Виорель Ломов - Архив
– Чего? Какой такой тетет? В очко мы играли. Щас поймешь, что им нужно.
Суворов понял, что ему не справиться с ними, так как наверняка у них есть оружие, хотя бы финки или заточки. На мгновение охватила паника, но он подавил ее. «Ты смотри, жить-то хочу», – как бы со стороны взглянул он на самого себя. Тут же в голове мелькнула комбинация побега. «Из этого закутка силой не вырваться. Во всяком случае, без потерь. Занесло же меня. Урок на всю жизнь». Его вдруг пронзила мысль, что жизни-то, может, осталось всего на минуту. Он учуял, как его охватывает животный, прямо тошнотный страх, хотелось рвануть отсюда сломя голову, лишь бы спасти свою шкуру. «Жить-то и впрямь хочу – вот это прекрасно!» Он взял себя в руки. Похоже, эти колебания не отразились на его лице, так как Сеня продолжал с некоторым недоумением взирать на ясное улыбающееся лицо Суворова.
– Пусть постоят все-таки там, – попросил Суворов. – Джентльменам пристало беседовать конфиденциально.
Сене явно понравились слова «джентльменам» и «конфиденциально», обращенные непосредственно к нему. Да еще «пристало» и «беседовать».
– Усекли? – хмуро спросил он у спутников. Те потоптались и вышли. Петро хмыкнул и хрястнул дверью. Постучал по стеклу кончиком ножа.
– Наивно и глупо, – кивнул на него Суворов.
Сеня сделал страшное лицо, Петро убрал нож.
– Вот вы, я вижу, умный человек. Неужели вы думаете, что я стал бы рисковать из-за того идиота? Рискнул только ради риска. Привык рисковать. Фаталист, знаете ли. Думал, выиграю, верну лопуху пальто. Не выиграю, дома еще одни часы есть. Кстати, сверху я прекрасно видел вашу игру. Так что инцидент исчерпан? А с пальто можете делать всё, что вам заблагорассудится. Мне оно ни к чему.
Суворов, улыбаясь, смотрел в глаза Сене. Тот отвел их.
– Ладно, чего там, лады. А это что? – он пощупал мешочек. – Коробка? Что в ней?
– Золото! – хохотнул, совсем как Лавр, Георгий.
– Ну ты даешь!
Когда они вернулись на свои места, Сеня взял оторвавшуюся от пальто пуговицу и, вдавив ее Лопуху в нос, процедил:
– Дуй отсюда, понял? Минута на сборы. А ты помолчи! – бросил он бабе со спицами.
Баба фыркнула и вся передернулась.
XXI
Георгий в июне приехал в Москву, оттуда добрался до Волоколамска и к вечеру попал в Перфиловку. Нашел дом, где хозяйничали Иван Петрович с женой Феней, постучал в дверь. Солнце уже село. Было глухо, и местность напоминала картину Васнецова. Дверь открылась не сразу. В дверях стоял еще моложавый старик с приветливой улыбкой. Пригласил гостя в дом. И не допрашивая его ни о чем, предложил прежде всего хлеб-соль. Пища была натуральная, запивалась квасом. Отужинав, Георгий представился.
– Я так и подумала, соколик, – сказала баба Феня. – Нам Лавруша тебя именно так и расписывал. Говорил, что придешь в начале лета, еще до ягод.
– Когда расписывал? – спросил Георгий, плеснув себе из махотки еще кваску.
– Да давеча.
Георгий едва не поперхнулся квасом.
– Хороший квас, – откашлялся он.
– Забористый, – согласился Иван Петрович. – Никак изумился этому известию?
– Изумился, – признался Георгий.
– Изумляться тут нечего. Место у нас тут особое. Сны вещие снятся.
– Прямо как в сказке, – пробормотал Георгий.
– Ага, соколик, как в сказке. Они, сказки-то, тут аккурат и родились все, в этих краях. Все мы тут знаем про вашу жисть, и про нэп ваш, и про гибель Лавра. Скорбели, да знали об том заранее. Уберечь вот только никак не могли, поскольку уж очень в дальних краях обретался он в последнее время. Во сне вот только разве что и сообщал о себе, о тебе, о Софье.
– О ком?
– О Софье. О Софье-голубушке. Как сынок-то ее? Уж ползать, почитай, начал?
– Начал, – сказал Георгий и решил более ничему не удивляться. И впрямь тут, наверное, край если не сказок, то просто сказочный.
– Как, почивать будешь или сперва закрома наши посмотришь?
– Утро вечера мудренее, – ответил Георгий. – Давайте спать.
– Вот так вот оно и лучше. Мудренее и светлее. Чего там сейчас впотьмах шарашиться? Феня, постилай молодцу. Да так, чтоб непременно Софья ему приснилась.
На зеленом пригорке, усыпанном земляникой, ползал малыш. Софья шлепала его по попке, а он заливался радостным смехом. Ткнувшись носом в землю, он было заплакал, но мать, подхватив его на руки, стала кружить в воздухе. Мальчик вновь стал взвизгивать и смеяться. Ему на голову села красивая бабочка. Крылышки ее то складывались в вертикальную черту, то раскладывались в горизонтальную плоскость.
На мшистом стволе поваленной временем сосны сидел Джания. Сам, как ствол, толстый, мшистый, изначально принадлежащий природе. Ноги его слились со стволом, и, казалось, его кровь устремилась по высохшим артериям дерева. Дерево стало вздрагивать, и его крона приподнялась на полметра над землей.
– Джигит! – кричал Вахтанг. – Ай, джигит! Юрий!
У него это звучало так: «Ю-у-р-ръ!» Крона приподнялась еще на один метр. Сверху, по ту сторону ручья, на Вахтанга с любопытством взирал старый медведь. Он впервые видел на этой лужайке еще одного медведя, который смахивал на человека. Вахтанг пополз на четвереньках к сестре, усадил мальчика себе на шею, и, придерживая его ручонки своими лапищами, стал скакать по поляне, издавая громкие звуки, не похожие на человеческие. Медведь по ту сторону ручья успокоился и ушел по своим делам. А дерево выпрямилось и зашумело листвой.
Георгий проснулся с радостным чувством.
– Как Софья? Здорова? – спросили дружно старики.
– Вполне, – ответил Георгий. – Привет от нее.
Старики засмеялись.
После завтрака Иван Петрович показал ему в погребе место, где отодвигалась часть кладки. Суворов постучал по стене, пустоты слышно не было.
– Тут особое устройство, – сказал Иван Петрович. – Не беспокойтесь, Георгий Николаевич, никто не догадается.
Захватив с собой лампу, Иван Петрович повел Суворова в тайник. В трех комнатушках с деревянным полом, достаточно сухих и, по всей видимости, как-то проветриваемых, размещался архив семейства Суворовых. Георгий еще не решил, как он будет осматривать его и с чего начнет, но что будет смотреть непременно и всесторонне (вдруг вспомнилось, и защемило в груди), он не сомневался.
– Надо денек обождать, Иван Петрович. Пусть всё это привыкнет ко мне. Да и я пообвыкну.
Старик похвалил такой неспешный подход к делу, не терпящему никакой поспешности.
– Он ведь уж сколько лет лежит, как инвалид. Надо его потихонечку переворачивать, чтоб не помять, не отпугнуть.
– Не отпугнуть? – не понял Георгий.
– Не отпугнуть ангелов-хранителей. Они присматривают за ним. В обиду не дадут.
– А интересное есть что? – как бы невзначай задал вопрос Георгий.
– А это смотря что, – уклончиво ответил Иван Петрович. – Если мебель какая интересует или картинки живописные, есть, а если что другое, так еще больше.
Георгий весь день бродил по окрестностям и уже на закате вернулся в дом, уставший и благодушный. Он за день видел только прекрасное. Оно имело непередаваемые цвета и неуловимые очертания – и никак не трансформировалось в слова. От отсутствия слов Суворов испытывал восторг. Он, как в детстве, наслаждался тем, что был переполнен видениями и образами, как вчера еще был переполнен словами и мыслями. И он сердцем понимал, насколько это выше и светлее. Ему хотелось остановить мгновенье. Он зажмурился, мгновение остановилось, и под веками пульсировало и искрилось золотое многообразие Божьего мира.
На той же самой поляне, где вчера ползал малыш и кружилась Софья, а Вахтанг возрождал к жизни сосну и удивлял медведя, на той же самой поляне Георгий лежал на спине и глядел в голубое небо, по которому ползли легкие облачка. Над ним пролетела вчерашняя бабочка. Снизу она казалась многомерной, одновременно составленной из множества проекций и плоскостей, каждая из которых обладала своим цветом и своей скоростью. Бабочка летела так легко и сразу везде, что казалась неземным порождением.
Георгий вдруг ощутил веками свет и тепло. Он знал: это Софья. Она стоит перед ним на коленях и, улыбаясь, смотрит на него. Грудь его переполнена блаженством от того, что всё это происходит до того, как он познакомился с ней, еще до того, как приехал в Тифлис, тогда, когда он и не смел мечтать о ней, но когда только и делал, что мечтал…
Проснувшись, он понял, что без Софьи ему не жить. Позавтракал и, не спускаясь больше к архиву, покинул гостеприимных стариков.
– Когда ждать? – спросили те.
– Через несколько месяцев.
– Привет Софье.
* * *Прямо с порога Георгий попросил у Софьи руки. Софья с отчаянием взглянула на молодого человека и отказала ему. Вахтанг взревел: «Вах!» и выдавил с досады дверной косяк плечом. А малыш подполз к Георгию и протянул к нему ручонки. «Не хватает бабочки, – подумал Георгий, – а всё остальное просто сказка». Он взял ребенка на руки и пошел с ним на ту лужайку, что должна была быть где-то совсем недалеко от дома.
