Андрей Марченко - Милитариум. Мир на грани (сборник)
– Я знаю о твоих снах, дитя мое, – ответил Серж небрежно: он был увлечен работой. – Как только… – тут Серж снял круглые очки и посмотрел на Лизу. – Скоро у меня будет весь мир, Лизонька! Весь! И тогда закончатся твои сны: душа твоя будет счастлива.
Лиза верила Сержу: ей приходилось ему верить. Но – сон стоял перед глазами. Будто она шла вновь в атласном черном платье по улицам тихого старого города и вдруг услышала артиллерийские залпы, и вместо того, чтобы немедленно уйти прочь, полетела к солдатам. Невидимая, она остановилась возле самого молодого. Лиза затыкала уши при каждом залпе, а после оборачивалась на солдата. И вдруг он упал убитым. Тогда Лиза присела и обняла его. Всё стихло. Лиза заметила, что подол платья испачкан в слякоти, что на кружевных перчатках – кровь и грязь, и ей труднее стало дышать, но она в том винила корсет. Кругом – тишь, и Лиза черной тенью поднялась к небесному сумраку.
3– Она в Париже… – сказал Аркадий.
– Вы тоже, – заметил я.
Мне было почти жаль его. Наверное, чувство жалости – одно из самых разрушительных для человека. Оно заслоняет всё живое в том, кого жалеют.
Я закурил.
– Быть может, я с нею встречусь…
«Черт возьми, – подумал я. – Бери экипаж и езжай к ней, тем более что Лиза написала тебе, где остановилась! И прекрати ныть». В конце концов, его почти детская беспомощность начала меня раздражать. Вчера вечером Аркадий сел рядом со мной на террасе гостиницы и принялся рассказывать о Лизе мне, постороннему человеку. О том, что она уже полгода живет в Париже, что до этого они иногда виделись на вечерах, куда приглашали его общие с Лизой знакомые, что он писал ей, когда они жили в Петербурге, что теперь она пишет ему после переезда во Францию. На мое счастье, я прослушал добрую половину его истории – я думал, как мне продать чудо. Я подобного еще не продавал, и потому эта мысль занимала меня и тогда, и весь сегодняшний день.
– Лизавета Павловна, – вслух сказал Аркадий.
Он писал письмо, он очень старался, так, что даже потел. Он спрашивал у меня совета, полагая, что такие франты, как я, должны лучше разбираться в любовных письмах. Разбирался ли я? Предположу, что нет: я ни разу не писал любовных писем, хотя полагаю, что мог бы.
…Любовь моя, если я написал бы тебе письмо, я хотел бы стоять рядом и смотреть, как ты читаешь, следить за движением твоих глаз. Мне было бы интересно, произнесешь ли ты какое-нибудь слово вслух, напишешь ли ответ…
На часах было без пяти минут девять. Аркадий никак не мог собраться с мыслями и своими вздохами отвлекал меня от моих раздумий.
– Я должен написать ей, чтобы она уехала из Парижа, пока его не взяли немцы. Если бы произошло какое-нибудь чудо, способное их остановить… – мечтал Аркадий. – Но я не покину город, если она не уедет.
– Это глупо, мой друг, – уже не выдержав, сказал я.
Потупив взгляд, Аркадий умолк.
– Mon ami[13], мне пора идти, – сказал я, посмотрев на часы. – Полагаю, мы с вами не встретимся больше здесь. Увидимся, когда кончится война! – весело сказал я, стараясь подбодрить Аркадия. – Как закончится – приезжайте ко мне в Лондон. Вместе с Лизой. Надеюсь, к тому времени она станет вашей женой.
Аркадий густо покраснел. Затем спросил:
– Куда же вы так поздно?
Тут я разозлился на него, и мне захотелось ответить ему что-нибудь резкое.
– Наверное, к женщине… – чуть слышно заключил он, только теперь приметив у меня в руке ярко-розовый пион.
Я немедленно, не попрощавшись, вышел с террасы. Мне было настолько жаль Аркадия, что даже теперь хотелось, чтобы его уродливые толстые очки остались целыми. Но потом я решил, что мысль, в общем, недурна. И сразу же захотелось познакомиться с mademoiselle[14], которая была бы также недурна.
* * *Лиза проснулась рано – еще не рассвело. Она поднялась и вышла на балкон. Сентябрьское утро было холодным и сырым. Дымкой стелился туман по земле.
Нынче Лизе в третий раз приснился сон, когда она была в черном платье. Она шла вдоль окопа, потом увидела юного солдата, лежащего близ него. Она опустилась рядом, обняла его голову и прижала к своим коленям. Солдата трясло, его лицо и плечи были в крови. Лиза целовала его лоб, а когда он умер, ладонью, испачканной в крови и грязи, закрыла ему глаза. Лиза беззвучно поднялась вверх и увидела, как по земле стелилась туманом чернота, она ласкала мертвые тела, пила их кровь и возвращала плоть земле. Вдруг Лиза услышала гул и шум и полетела навстречу звукам. Когда она подлетела и попробовала спуститься, то почувствовала дрожь, и ей пришлось подняться. Тогда она увидела, как солдаты, задрожав, лопнули, распались на множество мельчайших частиц и рассыпались по земле. Тут Лиза увидела оружие, поразившее солдат, – небольшую черную коробочку, – и узнала ее. То было творение Сержа. Лиза стремглав полетела за проводом, шедшим от коробочки, и вскоре увидела людей в военной форме, стоявших возле красных такси. Спустившись к ним, Лиза заметила, что среди них был молодой человек, одетый вовсе не по-военному. На нем был черный в тонкую полоску костюм, новенький, еще пахнущий фабрикой, котелок. Смуглое лицо молодого человека было гладко выбрито по новой моде: ни бакенбард, ни бородки, ни даже усиков у него не было.
Лиза увидела, что к молодому франту подошел один из военных и, не скрывая сладости в голосе, сказал:
– Tres bien! Tres bien! Merci[15].
– S’il vous plaît, – кивнув, ровно ответил молодой человек. – Au revoir[16].
Тогда Лиза встала прямо перед ним и посмотрела ему в глаза – живые, черные глаза. Он же прошел мимо нее и, сев в такси, уехал.
Солнце уже собиралось, быть может, опалить горизонт, как набежали мышино-серые облака, одно за другим, и заслонили собой лучи.
По бледным, почти белым, щекам Лизы текли прозрачные слезы. Что-то было в погибших солдатах, которым она закрывала глаза, что-то нестерпимо родное, что уходило со смертью каждого из них. Как будто это что-то Лиза теряла вместе с ними…
4Дела мои процветали, и к лету шестнадцатого года мне удалось скопить приличную сумму. В конце мая я купил уютный домик в славном местечке под Лондоном. Хорош был не только дом, но и сад вокруг него, и раскинувшиеся поля за садом. Я был счастлив, настолько, насколько подобное возможно для человека. Я нанял садовника, купил бьюик, а чуть позже – Серебряного Призрака, купил шерстяной макферлан для прохладной погоды и даже гончих псов. Английский же климат к тому времени еще не успел меня достать.
Между последних своих сделок особенно хорошо я запомнил ту, когда я продал бравому летчику идею и даже назвал ее The Lafayette[17]. Впрочем, о самой сделке говорить нечего, больше необычного было в том, как он воспользовался идей, и – в небо поднялись самолеты, осыпав землю смертью. Я смотрел вверх, задрав голову, и мое сердце замерло от восторга, от истинного восхищения! Но я подумал, что если так и дальше будут воевать, то, очевидно, войны прекратятся.
Чуть раньше я продал пухленькому мужчине с бакенбардами Miniatur-Flammenwerfer[18]. Он долго торговался со мной, полагая, что идея палить в противника огнем – его собственная. Однако же я настоял на своем. Позже именно с этих денег, заплатив за два года вперед, я нанял удивительного садовника. Самым поразительным было то, что садовник был еще жив. В чем держалась душа, то, видно, очень скоро должно было вернуться в землю, но, несмотря на все ухищрения возраста, не возвращалось. Удивило меня и то, с какой любовью он говорил о цветах и саде, – и тогда я уже не мог его не нанять.
Я обожал смотреть на проданные идеи в действии, и только однажды, не считая тех случаев, когда одно дело шло за другим, я отказался от просмотра. Идея была уникальна, однако же, и весьма опасна. Произошло это около полугода назад. Ушлому, высокому парню с жесткой бородкой я продал der kleiner Ballon mit Chlor[19]. Он хитро щурился, поглядывая на меня. Вероятно, он полагал, что такое маленькое и опасное чудо способно принести быструю победу над противником. Что ж, вышло иначе, как я узнал позже.
Нынче я вновь прибыл во Францию. Мне предстояло продать интересную и занимательную идею, но, при всем при том, воплощение ее было уродливо. Вечер был теплый, городок – тихий, джентльмен – покладистый, и мы быстро обо всем договорились. Я радовался тому, что так легко смог продать столь безобразную вещь, и, наверное, не упомянул бы о ней, если бы она не была последней полюбившейся мне идеей за время этой войны. Покупателей я еще приметил, продавцы, в том числе, тепловых лучей, тайком искали встречи со мной, но чувствовал я досаду от того, что дело мое становилось рутинным.
