким закрываю дырку в крышке глиняной корчаги, где кипит брага. Соединения обмазываю тестом — и все! Меланья в корыто холодную воду подливает, из трубки капает в горшок…
— Где брагу берешь?
— Да ее здесь в каждом доме… Только свистни! Хочешь из ягод, хочешь из зерна, хочешь из репы… Меланья сама хорошо делает. Из браги спирт идет для дезинфекции, для питья гоню из меда. Сырье дорогое. Как моя медовая?
— Крепкая! Хорошо, понемногу пил. Улеб с непривычки свалился. Ты гений!
— Завтра я тебе еще не то покажу, — засмеялся Кузьма. — Пойдем за стол…
У дверей в трапезную их встретила Марфуша.
— Все стоишь, бояриня? — с ласковой укоризной сказал ей Кузьма. — Шла бы отдыхать — встала-то с рассветом. Мы с Вольгой сами…
Марфуша в ответ только покачала головой.
— И ведь не уйдет! — заметил головой Кузьма, когда они сели на лавки друг против друга. — Обычай велит — вдруг гостям что понадобится… Золотое сердечко! Это ведь она придумала госпиталь в своих хоромах устроить. Последнее отдает. Раненых кормить надо, а продукты из-за войны вздорожали, особенно хлеб. У нее-то и не было ничего: муж покойный все деньги потратил, в поход собираясь. Из весей из-за половцев доход не поступает… Вчера украшения свои продавала, платье свадебное. Кому это нужно сейчас?! Хотела купу взять, но кто одолжит? Мне княжий двор содержание положил, но это гроши, — Кузьма вздохнул.
Вольга молча отвязал с пояса калиту, бросил на стол. Серебро в мешочке тихо звякнуло. Кузьма вопросительно взглянул.
— Бери! — махнул рукой Вольга. — Вам нужнее. Я себе еще добуду. Здесь бизнес простой: дал врагу по голове — и с деньгами! Промахнулся — с деньгами он. Бери! Мне еще за коней половецких причитается…
Кузьма развязал калиту, высыпал в пригоршню кучку монет.
— Марфуша! Иди сюда! Вот! — он показал ей серебро и аккуратно ссыпал монеты обратно в мешочек. Взвесил его на руке. — Гривны три будет кунами. Боярин нам жертвует на раненых. Благодари!
Марфуша быстро схватила руку Вольги и прижала ее к губам. Тот отшатнулся.
— Что ты!
— Господь тебя наградит, боярин! — со слезами на глазах сказала Марфуша и убежала с калитой.
Кузьма вздохнул.
— Меня словно током ударило, — тихо сказал Вольга, потирая место поцелуя. — Будто это Дуня.
— Скучаешь?
— Заскучал. Этот месяц не до нее: муштра, поход, сеча… А сегодня увидел Марфушу…
Кузьма молча наполнил чаши, и они, чокнувшись, выпили. Захрустели недоеденными Улебом огурцами.
— Хочу тебя спросить, — произнес Кузьма, вновь наполняя чаши. — Раньше не решался. Почему вы с Дуней не поженились?
— Она не хотела.
— Не хотела? За молодого, красивого, умного? Столичного жителя с квартирой и машиной? Я ж видел, как она на тебя смотрит!
— Вот те крест! — размашисто перекрестился Вольга. — Сколько раз предлагал. Отвечала: ты еще воином должен побыть, оттуда ко мне вернуться. Думал: на сборы военные призовут…
— Хочешь сказать: она все предвидела? — напрягся Кузьма. — Что нас забросит сюда?
— Выходит так. Ты знаешь: мы в Горке познакомились, когда я в командировке там был, и Рита твоя приехала…
— Ты за ней стал ухлестывать! — мрачно сказал Кузьма.
— Имел право. Она не была твоей женой.
— Дать бы тебе! — набычился Кузьма.
— Не за что. Она быстро поставила меня на место. Дуня в первое мое утро в Горке прибежала в башню монастыря, где я ночевал в порядке эксперимента по обнаружению привидений. Стащила с себя футболку и, полуголая, шлепнулась на меня.
— Так влюбилась?
— В том-то и дело, что нет. Это длинная история, раньше как-то не было времени… В том монастыре в конце восемнадцатого века была похоронена в стене Ульяна Бабоед, из дуниного рода, фамилия у нее, как ты знаешь, такая же. Ульяна отравилась вместе со своим парнем — его родители не разрешали им пожениться, поэтому в церкви самоубийцу не отпевали. Тогда отец Ульяны, каменщик, тайком замуровал тело дочки в стену храма. Неприкаянная душа стала привидением. Одновременно она являлась Дуне во сне: рассказывала, наставляла — словом, взяла под опеку. Это Ульяна велела Дуне шлепнуться меня. У нее родинка под левой грудью, у меня — под правой. Ульяна сказала: наши родинки соприкоснутся, и моя сила возрастет вдвое.
