Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник

Их идея, признавался он себе, проста и привлекательна. Долой старый мир, всё отнимем и поделим, по справедливости, кто не работает, то не ест. Верно — почему буржую нужна квартира в десять комнат, а рабочий зачастую ютится угловым жильцом?..

Тут, конечно, можно было вдаться в долгие рассуждения, что по углам приходилось жить самым бедным и молодым, не умеющим многого молодым рабочим, что, спустя полгода-год на столичных заводах они уже снимали кто комнату, а кто и целую квартиру, пусть даже и простую — но дело-то было в том, что большевики предложили доступное и понятное. Не какую-то учёную заумь, нет. И в этой простоте крылась страшная, убийственная сила.

Всё отобрать и поделить. По-честному, по справедливости. А где она, справедливость?

— Ваше высокоблагородие, господин полковник, разрешите обратиться?

Так, это что такое? Кадет Петр Ниткин, собственной персоной!

— Обращайтесь, кадет. И можно без высокоблагородий.

— Солонов, Федор… Федя… как он, Константин Сергеевич?

Переживает за друга, понятно.

— Рана тяжёлая, Петя, не скрою. Но Федора прооперировали. И ты знаешь, кто ассистировал? Сама великая княжна Татьяна Николаевна!

Петя Ниткин округлил глаза.

— Да-да. Внучка Государя. Не гнушается. Семнадцать лет всего, а уже сестра милосердия. Когда только успела научиться! Так что, Петр, будем уповать на Господа и на чудеса современной медицины. Тот самый пенициллин, например.

— При пулевом ранении в живот он не поможет, — Ниткин опустил голову.

— Частично может помочь. Предотвратить сепсис, насколько я понимаю. Но — не бойтесь, кадет Ниткин. Не к лицу это александровцу!

— Я не боюсь, Константин Сергеевич, — очень серьёзно сказал Петр. — Я просто тоже думал… как сделать так, чтобы не вышло — как там…

Вот только с кадетом Ниткиным и мог полковник Аристов поговорить об их самой великой тайне.

— Я тоже думал, Петя. Или мы предложим что-то своё, иное, лучше, чем у большевиков…

— А вы тоже считаете, Константин Сергеевич, что они и у нас власть возьмут? Ну, как там?

— Возьмут, — с мрачной убеждённостью сказал Две Мишени.

— А как же немцы?

— Немцев мало. Если поднять весь Питер, все рабочие окраины, да все запасные полки, что изменили присяге, да всю чернь с городского дна… Нет, Петя, не удержаться «временным». Даже с германской помощью. А большевики — ты сам знаешь, с народом говорить они умеют. «Временные» — нет. И потому, сильно подозреваю, очень скоро в Таврическом дворце будут уже совсем другие хозяева.

— Но что же делать? — совсем по-детски спросил Петя. — Что же будет? Как… как у тех?

— У тех не было Государя, — повторил вслух свою мысль Две Мишени. — А у нас он есть.

Петя Ниткин молчал. Нехорошо так молчал, убито.

— Государь — это… это не всё, Константин Сергеевич, — словно равному, сказал он. — Если я чего-то и понял — и оттуда, и из того, что творится у нас — без идеи нельзя. А у нас какая идея? За что стоим?

— За веру, царя и Отечество, — спокойно и без малейших раздумий ответил Аристов. — Петя, мы с тобой были там. Мы видели, как оно. Веры нет. Нет Государя. Ты видел у нас плакаты — «Его величество наш рулевой»? «Народ и Государь едины»?

— У нас верноподданические адреса пишут, — тихо, но убеждённо возразил Петя Ниткин.

— Адреса — это не плакаты, — с такой же убеждённостью покачал головой полковник. — Адрес — это почти что личное послание…

— А Отечество как же? Мы-то знаем, как они за него сражались. Дай нам Господь всем так сражаться в последний наш час…

— Вот и мы сражаемся за Отечество, Петр. И у нас есть интервенты, на нашу землю явившиеся.

— Немцы уйдут, что делать станем? — не соглашался Петя. — Что против этого — «земля крестьянам, фабрики рабочим»?

— Так ведь враньё же это, кадет.

— Вранье, Константин Сергеевич. Но в него же сейчас верят. И потому против нас идут. Те же армейские полки — кто разбежался, а кто и против выступил, как волынцы.

Аристов недовольно поморщился, отворачиваясь. Почти его собственным мыслям отвечал кадет Ниткин, и ответы получались ой как нерадостные.

— Вы знаете, Константин Сергеевич… я вот думал, думал… только вы простите меня…

— Говорите, кадет. Всё, что скажете, останется строго меж нами.

— Я вот думаю… вы не сочтите меня трусом или предателем каким, я… присяга… — Петя Ниткин страшно волновался, частил и сбивался — он, первый ученик возраста! — Может, что Государь с нами — оно и хорошо, и плохо…

— Плохо? Это как? Это вы о чём, кадет?

— Ой, Константин Сергеевич, да я… ну, я… я к тому, что землю-то и впрямь дать надо… и чтобы хозяева рабочих не тиранили…

— А Государь, значит, может не допустить принятия таких законов, да, кадет? Вы к тому?..

Даже в темноте бронеплощадки можно было разглядеть, как мучительно покраснел Петя Ниткин.

— Не Государь. А те, что вокруг него. Привыкли, что оно всё так, как есть, и ничего менять не надо. Что смутьянов можно силой оружия принудить. Может, мы и принудим — хотя тем не удалось — а что потом?

— Уж не записались ли вы, кадет Ниткин, в большевики?

Две Мишени знал, что это не так. И сердился он сейчас не на кадета Ниткина, а на самого себя — что не было у него простых и ясных ответов на все эти вопросы.

— Упаси, Господи, спаси и сохрани, царица небесная! — Петя несколько раз истово перекрестился. — Я присяге до гроба верен буду, ваше высокоблагородие!

— Прости, Петя, — совсем не по-военному вздохнул полковник. Словно был кадет Ниткин если не сыном, то самое меньшее — племянником. — Сам о том же думаю, голову почти сломал. Только молитва и помогает. На Господа уповаю. Но и нам плошать не след.

— Вот и я про то же, Константин Сергеевич. Коль не придумаем что-то своё, да хотя бы… хотя бы то же «земля крестьянам!» — и не в самом конце, как там, когда уже ничего было не изменить, а сейчас, немедля. Эх, манифест бы государев сейчас…

— Тебе б, Петя, в государственном совете заседать, — кивнул полковник. — Конечно, я буду говорить… с кем смогу. Но мы, как ты знаешь, остались без генерала, Неверовский тяжело ранен, не смогли мы его вывезти, а без него… я в свиту Государеву не вхож.

— Но надо войти, Константин Сергеевич! Вы ж Государя из заключения освободили!

Две Мишени только дернул щекой.

— Сроду подобным не козырял!..

— А теперь надо! Надо! — Петя Ниткин сжал кулаки, и Аристов вдруг подумал, как это должно выглядеть со стороны — безусый кадет указывает, что делать, боевому полковнику, георгиевскому кавалеру!..

— Надо — значит, надо, Петя. Будем стараться и добьёмся. — Две Мишени постарался, чтобы голос его звучал бы как можно увереннее. — А теперь — где наша славная первая рота?..

Первая рота почти полностью занимала бронепоезд. Прислуги на нём осталось всего ничего — даже те сверхсрочники, на коих надеялся командир б/п, поручик Котляревский, за время петербургской замятни разбежались кто куда.

В штабном вагоне офицеры-александровцы с частью присоединившихся к ним армейцев и гвардейских, до рези в глазах вглядывались в расстеленную карту, освещённую тусклой сорокасвечёвой лампочкой.

— Псков. Самое главное Псков пройти… — слышались голоса.

— А там немцы.

— Город брать придется.

— А, может, на Бологое удастся проскочить, господа? На Бологое и — в Первопрестольную…

— Немчура бологоевский ход первым перекроет. Не считайте неприятеля глупым, поручик.

— Никто и не считает. Но сколько у них гарнизон в этом Пскове? Не дивизия, не бригада и даже не полк. В лучшем случае — батальон и без тяжёлой артиллерии.

— Нам и батальона хватит, господа, — Две Мишени тоже склонился над картой.

— Что же вы предлагаете, Константин Сергеевич?

— Остановиться в Торошино. Взять станцию — думаю, это полегче будет, чем весь Псков. Выслать разведку. Осмотреться.