Лев Соколов - Последний брат
Фока лишь молча кивнул, на щеках его горели два красных пятна, как у чахоточного.
— Улеб, сын Ингвара. Твой отец язычник, а женился на христианке. Не захотел сменить языческую веру на истинную, и уехал с Руси, к нам. Служит у нас в трапезитах-пограничниках, добился начального поста, но прямо скажем, странно он выбрал новый дом, чтобы укрыться от христовой веры… Доволен ли он тем, что его сын стал христианином?
— Мы редко видимся.
— А когда видитесь?
— Этого мы стараемся не касаться, василевс, — пробурчал Улеб. — А в ином у нас разногласий нет.
— Мой вопрос опечалил твой лик, молодец?
— Нет, василевс.
— Что тогда?
— Я думал, что был зван на твой двор драться. А пришлось просидеть штаны на скамье.
— Вот оно что… То политика, воин. Не было бы государству на пользу, если бы этериота побил рус. Нужно было, чтобы его побил именно природный ромей. Разумеешь ли?
— Разумею, василевс. Но когда нужно будет драться без этой твоей политики, ты кликни меня.
Император засмеялся.
— Я запомню тебя и твои слова, воин. Будь уверен.
Император подошел к последним в ряду — двум муголам.
— Ну а этих молодцов представлять мне не надо. Амар-Мэргэн, сын и брат великих хаганов Мугольской Державы, и его друг Юлхуш-Очугуй, тоже родом не последний.
Вся контуберния глазела на Амара. Трофим усилием воли приставил нижнюю челюсть обратно. Амар — сын мугольского хагана! Да правильно ли он понял, нет ли ошибки? Но император сказал, что сказал, и Амар почтительно кивнул императору, и теперь стоит, спокойно улыбаясь своей тонкой улыбкой. Император оглядел Трофима и товарищей.
— А что у твоих друзей такой ошарашенный вид? Неужто они и не знали ничего?
— То было бы лишнее, василевс, — покачал головой Амар. — Нам было бы труднее общаться попросту.
— Что ж, и то верно. Ну теперь-то они знают.
— Надеюсь, это ничего не изменит, василевс. — Юлхуш ответил императору, но глядел при этом на свою контубернию.
Здесь император промолчал, но улыбнулся.
— Тогда давайте дадим им время привыкнуть к этой мысли. Амар, Юлхуш, пойдемте, прогуляемся по соседней галерее. Давно не видел вас. — Он повернулся к остальным. — А вы, воины… О вас позаботятся. — Лысый служитель в стороне почтительно кивнул. — Приведите себя в порядок и оттрапезничайте. Вы гости в моем доме.
Все поклонились, когда император покидал залу. Амар и Юлхуш последовали за ним, а остальные — за лысым служителем. Трофим мельком успел увидеть императора с друзьями, неторопливо идущих по боковой галереи. Их же отвели сперва для омовения, а после к столу.
* * *Император неторопливо шагал по дворцовой галерее, поглядывая на идущего рядом Амара. Юлхуша они оставили поскучать у первой же двери… Смотрел, прикидывал, изучал. Мягкие красные императорские сапожки без каблуков ступали по плиткам неслышно, а подкованная воинская обувь Амара отбивала каждый шаг цокотом. Амар не участвовал в бою и не взмылился, как его други, но все равно он выглядел чужеродно здесь в своей простой без роскоши паноплии… Ни слуг, ни придворных они не встречали. Галерею блокировали доверенные люди, и можно было поговорить о том, что есть, и по разговору прикинуть, что будет.
Император остановился, и развернувшись к Амару, внимательно посмотрел ему в глаза.
— Вырос, — задумчиво сказал император.
— Годы прошли, мой василевс, — осторожно ответил Амар. И поколебавшись, продолжил. — Не думал, что ты и вспомнишь меня с той единственной встречи…
— Пять лет, — сказал Диодор. — Я отослал тебя из дворца, но не из своей памяти. Такова была воля твоего отца.
— Воля отца?
— Он был хороший человек. Он не хотел, чтобы ты изнежился. Во дворцах, знаешь, плохо растут воины. Вот интриганы, болтуны и сластолюбцы здесь цветут пышно.
— Не скажу, что твои дворцовые этериоты плохие войны, василевс.
— Они пришли сюда уже устоявшимися мужами. Да и живут, хоть и при дворце, наособицу. Они чужаки здесь, и в этом их сила, их слабость, их польза. В этом их смысл.
— Сколько всего в одном…
— А по-другому и не бывает, Амар.
— Позволишь спросить, василевс?
— Мы не в приемной зале. Здесь и сейчас говори, не спрашивая дозволения, мальчик… О, вспыхнул! — Диодор улыбнулся. — Не обижайся. Да, не мальчик, — мужчина… Чем старше я буду становиться, тем чаще я буду называть всех, кто моложе меня, мальчиками. Если они мальчики, то вроде и я еще не старик… Это ты поймешь только через несколько десятков лет. А сейчас спрашивай без церемоний. Церемонии крадут время, а я в нем ограничен. Империя, знаешь, прилипает к тебе как пиявка, и все время требует внимания. Она ревнивей самой ревнивой жены. Со временем уже трудно различить — держава принадлежит тебе, или ты державе. Спрашивай.
— Раз этериоты во дворце на особицу… Почему же ты не отдал меня им в воспитание, василевс?
— Потому и не отдал. Чужаки вырастили бы чужака. А я хотел, чтобы в тебе проросло немножечко ромея. Не истерся до конца мугол, но при этом проступил ромей. Чтобы ты понимал нас, но и не разучился говорить со своими. Ты очень чисто говоришь на языке империи, Амар. Даже «векаешь», а не «бекаешь».
— Как это?
— Уроженцы старой Эллады назвали бы меня «басилевсом». У тебя очень чистый центральный имперский. Это хорошо. Настолько хорошо, что может быть даже и плохо…
— Почему?
— Потому что не проступил бы этот греческий в твоем родном языке. Слишком много лет вдали от своих… Ты родную речь не забыл ли?
— Не забыл, василевс. Со мной был друг.
— Юлхуш. Твое отражение.
— Да. Мы говорили с ним на родном… о разном. А кроме того, я учил своих контуберналов моему языку. Как бы я их учил, если бы забыл…
— Славно, Амар. Юлхуша я учел, а что ты сам увеличишь родную речь округ себя, даже не подумал. Славно. И все равно… слова-то помнишь, а говор незаметно меняется… Но ты молод, ум твой гибок, и ты сможешь все быстро вспомнить, если время не будет упущено… Примерно так я и думал тогда, когда крохотное посольство привезло мне мугольского мальчика. Я тогда много думал, как поступить с тобой, Амар.
— А я тогда… подумал, что…
— Договаривай, Амар. Я за честность не казню. Её и так днем с Диогеновым фонарем не сыщешь.
— Подумал, что ты просто отослал меня с глаз долой, василевс.
— Нет, Амар. Хотя тот мальчик, которым ты был, и мог подумать так. А сегодня, после того что я тебе сказал, ты ведь уже понял, что нет. Многую возможную пользу я в тебе видел, Амар. А теперь ты, не тот мальчик, а сегодняшний муж, скажи мне, какую?
И с этими словами император остановился, испытующе глядя Амару прямо в глаза.
— Ну… — Амар задумался. — Ты сказал, василевс, что хотел сделать меня немного ромеем, но чтоб и муголом я быть не перестал. — Император на Амара смотрел, не выражая ни согласия, ни отрицания. — Тогда, вернувшись обратно к отцу, я был бы как мост между двумя берегами и разрешил бы многие непонимания… Больше мне ничего не приходит в голову, василевс. Только все это не имеет смысла, ведь отец не просто послал меня учиться. Он ведь меня выгнал.
Маска невозмутимости сползла с императора, и он уставился на Амара расширенными от удивления глазами.
— Выгнал тебя? Мальчик! О чем ты говоришь?… Он… — Император замолк на секунду. — Он даже тебе не сказал? И ты все это время думал…
Диодор усмехнулся, и взгляд его устремился к потолку, пока он обдумывал какую-то новую для него мысль.
— Ну-ка пойдем присядем, Амар. — Предложил Император. — Разговор, похоже, будет дольше, чем я думал. Нет… не сюда… здесь из-за вазы мы не увидим, если к нам кто подойдет. Давай вот на эту скамейку.
Они присели на скамью, рассчитанную как раз на двоих человек, без того чтобы жаться, но и без того, чтоб на неё мог сесть третий. Император потер переносицу.
— Выходит, Амар, у меня для тебя новостей больше, чем я думал. Я ведь и предположить не мог, что он не скажет и тебе…
— Отец?
— Да, твой отец… Великий хаган, Хуран-Бохо…
— Что? Что он?…
— Нет, давай-ка теперь я начну с самого начала. — Император помолчал. — Амар, мы с твоим отцом долгое время были добрыми соседями. Это потому, что до того мы кроваво воевали.
— Как это?
— Знаешь, у моих русских этериотов есть хорошая поговорка: «Добрая война лучше худого мира». Разумеешь ли, о чем сказано?
— Воину война всегда в радость, василевс. — Покачал головой Амар. — В ней слава и добыча. Но ты, наверное, мыслишь о большем…
Диодор улыбнулся.
— Война все решает и определяет. В ту или иную сторону. Война показывает, кто силен, а кто слаб. Кто укрепился, а кто сгнил. Война прочищает зрение правителям от иллюзий, которыми отравляют их льстивые сановники. Только вот правда эта непомерно дорого стоит простым людям, да и для самих правителей бывает смертельно горька… Мы с твоим отцом воевали. Отведали силы друг друга. Потому и стали после добрыми соседями. И мир был прочным, пока он был на троне.
