Леонид Жирков - Счастливчик
В лагери полк выходил обыкновенно, имея в каждой роте не больше 70–80 человек, а потому и палаток на роту редко бывало больше восьми. Внутренность палаток, содержалась в большой чистоте. Но вот воздух! Аромат портянок не забываем. При густоте населения, в ночное время, спасали открытые полы и благодатный ветерок. Сразу же за солдатскими палатками располагались помещения фельдфебелей. В некоторых ротах это были тоже палатки, но оборудованные более комфортабельно.
В некотором отдалении от фельдфебелей, уже в лесу, были устроены солдатские души и находились малые удобства. Эти последние содержались в такой безупречной чистоте, что присутствие их не ощущалось даже при ветре. Самое большое, это изредка запахнет дезинфекцией. Большие удобства помещались далеко позади, в самом конце лагеря, за конюшнями.
Тыл палаточного расположения — лесок с дорожками, усыпанными песком, в глубину еще шагов на полтораста далее шла дорожка, которая шла параллельно передней линейке. По другую сторону этой дороги тянулась линия офицерских бараков. Наши офицерские бараки никакого стиля не имели и, в противоположность нашему отличному лагерному собранию, были вовсе непрезентабельны. Каждый барак представлял, из себя маленький деревянный домик с террасой. Домики делились на две половины, и из каждой половины дверь выходила на террасу. Так как один офицерский барак полагался на роту, то одна его половина предназначалась ротному командиру, другая — двум младшим офицерам. У ротного было три комнаты: кабинет, спальня и маленькая комнатка для денщика. У младших офицеров по комнате и такая же комнатушка для двух денщиков. Кроме парадного входа, через террасу, на каждой половине было еще и черное крыльцо.
Впрочем, никогда не случалось, чтобы наши офицерские бараки были населены, как им это полагалось. Офицеры постарше через два лета в третье имели чуть, что не законные права на трехмесячный отпуск. Были подполковники и капитаны, которые умудрялись получать отпуск каждое второе лето. Все они на летний сезон разъезжались, т. к. отпуска в полку давались легко.
Во время лагерного сбора в ротах зачастую оставалось по одному офицеру и при таких условиях жаловаться на тесноту в бараках нам не приходилось. Мебель в бараках была собственная офицерская. Свозили туда обыкновенно все то, что уже не годилось на городских квартирах. Кровати у всех были городские и обыкновенно с пружинными матрацами. Почти всюду в бараках имелись диваны и мягкие кресла. Попадались бараки с кушетками, зеркальными шкафами и даже с коврами. Вообще суворовского аскетизма, там, нужно сознаться, не наблюдалось. Каждый старался устроиться поудобнее.
Бараки батальонных командиров, были еще больше и еще удобнее и помещались в саду, против Собранья. Барак командира полка был деревянный домик в несколько комнат. Это была уже настоящая «дача», со всеми возможными удобствами. На содержание и ремонт офицерских бараков казна, по обыкновению, ничего не отпускала. Накопленный из офицерских вычетов, по рублю в месяц, существовал «барачный» капитал. Из него и брались деньги на всякие покраски и починки.
За офицерскими бараками шла дорожка, а за ней, на некотором расстоянии, были построены огромные и солидные, на кирпичных столбах навесы, каждый вместимостью на 500 человек. Это были батальонные столовые и кухни. Каждый четырехугольник навеса делился на четыре части, по числу рот в батальоне, а посредине кухни с котлами. Около каждой кухни во время обеда и ужина работал свой кашевар, в белом фартуке и белом колпаке. Каждая из четырех рот располагалась в своем углу, и все столы были выскоблены. Мыли их часто горячей водой с мылом, а после каждого обеда и ужина протирали мокрой тряпкой, таким образом, содержались они в самой идеальной чистоте. Столовых в полку было четыре, по одной на каждый батальон. Кроме своего прямого назначения, эти навесы-столовые служили и другим целям. В ненастную погоду под руководством офицеров и унтер-офицеров там производились занятия, «словесность», сборка-разборка винтовки и «грамотность». Спору нет, что в России было много неграмотных, все же из поступавших осенью в роту 50–60 человек, совершенно неграмотных выходило не больше 10–15. Зато так называемых, «мало-грамотных», которые могли читать только по печатному, с превеликой медленностью и "пальчиком водя", а когда пускались писать, то выводили чудовищные загогулины — таких было подавляющее большинство. По успешности их всех делили на группы и при первой возможности сажали их за буквари. Как общее правило, писать любили больше, чем читать. Это было занятие много занимательнее.
Для экономии, а главное для удобства, в лагерях чины надевали высокие сапоги только на строевые занятия и в наряды, а все остальное время разгуливали в «опорках». Полагаю, что военным объяснять, что такое «опорки», излишне. Ходить без фуражки или без пояса не позволялось, но при фуражке, при поясе, с застегнутым воротом и с ногами в опорках, вне службы, в лагерях солдат считался одетым по форме. В опорках строем роты ходили на обед и на ужин.
Лагерное собрание было выстроено за несколько лет до моего выхода в полк на средства офицеров, причем строил его безвозмездно местный архитектор, бывший офицер полка. И извне и внутри оно было очень красиво, поместительно и производило отличное впечатление. По общим отзывам, оно было лучшее из всех летних собраний всего корпуса.
Я затрудняюсь сказать, в каком оно было стиле, но так часто строились большие богатые дачи.
Дом был деревянный на высоком каменном фундаменте, одноэтажный. Широкое крыльцо поднималось над землей ступеней на 6. Мы, молодые, случалось, прыгали с верхней ступеньки прямо на землю, и летели по воздуху довольно долго. И крыльцо и лестница были с широкими перилами.
С крыльца большие двойные двери вели в переднюю. Как во всех зданиях этого типа, все стены внутри Собрания были голые, деревянные, все балки, карнизы и доски покрыты светло-желтой краской и лаком, что на солнце было особенно красиво.
Из передней двойные двери вели: налево в бильярдную, направо в читальню, где стояли кресла и где на круглом столе посредине лежали, газеты, журналы, и "книга заявлений", и прямо — в очень большой зал, служивший столовою. В этот же зал можно было войти через двойные двери из читальни и через маленькую одностворчатую из бильярдной. Когда кто-нибудь из молодежи по неуважительной причине опаздывал к обеду и приходил тогда, когда все, во главе с командиром полка, уже сидели за столом, рекомендовалось проникать в зал через бильярдную дверь, т. к. с командирского места эту дверь можно было видеть, только повернувшись на 90 градусов.
На ширине бильярдной комнаты, небольшая часть зала отделялась от главной части сквозной перегородкой из балок, которая шла поверху, на высоте приблизительно метров 3-х, и спускалась в краям. Этой верхней перегородкой весь зал как бы разделялся вдоль на две неравные части. Стекла окон в узкой части были разноцветные, что при закате солнца давало всему залу необыкновенно красивое освещение.
В узкой части зала, вдоль окон, стоял длинный закусочный стол, а параллельно ему, в главной части — большой обеденный стол, загибавшийся углом вдоль противоположной от входа стены. По середине шедшей поверху сквозной переборки из желтых хорошо проолифленных балок, как раз над серединой обеденного стола, висел большой масляный портрет Александра Миротворца, родной брат того, который висел в зимнем Собрании.
Никаких других портретов, а тем более картин, в большом зале не было. Даже портреты царя и царицы висели в читальной. Под портретом императора Александра III которым был учрежден полк, по самой середине стола, лицом к террасе, было место командира полка.
Насупротив его, лицом к окнам сидел заведующий хозяйством полковник. Направо и налево от них садились по старшинству подполковники и капитаны. На конце, загибавшемся под углом, сидела молодежь. В зале в стене против портрета, как раз посередине двойные стеклянные двери вели на очень большую, почти такой же величины, как зал, крытую полукруглую террасу, выходившую в сад. В хорошую погоду на этой террасе почти всегда ужинали и очень часто обедали.
В лагерях электричества не полагалось. Освещать солдатские палатки электричеством, было бы, приблизительно, так же неуместно, как топить печь деньгами. Не было электричества и в Собрании. В первую половину лета по вечерам было настолько светло, что вообще никакого освещения не нужно было. А с половины июля во время ужинов в зале на столе зажигали свечи в бронзовых канделябрах, что в большом, высоком зале было очень красиво. Когда в это время года ужинали на террасе, то на стол ставили свечи с колпаками, что на фоне темного сада было также очень, красиво. Во время же больших обедов в зале зажигали керосино-калильные фонари, которые слегка, шипели, давали избыток белого пронзительного света и были достаточно безобразны. Помню, что председатель Распорядительного комитета, штабс-капитан Н. М. Ляпин, человек хозяйственный, но вкусом не отличавшийся, освещением был очень горд.
