Шайтан Иван 7 (СИ) - Тен Эдуард
— Умение провести свою волю, заставить подчинённых добросовестно выполнять приказы, вот залог успешной службы. — Так думал Головин работая в своём кабинете.
— Ваше превосходительство, прибыл вестовой с пакетом из штаба генерала Мазурова.
Адъютант положил на стол пакет.
' Ваше превосходительство' — Головин ещё не привык окончательно к своему новому обращению и оно каждый раз ласкало его слух.
Вскрыв пакет, он погрузился в чтение. По его прочтении, вызвал адъютанта.
— Пригласи начальника штаба и капитана Лесникова.
Начальник штаба и его заместитель прибыли незамедлительно уже зная нетерпеливый характер генерала. Кивнув на приветствие подчинённых, Головин указал им на стулья.
— Ознакомьтесь, господа, из штаба генерала Мазурова. Он передал донесение полковнику.
— Ваше мнение? — Дождался генерал, когда начальник штаба ознакомился с ним.
После некоторого раздумья полковник подошел к карте.
— Наверняка лазутчики горцев уведомили своих о неготовности новых станиц и военных укреплений к обороне. Особенно станица Зуевка. Там всего тридцать шесть семей, да и в Черниговке немного больше. Военный пост, Пятёрка, только начал обосновываться, девяносто штыков.
— Вам не, кажется, полковник, что мы придаём слишком большое значение бандам бунтовщиков. Сам генерал Мазуров, со своим штабом, изволят предупреждать нас об опасности ожидающей нас в ближайшем будущем. Если мятежники имеют наглость напасть на нас или даже помыслить о подобном, необходимо калёным железом выжигать подобную крамолу.
Лицо Головина покраснело от его праведного гнева. Он смотрел на подчинённых взглядом вершителя судеб, они в полной мере оценили величие своего начальника.
— Запомните, господа. Ни какой пощады бунтовщикам. Карать без жалости. Эти туземцы понимают только язык силы.
Полковник Савин и капитан Лесников стояли, благоразумно храня молчание, пока генерал Головин, чуть больше месяца, как прибывший на Кавказ и принявший командование над передовой Сунженской линией, изрекал свои напутствия.
Вступая в должность начальника штаба, Савин отчётливо понимал, в какую переделку попал он сам и его только сформированный штаб. Он не мог взять в толк, как командовать такой горячей точкой могли поручить человеку, для которого Кавказ — лишь недавно увиденная на карте точка. Половина офицеров его штаба вела себя так, словно находилась на увеселительной прогулке, зачастую манкируя службой. В подразделениях — множество новобранцев, катастрофическая нехватка унтер-офицеров. Снабжение было отвратительным, а то, что было, — некомплект или непригодное барахло.
Савин с тоской прогонял тяжёлые мысли, не отрывая глаз от разглагольствующего генерала.
— Слава Богу, хоть капитан Лесников, — с облегчением думал полковник, — не первый год здесь служит, в стычках с горцами бывал. Отлично ориентируется во всех особенностях этой службы. Награждён Анненским оружием. Прекрасный офицер. Единственная его проблема, неумение скрывать чувства. — Савин заметил, как кривились губы капитана в ответ на особо пафосные пассажи генерала.
Головин, прибывший из столицы, попросту не представлял, что такое сотня горцев в набеге. Яростные и безжалостные, они появлялись внезапно, сея хаос и смерть, и так же внезапно исчезали. Бороться с ними нужно было умеючи. Что могла противопоставить им пехотная рота в поле? Если только, при условии, что она обучена, хорошо вооружена и командует ею толковый офицер, рота могла противостоять врагу. Это в идеале. Но где же взять всё это, здесь и сейчас?
Наконец генерал выговорился, завершив свою пространную речь:
— Полковник, ваша задача — проверить, продумать и исполнить всё в наилучшем виде. И не дай Бог вам упустить что-либо из приказанного! Всё должно быть под вашим неусыпным контролем. Вы свободны, господа, — резко бросил Головин, даже не пытаясь скрыть своё испорченное настроение.
Глава 14
Поместье Ильино, в двадцати верстах от Петербурга.
Княгиня Констанция Борисовна Оболенская перебралась в имение в конце февраля — живот стал уже слишком заметным. Она не скрывала своего положения, но и не афишировала его. Если первые месяцы давались ей относительно легко, то последний превратился в сплошное мучение. Непомерно тяжёлый живот мешал во всём: сидеть, лежать, просто найти удобное положение. Доктор, навещавший её, уверенно предрекал двойню. Констанция ждала девочек близняшек — ей этого ужасно хотелось.
Сейчас она полулежала в постели и с тоской разглядывала в зеркале своё отекшее лицо. Тяжкий вздох сорвался с её губ, когда она попыталась перевернуться на бок. В дверь постучали, и в комнату робко заглянула служанка.
— Ваше сиятельство, батюшка ваш прибыли. Спрашивают, можете ли принять?
— Пригласи, — безразличным тоном ответила Коста.
В спальню вошёл князь Юсупов.
— Здравствуй, милая! Ну, как ты? — Он приблизился к кровати и нежно поцеловал дочь в лоб. Увидев её усталое, осунувшееся лицо, князь ободряюще улыбнулся. — Потерпи, осталось совсем немного. Доктор говорит, к концу месяца должна разрешиться. Я выписал лучшего акушера из столицы — через неделю он будет здесь и останется до самых родов.
Он присел на край кровати, стараясь быть повеселее.
— Весь Петербург только и говорит что о тебе. Все с превеликим нетерпением ждут, кем же ты разрешишься. Об отце детей уже и не вспоминают — устали строить догадки.
— Надеюсь, батюшка, вы держите слово? — тревожно спросила Коста.
— Разумеется, дитя моё. Только молчание и самое невинное недоумение в ответ на нескромные расспросы, — успокоил её князь.
Он принялся рассказывать свежие и не очень, но забавные светские новости, пересказывать сплетни при дворе императрицы. Больше всего, конечно, говорили о ней. Неоднократно о её здоровье осведомлялась и графиня Иванова-Васильева, передавая самые тёплые пожелания.
— Папенька, как вы думаете… он рассказал жене? — робко проговорила Коста.
— Сомневаюсь, душенька. Мне кажется, он сам и не подозревает, что вскоре вновь станет отцом.
Когда князь впервые узнал о беременности дочери и кто является отцом ребёнка, он, видя её панический страх, спросил прямо: не принуждал ли её граф Иванов? Не совершил ли насилия? В таком случае граф горько пожалеет о содеянном. Коста расплакалась и призналась, что никакого насилия не было — она сама согласилась на близость. Её страх был в другом: рядом с ним она теряла волю, рассудок, саму себя. Она не могла ему противиться и готова была исполнить любое его желание. Именно этой тотальной зависимости, этого рабства собственных чувств она боялась больше всего. И как ни старалась, не могла от них избавиться.
Князь слушал, и в его душе боролись самые противоречивые чувства. Он так и не смог решить, как же ему относиться ко всей этой истории.
Жизнь в столице кипела, но теперь это было кипение тревожное, подспудное. Прошедшие чистка и аудит в Кавказском корпусе наделали много шума. Последовавшие за ними суды и суровые наказания виновных заставили многих притаиться и в страхе замереть, поспешно свернув свои тёмные дела.
Во всех ведомствах со страхом ожидали своей очереди на проверку — то, что она неминуемо настанет, не вызывало сомнений ни у кого. Император был потрясён размахом казнокрадства. По городу упорно ползли слухи, что он намерен учредить новый тайный орган в составе жандармского корпуса — Департамент по борьбе с экономическими преступлениями. Многие были уверены, что именно его тайные агенты, уже проникшие во все государственные учреждения, и провели то самое расследование о хищениях. Чиновничья братия содрогнулась и лихорадочно искала способы противостоять этой новой, всесильной и пугающе невидимой организации. В том, что она уже существует, почти никто не сомневался.
В это самое время генерал Бенкендорф готовился к еженедельному докладу государю. Перед ним лежал доклад Дубельта о создании единого разведывательного центра: примерная структура, смета на содержание. Суммы, к его удивлению, требовались не такие уж и большие: денежное довольствие сотрудников, аренда и обустройство помещений, содержание инфраструктуры.
