Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

– Прозрел! – хохотнул Фирсов.

– Последнее слово, Валерий Михалыч. – Ровный голос Потульного нагонял холод.

– Я продолжаю верить в то, – мягко улыбнулся Саблин, глядя поверх голов, – что революция всегда побеждает…

– Я тоже верю в это, – перебила его Исаева. – Но не вам, отчаявшемуся идеалисту, будить народ. На выход!

Валерий послушно шагнул к дверям. Уже поставив ногу на комингс, он обернулся:

– Прощайте, ребята! Не поминайте лихом!

Экипаж безмолствовал.

Понедельник 10 ноября 1975 года, вечер

Первомайск, улица Карла Либкнехта

– Да не очень-то он и тяжелый, – прокряхтел Ромуальдыч, перехватываясь. – Вона, телик у меня, тот да – весит, как чугуняка! Куда ставить?

– Сюда давайте, – засуетился я, задвигая стул между толстых тумб стола. – Системнику на полу самое место.

Вайткус присел, осторожно опуская ящик. «Персональная микроЭВМ «Коминтерн‑1» – было намалевано на картоне синим по белому. А ниже: «Курский завод «Счётмаш».

– Гордись! – торжественно изрёк Арсений Ромуальдович.

– Гордюсь, – поковеркал я родную речь, любовно оглаживая белый пластмассовый корпус монитора.

– Будешь… как етто ты выразился… Линковать?

– Потом, – махнул я рукой. – У меня вон, второй модем еще не собран, а надо срочно программу дописывать.

Директор Центра закивал понимающе, сказав вполголоса:

– Етто хорошо, когда часов в сутках не хватает.

– Хорошо-то хорошо, – вздохнул я обреченно, – а только опять мне придется до вечера куковать…

– Ну, давай, кукуй! – хохотнул Ромуальдыч. – А я пока станок до ума доведу. Смотри, не закрой меня!

– Ладно!

Дослушав, как Вайткус бодро печатает шаг, я задумчиво поцокал ногтями по панели модема. Шмыгнув носом в манере Брюса Ли, воззрился на стол. Писать? Или паять?

– Ваять, – буркнул я и включил паяльник в розетку.

В десятом часу я погасил свет и закрыл кабинет, глянув за раздернутые шторы, будто на прощанье. В окошке Наташиной квартиры теплел уютный свет, размалевывая занавески в розовые тона. Зайти бы в гости, вздохнул я, да уж больно порывиста хозяйка – и усадит, и уложит…

Прислушавшись, я спустился вниз, в мастерскую. Там попахивало бензином, а на высоком потолке злобно гудела неоновая лампа, мигая пробоем.

В углу пластался наш единственный станок, старичок токарный. Его облупленная станина седела зачищенным металлом.

– Вроде отцентровал, – неспешно осветил Ромуальдыч, обстоятельно утирая руки ветошью. – Етта… План-шайбу проточил и… на шпинделе тож. Жить будет! – Он метко зашвырнул ветошь в ящик. – Чайку?

– Да нет, наверное.

– А с пирожочками? – проявил Вайткус коварство.

– Сдаюсь, – вздохнул я, присаживаясь к верстаку.

Хохотнув, директор плеснул крепкий чай в алюминиевые кружки. В их мятые ручки кто-то заботливый вставил бутылочные пробки – армейская традиция.

– Слухал вчера Би-Би-Си. – Ромуальдыч развернул газетку, выставляя пирожки с румяной корочкой. – Какой-то лишенец из перебежчиков полчаса нудил о свободе и правах человека… Слухал, нет?

– Как можно? Комсомольцы не слухают вражеские «голоса»!

– Да иди ты… – добродушно отмахнулся Вайткус. – Нет, они, конечно, враги, но вопросы задают… – Он покрутил рукой. – С подвыповывертом!

– Это для мещан вопросы. – Я храбро кусанул пирожок. – М‑м… С яблочком! – Отпив чайку, развил тему: – А мещане по определению не умеют хорошо мыслить.

– Во‑она как… – потянул Ромуальдыч. – Ну а ты сам как мыслишь? Согласись, Мишаня, – свободы у нас слишком мало, а у них там – слишком много. Дисбаланс, однако!

– Согласен, – важно кивнул «Мишаня». – А, по Марксу говоря, для чего и от чего она – там? Ведь фигня же получается! Освобождают пипл от долга, от обязанностей, от химеры совести… Зато все права – нате! И в сумме получается огромная толпа индивидуалистов, одиночек с раздутым «эго». Вопрос: для чего? А чтоб было проще массами рулить! По-моему, так. Зря они, что ли, со своей демократией носятся, как дурак с писаной торбой? В толпе инстинкт превыше всего! Чабан с парой овчарок легко справляется со стадом, уводя баранов, куда ему надо – хоть на пастбище, хоть на убой…

– Етта… – Вайткус шибко почесал в затылке. – Интересно рассуждаешь. Но мы-то другие, у нас без буржуинства! А демократия в дефиците, как туалетная бумага. Ходил на выборы? И каково оно – избирать одного кандидата из одного?

– Да я разве спорю… – Рука сама потянулась за вторым пирожком. – Нам не хватает демократии и свободы, надо бы их прибавить. Вот только… – Я задумчиво поглощал выпечку, а Вайткус внимательно следил за мной. – Вот только не вычтем ли мы тогда братство? Мы все – товарищи, пока не обдышимся свободой. «Демократии нам! – заблеем. – Правов человека, да побольше!» Сами не заметим, как общество разлезется по лоскуткам, по ниточкам, а индивидуям товарищество ни к чему. Да они и словей таких не знают, всё «господами» обзываются… Хм. Чуть не забыл одно отягчающее обстоятельство – деньги. Когда все продается и покупается, не до равенства и братства… – я фыркнул. – Выступаю, как политинформатор! Так ведь правда…

– Етта… – глубокомысленно заявил Ромуальдыч. – Зерно есть. Всё хорошо в меру – и по уму. Я как считаю? Хочешь за бугор свалить? Уматывай! Только сначала выплати государству за обучение в вузе. Всё, до копейки! В заднице свербит от свободы слова? А ну-ка, сдай свою эпохалку в Главлит, пущай проверят! Правду накропал? Молодец, возьми с полки пирожок с котятами! Набрехал, как Солженицын? Так засунь свой шедевр… сам знаешь куда! Баланс нужен. И дисциплина.

– О! – поднял я палец. – Золотые слова. Пошли, товарищ директор? А то мама будет ворчать.

– А на меня – Ирмочка! – засмеялся Вайткус. – Пошли!

Щелкнул выключатель, впуская тьму. С податливым лязгом прижалась дверь. Я обернулся, глядя на окна верхнего этажа, отразившие неживой свет фонарей. А еще выше вкатилась луна, небесный колобок.

– Я от Моссада ушел, – забормотал тихонько, – я от ЦРУ ушел, а от тебя, КГБ, и подавно уйду…

Среда 12 ноября 1975 года, утро

Первомайск, улица Чкалова

– Сетка! – Изин вопль заметался по гулкому спортзалу, пуская перепуганные эхо.

– Очко! – запрыгали болельщики. – Очко!

Словно разбуженное криками, выглянуло солнце. Тусклый рассеянный свет, сочившийся в огромные окна, забранные частой решеткой, плавно усилил накал, проявился квадратами сияния – шведская стенка заиграла желтым лаком.

Тиныч дунул в свисток и указал на нашу команду:

– Подача!

Я возбужденно подсигивал на носочках, как боксер на ринге, перейдя на место нападающего. Возбужденное топтание игроков пересыпалось короткими взвизгами кедов по площадке.

– Алка, подавай!

Алла, наш кудрявый комсорг, мощно «пробила до пола» – мяч, крутясь ядром, ударился кожаным боком. Аут! Защитники по ту сторону сетки дернулись, да поздно.

– Гаси! – взлетел одинокий голос.

– Да чё гасить?! Всё…

Свисток просверлил воздух за мгновенье до звонка. Команды, медленно остывая, смешались. Слышались возгласы:

– Алка, ну ты вообще! Как из пушки!

– Бац-бац, и мимо!

– Да это Паха зевнул.

– А чё сразу Паха?

– А чё, нет, что ли?

– Ой, да перестаньте вы! Как бы он достал? Ты с места на два метра подпрыгнешь?

– А чё я‑то?

– Ви-и а зэ чэмпионс, май фре-ендс!

Тиныч хмыкнул, принимая мяч.

– Шевелись, чемпионы, обед стынет!

Я первым шмыгнул к выходу, в миллиметре разойдясь с Инной. Всей кожей уловив живое тепло, поймал, как брошенный цветок, нежный взгляд. Воистину, есть моменты, ради которых стоит жить!

Пока разгоряченная толпа мальчишек, галдя и гогоча, ломилась в высокие двери раздевалки, я, голый и босый, прошлепал в душевую. Журчащие струи хлестнули по плечам, окатили теплой влагой, и я выцепил скользкий обмылок со ржавой жестяной полочки. Решетка вентиляции под потолком донесла девичье ойканье – слышимость была хорошая.