Виорель Ломов - Неодинокий Попсуев
Виорель Ломов - Неодинокий Попсуев краткое содержание
Виорель Ломов
Неодинокий Попсуев
Роман-мозаика
Тебя, милый мой сын, жители Сеуты считают слегка помешанным: это следствие их темноты.
Ян ПотоцкийОт Автора
В Нежинской картинной галерее (справа под лестницей) в начале этого столетия появился замечательный портрет мужчины с горящим взором. Возле него искусствовед Диана Горская завершает свои экскурсии.
«Перед вами, господа, образ молодого мужчины, нашего земляка, Сергея Попсуева. Работа исполнена в характерной для современной итальянской школы манере: спонтанный мазок, случайный ракурс… Художнику Луиджи Ванцетти (вот, в уголке подпись Luigi Vanzetti) удалось передать харизму Попсуева. Вглядитесь в его глаза. Не правда ли, кажется, что они видят то, чего не видим мы? Портретист вырвал лишь миг из жизни Попсуева, но в нем смог запечатлеть вечность. А видели бы вы, господа, его стать! Это Аполлон, Дорифор…»
Роман о Попсуеве, с которым я знаком уже много лет, написался сам собой. Это мозаика из отдельных дней Сергея и его поступков, которые отложились в моей памяти. Кое-какую информацию о Попсуеве я почерпнул также в газетных статьях о нем и в «Записках» самого Сергея. Несколько неправдоподобных, на первый взгляд, событий на самом деле были.
Пролог
Девочка
Прощай, иллюзия! Я счастлив был – во сне…
Эдмон РостанВыдалась светлая ночь. На платформе никого не было.
«Почему, – рассуждал Попсуев, – когда выпьешь, ночью светлеет. Во всяком случае, освещает что-то внутри, будто и на самом деле есть душа, – усмехнулся он, садясь на лавочку. – Особенно, когда один».
Нет, оказывается, под навесом было несколько человек. В свете фонаря белело женское лицо. Такие лица бывают в мистических японских фильмах. Казалось, женщина смотрит в его сторону. Вдруг он почувствовал щекой или еще непонятно как, что на лавочке справа кто-то сидит. Глянул и вздрогнул – девочка лет десяти, в легкой курточке.
– А ты что тут делаешь? – спросил Сергей. – Ты когда подсела?
– Давно.
– Где твои? – машинально спросил он, приглядываясь к женщине под навесом.
– Не знаю, – ответила девочка.
– Заигралась поди? – Попсуев почувствовал прохладу, поежился, снял свою куртку, накинул девочке на плечи. – Отстала?
Девочка не отвечала. «Странная, – подумал Попсуев, – мамаша тоже хороша. Без нее, что ли, умотала в город? Если даже спохватилась, из города последняя электричка уже прошла…» Девочка не была похожа на беспризорную.
– Нет, я не отстала, я всю жизнь живу здесь.
– На даче? – удивился Попсуев. – И зимой?
– Нет, здесь, на остановке.
Попсуев помялся, не зная, что делать. Он решил, что ослышался, но переспрашивать не стал – из-за поворота показалась электричка в город, последняя на сегодня. На мгновение-другое небывало яркий свет фонаря электрички ослепил его.
– Постой-ка, заберу. – Он достал из куртки паспорт и кошелек. Вынул сто рублей, вложил девчушке в руку, накинул куртку ей на плечики. – Поехал. Может, со мной?
– Нет, – ответила девочка, – я останусь тут.
– Как знаешь. Пока.
– До свидания, дядя.
За поручень вагона взялась женщина, довольно молодая, задержала на нем взгляд.
– Вы проходите? – Голос, как и положено, чуть-чуть ворковал.
Попсуев пропустил ее вперед, помахал девочке рукой и вошел в вагон. Женщина расположилась на сиденье лицом к Попсуеву и, кажется, смотрела на него. Сергей бросил последний взгляд на девочку. Та сидела на скамейке, глядя под ноги. Над ее головой висела полная луна. На платформе никого больше не осталось, и оттого пустое, залитое голубоватым светом пространство казалось жутким. Двери стали закрываться, Попсуев соскочил на площадку.
– Что же ты, так всю ночь будешь сидеть? Замерзнешь ведь!
Девочка что-то сказала, глядя вслед удаляющейся электричке, притронулась рукой к куртке. В кулачке ее была зажата сотня.
– Пошли ко мне, пошли-пошли, – буркнул Сергей не то чтобы раздраженно, но недовольно. – Чего торчать тут? Электричек больше не будет.
Попсуев удивился тому, что мысленно оправдывается перед этой малышкой за свое раздражение. Словно виноват перед нею! Девочка и не думала вставать. Но в ее взгляде – в свете луны – появилось что-то не по-детски загадочное. Сергею на мгновение стало не по себе.
– Ну, чего сидишь? Пошли.
Девочка встала, взяла его за руку. Ладошка ее была маленькая, не доставала и до половины ладони Попсуева. В другой руке у нее была кукла.
– Вы не думайте ничего, дядя.
– А я и не думаю ничего, – пробормотал Сергей. «Ехал бы сейчас домой, – думал он, – ведь завтра с утра дурдом…» – Как куклу-то звать?
– Оксана.
– А тебя?
– И меня Оксана.
– А маму?
– Оксана.
– Надо же, – сказал Попсуев, сводя лопатки, чтобы не было так холодно. – Страна Оксания. А меня Сергей.
– Оксания! – рассмеялась девочка. Сергей невольно тоже хихикнул, больше над самим собой. «Невеселый какой-то смех». Он почувствовал, как детские пальчики сильнее сжали его ладонь. В ответ он слабо пожал и ее ладошку. «Как трогательно! Чего ж делать-то? Есть хочется».
– А мама где, папа? – еще раз спросил Попсуев.
Девочка не ответила.
– Тебе сколько лет, Оксана?
– Не знаю, дядь Сереж, – беззаботно бросила малышка. – Сто, наверное.
К реке шли между заборами, спуск был поначалу пологий, а потом крутой, с промытыми дождями двумя канавками, расширяющимися к реке и сливающимися в одну широкую. Через реку был мост, и на мосту вдруг возникло ощущение безграничности всего: реки, неба, дороги. Девочка остановилась, высвободила руку.
– Что? – спросил Попсуев. – Скоро придем. За мостом в горку, и придем.
– Смотри, как красиво там, – Оксана махнула рукой в глубину темноты, в которой светилась вода.
– Да, красиво.
– Это вечность.
– Что? – удивился Попсуев.
– А ты один живешь?
– Да, один. С чего ты взяла?
– Да видно сразу. Если б не один, не соскочил бы с электрички. Ехал бы сейчас домой, к жене, детям. А так у тебя дом там, где ты. Ты один. Я одна. Оба одни.
Попсуев уже дрожал от холода.
– Оба вдвоем. Пошли, пошли, холодно. Видишь, пар изо рта идет.
– Прости, дядь Сереж, я же в твоей куртке, и мне тепло, – Оксана снова взяла его за руку. Ладошка ее была сухой и теплой. – Смотри, смотри! – Она выпустила куклу из другой руки, и та как-то коряво полетела вниз и шлепнулась о воду.
– Зачем ты так?
– Теперь ты у меня есть. А ее я возле ларька нашла. Она всё равно чужая.
Они прошли лугом, на котором ощущение безмерности пространства только усилилось, потом прошли мимо черемухи, потом еще одной, еще – тут дачники собирали ягоды для понижения давления.
– Я здесь черемухи объелась.
– Давление сбивала? – спросил Попсуев.
– Нет, набивала брюхо. А ты тоже собираешь, да?
– В этом году нет.
– В этом нет, так другого тоже нет.
«Забавно. Это у нее просто так сорвалось с губ, или она понимает всё? Услышала, наверное, от кого-нибудь… Дети такие переимчивые». Странное чувство нереальности происходящего только усилилось. «Будто во сне. Но то-то и оно, что во сне так не бывает. Там нет этого ощущения безмерности жизни, там обязательно что-то давит. Давит, давит, а вот черемухи для уменьшения этого давления нет. И тебя куда-то несет, или ты несешься сам. Но сейчас-то я никуда не несусь? Разве что согреться да поесть».
– А мои все давлением мучились. Я ушла от них.
– Не искали?
– Почем я знаю?
Сергею до того стало жаль эту девчушку, что он захотел выпить.
Они поднялись в горку, зашли на территорию дачного общества. Во дворе сторожа Помпей, встав на задние лапы и «облокотившись» об изгородь, молча разглядывал прохожих.
– Большой какой!
– Помпей, – сказал псу Попсуев, раздумывая, зайти или нет к Викентию за бутылкой. У того всегда было, что выпить. «Ладно, проехали». Псина глухо заурчала, прожевывая недовольство, заглотнула его, опустилась на землю и полезла в громадную будку возле крыльца.
– У него настоящий дворец. Я бы запросто там жила!
– Наш с тобой дом там… А твои родные тут, на Колодезной?
– Нигде.
– Так. Ладно, проходи, тут осторожнее, канавка.
Они зашли в дом. Сергей достал из потайной ниши плитку и чайник.
– Вот же черт! Воды-то нет, всю вылил, чтоб зимой не замерзла. И еды никакой. Чего делать теперь?
– Спать. Хочу спать.
– Спать, так спать. Залазь в спальник, не замерзнешь. На свитер, он чистый.
Девочка, похоже, уснула сразу же. Сам он долго не мог уснуть. Хотелось есть, было холодно и тревожно. Вроде задремал, но вдруг понял, что это та девочка. «Как же я сразу не догадался? А, не хотел просто». От тоски и чувства одиночества захотелось исчезнуть с земли, испариться, как летнее тепло.
…Девочка на высоком крыльце, лазит по перилам. Вдруг соскальзывает с них, падает – медленно, не как в жизни, а как в кино, падает, падает, превращается в бабочку и в момент соприкосновения с асфальтом взмывает над ним, вспархивает – спасается!
