Барбара Прайтлер - Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести
П. де Зойза из университета Коломбо провел опрос 2000 жен пропавших без вести солдат и более глубокое исследование, в котором приняли участие 22 женщины. Вот что он написал по этому поводу:
«Молодые вдовы солдат, пропавших без вести в бою, испытывают чувство вины оттого, что ощущают себя привлекательными для других мужчин, и попадают в затруднительное положение, так как, вступив в новые отношения, они таким образом признают, что их муж мертв.
В консервативном обществе Шри Ланки это обычно имеет для женщины самые неблагоприятные последствия, так как родственники со стороны мужа и сообщество, частью которого она является, не одобряют подобного поведения. Все 22 солдатские жены… дали понять, что одна из их главных проблем – в том, что они обязаны „навсегда“ сохранить надежду на то, что их муж когда-нибудь вернется.
Также эти женщины испытывали страх перед будущим, особенно это касалось неясных перспектив нового замужества, возможной неспособности отбить сексуальные атаки со стороны других мужчин и ухудшения положения вследствие отсутствия мужа. Женщины также были озабочены будущим своих детей и тем, что они не могут строить долгосрочные планы»
(De Zoysa, 2002, с. 2005).Важный шаг по преодолению этой общенациональной травмы был сделан в 1995 г. благодаря работе трех комиссий по расследованию случаев пропавших без вести. В течение первого года комиссией было проработано 8543 таких случая (Fernando, 1998, с. 6).
Если комиссия признавала гибель пропавшего и подтверждала это официально, то родственникам выдавалось свидетельство о смерти, с которым те могли претендовать на финансовую компенсацию. Это существенно улучшило социальное и финансовое положение тысяч вдов и детей, оставшихся без отцов.
Комиссии захлестнуло громадное количеством запросов. У многих родителей, жен и детей по прошествии пяти-семи лет после исчезновения близких потребность в получении информации была огромной. Комиссии были назначены новым правительством, которое не несло ответственности за исчезновения и поэтому вызывало достаточно доверия, чтобы люди поручили ему прояснение судьбы своих близких.
Другим шагом на пути помощи травматизированному населению стало бы наказание ответственных за насильственные исчезновения. Маловероятно, однако, что это требование может быть осуществлено. Л. Блэк трезво анализирует:
«Комиссии дали свои рекомендации, но никакие законы не были приняты для их воплощения в жизнь»
(Black, 1999, с. 8).Он приходит к выводу, что ответственные люди из правительства и чиновники настолько глубоко погрязли в процессах поиска решений о нарушениях прав человека, что закончить дело возможно только при помощи извне.
«Даже если чиновников и меняли, структурный слом системы в целом мешал поиску истины… Результатом использования правительством всей машины по принуждению к соблюдению законов во время расследования массовых исчезновений стала система, которая не может работать без посторонней помощи»
(там же).В то время как на юге страны большинство исчезновений имели место с 1988 по 1990 г., на севере и востоке люди находились под угрозой исчезновения постоянно, поскольку основной конфликт между сингалезским большинством и тамильским меньшинством разгорался там.
5.4. Поиск пропавших по ту сторону разумного
В поисках пропавших родственники обращаются к религии, мистике и другим сверхъестественным феноменам. Дая Сомасундарам и К. С. Джамунананта из университета Джафны на севере Шри-Ланки описывают поиск одной семьей пропавшего сына и брата. После того как все расследования с помощью национальных и международных организаций оказались тщетными, они обратились к прорицателям. Надежда, которую те внушали, гнала семью от одного прорицателя к другому. Колебания же между надеждой и отчаянием вылились в ухудшение здоровья некоторых членов семьи.
«30-летний господин… пропал в середине августа 1996 г., когда утром ехал на велосипеде на работу. Родители и три его сестры отправились на поиски и узнали, что он арестован военными. Они подали жалобу в армейскую бригаду 512, в органы государственной власти, в МККК и в Комиссию по правам человека. Все было напрасно.
Они решили послушать гороскоп от Састиракарана. Тот сказал, что для объекта поиска сейчас „неудачный период“. Три месяца спустя семья отправилась в Мирасавил послушать Ваку, еще одну прорицательницу. После совершения определенного ритуала та сказала, что пропавший живет на юге. Через полгода они поехали в Коккавил, где оракул, сообщив, что пропавший жив, велел молиться богу Каннану. (Семья продолжает ему молиться по сей день.) Позже другой оракул, в Алаведди, тоже сказал, что человек жив.
Тем временем мать заболела, потеряла аппетит, ей стало трудно говорить, и год спустя она умерла. У отца тоже началась депрессия, он перестал ухаживать за собой. Сестра же теперь не может сосредоточиться на работе. Но в слезах они повторяли, что продолжают молиться, чтобы дорогой им человек когда-нибудь смог вернуться»
(Somasundaram, Jamunanantha, 2002, с. 244).Поиск пропавшего сына и брата всеми земными средствами не увенчался успехом, но и оракулы с их предсказаниями ничего не сообщили о местопребывании исчезнувшего. Чем больше отчаявшиеся люди втягиваются в обман, тем дальше их поиск оказывается от методов и средств, которые поддаются проверке.
Научные методы – эксгумация, судебные процедуры и пр., которые могли бы дать людям шанс на идентификацию близких, применялись в Шри-Ланке редко. По-видимому, отсутствует политический интерес к проработке истории и к прояснению ситуации для родственников.
Зато в регионах, в которых в 80-х годах прошлого века исчезло так много людей и где находили так много обезображенных до неузнаваемости трупов, стали процветать «рассказы о привидениях». Шашанка Перера цитирует в качестве иллюстрации к этому одну из историй, напечатанную в газете «Irida Lankadipa» 8 ноября 1992 г.:
«Однажды, когда несколько человек рыбачили в этой местности, они услышали на вершине скалы странные звуки. Потом вдруг появился мужчина крепкого телосложения в черной одежде и шляпе. С громким шумом он прыгнул в море. Через некоторое время рыбаки увидели, как этот мужчина снова лез на скалу. Потом появился другой мужчина и они оба спрыгнули в море. Рыбаки вернулись домой и съели пойманную ими рыбу, приготовленную с карри. Ночью у всех троих случилось расстройство желудка, их экскременты были черными. – Другие рыбаки видели группу неизвестных людей, которые в темноте шли на парусах к берегу и исчезали в последний момент»
(цит. по: Perera, 1999, с. 95).Несколько лет назад на этом месте были расстреляны спрятавшиеся там четверо молодых людей, трупы их были брошены в море. Перера видит в такого рода историях способ вспомнить о пропавших без вести и одновременно с этим – выразить вину выживших.
«Более того, я бы сказала, что это выражение их личной вины. Оставшись сами в живых, они не смогли предотвратить гибель многих членов их общины… Насколько нам известно, в контексте террора на юге картина тел, плавающих в речных и морских водах, стала одной из самых стойких в головах людей. Поэтому рыбаки, по их представлениям, съели порченую рыбу – рыбу, которая кормилась человеческими останками, возможно, даже останками членов их собственной общины»
(Perera, 1999, с. 96).5.5. Дети пропавших без вести солдат (Сараево)
После войн на Балканах 1990-х годов около 40 000 человек считались исчезнувшими или пропавшими без вести (Schmidt-Häuer, 2002).
Психолог Сибела Звиздич задокументировала воздействие на детей потери отца, убитого или пропавшего без вести. Участвовавшие в исследовании 816 детей 10–15 лет из 14 школ Сараева были разделены на четыре группы. Во время войны им было от 6 до 12 лет. Матери их были живы.
Первая группа включала 201 ребенка, чьи отцы пропали без вести во время войны. Никаких сведений об их местонахождении семьи не имели. Большинство из них пережили войну в лагерях для беженцев в Боснии. Вторая группа состояла из 204 детей, временно разлученных во время войны со своими отцами. Вместе с матерями дети бежали из страны, в то время как отцы оставались Боснии. Отцы 208 детей, составлявших третью группу и находившихся вместе с матерями в течение всей войны в Боснии, были убиты во время войны. Семьи довольно быстро были оповещены о смерти отцов. Последняя группа из 203 детей была выбрана в качестве контрольной – потери не коснулись этих детей, во время войны они с обоими родителями продолжали жить в Боснии.
Звиздич обследовала детей при помощи разработанных ей самой «Опросника по связанным с войной травматическим событиям» (34 закрытых и один открытый вопрос), «Опросника по послевоенным травматическим переживаниям» (10 закрытых вопросов), а также шкалы депрессии для детей (Birleson depression scale for children). Исследователь пришла к выводу, что дети, чьи отцы были убиты, были травмированы меньше, чем дети, чьи отцы пропали без вести:
