На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Человек он вроде бы мудрый, — не попался на его уловку и принялся рассуждать трезво и многоречиво Сапега, — но иногда наивней ребёнка. Даже неясно как он битвы выигрывал с таким характером. Однако победы его говорят сами за себя.

— Быть может, за ним всегда кто-то стоял? — предположил молодой Кшиштоф Радзивилл. — Направлял его, оставаясь в тени.

— Я даже представить себе не могу, кто бы это мог быть, — покачал головой Сапега. — Да и на пиру у меня он был один, и столкнувшись с родичем своим показал себя истинным шляхтичем. Отказался миром решить, требовал от того извинений, а после прикончил у всех на глазах, как будто казнил за предательство предка.

— Истинный московский дикарь, а не шляхтич, — заметил Ходкевич.

— Может и так, — не стал спорить с ним Сапега, — но кто лучше него подойдёт нам, пан гетман? Он отлично умеет воевать, чему я сам был свидетелем, зато в политике сущее дитя, иначе не оказался бы здесь.

— Как-то слишком уж хорошо получается, — засомневался князь Радзивилл Сиротка. — Я говорил с ним, и не могу поддержать вас, пан Лев, он не такое уж дитя в политике, разговор поддержать умеет, как и гнуть свою линию. Однако на большее его и правда не хватает, но это простительно, он ведь ещё очень молод. Да и политика при московском дворе — это вовсе не то, что у нас. Там все грызутся за место поближе к трону и царю, как и во всякой восточной деспотии, у нас же король лишь ещё один игрок на этом поле, причём вес иногда имеет поменьше иных.

Тут он имел в виду, конечно же, себя.

— Об этом я и говорю, — согласился с ним Сапега, — сейчас он дитя, но учится быстро и шагать привык широко.

— И вы, панове, уверены, что сможете его шаги укоротить, коли придётся? — поинтересовался у них Ходкевич.

С самого начала идея с московитским князем, который должен был пускай и формально возглавить их, не нравилась гетману. Он не признавал военного таланта молодого князя, считал втайне все его победы результатом просчётов Жолкевского и прочих командиров и безумной самонадеянности польских полководцев, не ставивших московскую армию ни в медный грош. Однако не верил гетман и в то, что этого юнца удастся использовать исключительно как знамя либо козла отпущения в случае неудачи. Московитский князь слишком хорошо понимает всю слабость своей позиции и вряд ли даст кому бы то ни было сделать себя марионеткой, как хотят спевшиеся уже Радзивиллы и Сапега.

— Зачем же укорачивать, пан гетман, — рассмеялся, вернувшись к прежнему лёгкому тону князь Сиротка, — достаточно только направить эти шаги в нужную нам сторону. И тогда чем шире он будет шагать, тем нам лучше, пускай бы даже до самой Варшавы.

— Вот, к слову, — заметил Сапега, — направить его будет, как мне кажется, не так-то просто. Он ведь по приказу своего царя отправился к нам, хотя легко мог пренебречь им и даже захватить трон. Однако в очередной раз послушался своего правителя, хотя и был оскорблён им. Я сам говорил со шляхтичами, которых московиты усадили за пиршественный стол по случаю победы, и они говорили об унижениях, которым подверг его царь. Публичных унижениях.

— Я тоже говорил кое с кем их них, — кивнул Кшиштоф Радзивилл-Сиротка, — и могу сказать, что он московит до мозга костей. Царь, каков бы он ни был, для него мерило всего, и он безропотно примет от него и милость и самую горькую опалу. Такими сделал их дед тирана, который всех в Московии объявил своими холопами, покончив со всякой вольностью, какая только оставалась в этой дикой стране. Он начал строить истинную империю по образцу монгольской и тиран закрепил это дело. Все, кто хотел хоть какой-то вольности, бежали к нам в Литву, остались же те, кто готов бы признать себя холопами царя.

— Так что же, дядюшка, — снова высказался младший Кшиштоф, — выходит, не выйдет у нас поставить его во главе?

— Отнюдь, — покачал головой Радзивилл-Сиротка, — и пан Лев, уверен, о том же думает, что и я. Как и старший брат твой Януш. Да и пан гетман тоже. Что скажете, панове?

— Поставить его в такие условия, что отказаться он не сможет, — произнёс Сапега, делясь со всеми своим мнением, чтобы после не оказалось, что каждый думал о своём. — Вы ведь на это так усиленно намекаете, пан Кшиштоф, не так ли?

Тот кивнул в ответ, и кивками поддержали его Ходкевич и Януш Радзивилл.

— Но как это сделать, панове? — спросил сразу у всех молодой Кшиштоф.

— А вот для этого, — усмехнулся Радзивилл-Сиротка, — с нами пан Лев Сапега герба Лис.

Этими словами он ясно дал понять, что включает себя в состав заговорщиков и готов идти с ними до конца.

[1]Завиша Чёрный из Гарбова герба Сулима — польский рыцарь и дипломат первой половины XV века. Символ рыцарства и благородства

[2]В 1427 году Голубацем овладел турецкий султан Мурад II. Опасаясь усиления его позиций на Балканах, венгерский король Сигизмунд отправил в 1428 году на освобождение крепости многотысячное войско венгров, валахов, поляков и итальянцев. Осада крепости не увенчалась успехом, во время неё сложил голову прославленный рыцарь Завиша Чёрный

[3]Сапега имеет в виду битву при Александровской слободе, которая во время опричнины была второй столицей Русского царства, после того как туда уехал из Москвы Иван Грозный

[4]Тут Сапега заблуждается, потому что стольником князь Скопин-Шуйский стал при Борисе Годунове, при Фёдоре Иоанновиче он был новиком и служил рындой при царском дворе

[5]В Польше мечником (лат. ensifer, gladifer, armiger (армигер — «несущий оружие или доспехи»), пол. miecznik) называлось также должностное лицо, в обязанности которого входило носить перед королём меч, знак монаршей власти

Глава 7

Тень Витовта

К тому что Рождество в православной церкви и у католиков наступает в разные дни, я привык ещё в прошлой жизни. Верующим никогда не был, так что праздник этот никогда не отмечал и на службу, само собой, не ходил. Теперь же всё изменилось, для князя Скопина Рождество наступит позже на десять дней, потому память его мало что не бунтовала. Однако в католический собор я идти всё равно не собирался, да и звали меня не туда, а только на бал. Про себя решил, что в обратный путь отправлюсь после православного Рождества, что позволило примирить себя с теми остатками личности князя, ещё остававшимися где-то во мне. Очень и очень глубоко, однако иногда и они давали о себе знать.

Время до рождественского бала тянулось удивительно долго. Делать в Вильно мне было нечего — не совершать же конные прогулки и городу в самом деле. И поговорить особо не с кем. Дворяне мои были людьми простыми и предпочитали подходящие их натуре развлечения, принимать участие в них я права не имел. Оставалось только с Зенбулатовым звенеть клинками, но выматывающие тренировки довольно быстро наскучили.

Поселили нас на Московском дворе, расположенном в двух шагах от ратуши. Выйдя оттуда, я едва успел в санях устроиться, как пришлось выбираться. Молодой Кшиштоф Радзивилл, ехавший верхом рядом с моими санями, рассмеялся и пригладил усы прежде чем спешиться. Да, выглядело это наверное довольно смешно, этакий московский боярин и пары шагом сам не ступит, только в санях. Я усмехнулся ему в ответ и мы вместе вошли на просторный Московский двор.

До войны, объявленной Сигизмундом Русскому царству, здесь располагались склады и лавки купцов, торговавших с Литвой. Однако когда война грянула, большая часть их предпочла покинуть враз ставший неуютным враждебный город. Осталась только горстка новгородских купцов, кичившихся своей независимостью. Их не трогали, оставив возможность для торговли с нами, пускай и только через Новгород. Как говорится, война войной, а деньги терять никто не хочет. Особенно последние.

Смотрели на меня новгородцы без приязни, ведь именно я подписал от имени царя договор с Делагарди, действовавшего по поручению своего короля, по которому Великий Новгород отходил Швеции. Нам выделили отдельный дом из пустующих и даже слуг кое-каких. Те и рады были кухарить и убираться, ведь деньги у меня водились, а после отъезда московских купцов работы и соответственно заработка у слуг стало куда меньше. В другие дома «московских прихвостней» теперь не брали. Я помнил слова Сапеги о наушниках, и потому старался при слугах ни о чём важном разговоров не вести. Да и с кем вести эти разговоры — с Зенбулатовым, что ли? Тот был отличный рубака и смелый воин, но не более того, поверять его в какие-то политические тонкости я бы не стал. Да и самому Зенбулатову этого не надо, уж от чего, а от политики он был далёк.