Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег

Сон, в котором я скакал рядом со знакомыми теперь Гнатом и Алесем, под тучей стрел торков, тоже был ярким. Наши падали с коней или вместе с конями один за другим. Не сказать, чтобы стрелы врагов закрывали Солнце полностью, но что-то похожее было. И ещё этот звук, с которым наконечник впивается в живую плоть, разрывая её… Тогда семь стрел выдернул Рысь из кольчуги Всеслава, глядя на каждую из них с недоверием, а на князя — со священным восхищением. Видно, думал, что кожа княжья дублёная, не берёт её железо вражье. И кожух, что под кольчугой был, потом на просвет даже смотрел. Не верил, что так бывает, Богов славил за избавление вождя и друга от гибели. Павших мы вместе потом провожали. Долго, несколько дней. Потому что без правильной помощи опытных лекарей, без снадобий да ухода умирали парни. И тоже долго.

Сон, в котором мы сидели друг напротив друга за столом, даже в разной одежде неразличимые, как братья-близнецы, повторявшийся всё с новыми и новыми деталями вторую ночь, будто сделал нас ещё ближе. Это по-прежнему было странным и необъяснимым, но на сумасшествие походило слабо. А когда тело бодрствовало — всё было совершенно реальным, даже слишком. Боль, звуки, запахи, эмоции — во сне такого не увидеть. Похоже, мне и вправду выпал шанс прожить ещё одну жизнь. В новом, молодом теле, в высоком завидном статусе, пользуясь поддержкой и советами самого настоящего средневекового князя. Кто мог сделать такое? Бог, в которого я никогда не верил? Или Боги, в существовании и могуществе которых не сомневался Всеслав? Вопросов оставалось много, очень много. И очень хотелось верить, что этой, второй жизни, мне хватит на то, чтобы найти ответы хотя бы на часть из них.

* Эпикриз — суждение о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и о развитии болезни, об обосновании и результатах лечения, формулируемое по завершении лечения или на определённом его этапе. В случае летального исхода в эпикризе указывается причина смерти.

Глава 9

Разлетаются черные во́роны

Мы с Всеславом в очередной раз изумлялись, как это так выходит: тело спит и набирается сил, а мы вдвоём ведём беседы, рассказывая и даже показывая друг другу сцены и истории из наших жизней, таких бесконечно разных, но, как выяснялось с каждым сном, таких похожих, и при этом ни капли не устаём. Сошлись на том, что ум человеческий суть явление непознанное и неизведанное, ни в одиннадцатом, ни в двадцать первом веке. Но раз уж так вышло — надо пользоваться, как говорится, пока работает, и пока не отняли. Это к опасениям Всеслава, который объяснимо для своей эпохи всё непонятное сваливал на не менее непонятных Богов. И переживал, что дар их, я то есть, может быть ими так же легко отнят, если вздумает князь жить не по чести и позабудет совесть и старую Правду. Я не спорил. Чтобы спорить, нужны хоть какие-то, хоть мало-мальски внятные аргументы и доказательства. У меня их на наш счёт пока не имелось.

Дубовая дверь, тяжёлая, по мнению Всеслава, как бугай или даже зубр, отворилась бесшумно, тише, чем полог походного шатра. В ложницу-спальню своей знаменитой бесшумной походкой втёк Рысь. Замер у входа, оглядывая комнату, а затем притворил за собой дверь, так же, без намёка на скрип или хотя бы шелест. И сложил руки на груди, прислонившись к косяку, чуть прикрыв глаза, будто задремав.

— Топаешь, как конь, весь сон прогнал, — хрипло спросонок заявил князь, опуская ноги с кровати. «За рулём» был Всеслав, решивший, видимо, подшутить над другом.

С лица Гната слетели все невозмутимость и героизм. На старого приятеля и вождя он смотрел с непониманием и почти детским изумлением. А потом, вовсе, видимо, растерявшись, посмотрел с опаской сперва на дверь, а потом себе на ноги.

— Как услышал, княже? — поражённым голосом выдохнул он.

— Да не робей, Рысь. Не услышал. Почуял я. Да и просыпался уже, — не стал вдаваться в подробности Всеслав. — Какие новости поутру принёс? Коли заутрока не дождался — есть, чем удивить, мыслю?

— Есть, как не быть. Хочешь — сейчас поведаю, или до стола доберёмся? — в животе у Гната при словах и, наверное, мыслях о еде, предательски застонало.

— Начинай уже, не тяни душу-то. Верно, много новостей, раз аж сюда пришёл? Как раз по дороге продолжишь, — князь уже плескался над кадушкой, не забыв и про хвойно-дубовый отвар.

— На ушах город стоит, Слав, — начал друг. Ещё с раннего детства они звали друг друга «Гнатка» и «Славка», и когда вслед за ушедшим к Богу отцом княжич стал князем Полоцким, менять эту привычку не стали.

— Попы́ византийские шустрят: заутреню наладились во здравие твоё творить. Народ говорит: по десяти кун стоит нынче в Софию попасть, а к алтарю ближе — на гривны счёт идёт, десятками, — продолжал он, подавая Всеславу одежды.

— Ну, в этих сомневаться грех было. Чтоб из любого пустяка себе пользу да прибыток найти — в том они великие мастера, опытные, — кивнул князь.

— Антоний тоже удивляет народ, — продолжал Рысь, доставая из-под лавки Всеславовы сапоги. — Полночи чернецы-монахи по Подолу кружили, а поутру потянулись к обители телеги. С бабами!

Видно было, что эти новости поразили его значительно сильнее, чем продажа билетов на церковную службу.

— На торгу судачили, мол, сдал совсем настоятель, седина, мол, в бороде давно, вот и беса в ребро дождался. Виданное ли дело — баб, да в мужскую обитель? — с трудом удерживал вроде бы равнодушное выражение на лице Гнат.

— Никак, хороши молодки? — улыбнувшись, уточнил Всеслав.

— Да где там⁈ Старухи да вдовицы сплошь древние! Из них пара-тройка, говорят из старых, травницы, — понизив голос, добавил он важное.

Я только порадовался за здешнего коллегу-главврача, что не стал тянуть и начал работу по вчерашнему плану сразу же, едва добрался до обители. То, что на общественное мнение ему было трижды наплевать, тоже воодушевляло. Сам всегда именно так и поступал. Надо будет не забыть через седмицу-другую посетить их с визитом, может, подсказать-помочь чем.

— А уж о тяжбах вчерашних на торгу разговоров, — хитро закатил глаза Рысь, — забывают, зачем пришли! Не нарадуется народишко князю новому, честному да справедливому. И вдов порочить да разорять не попустил. И торгаша-подлюку, что в голодных смертях детей виновен, на чистую воду вывел. Там ночью сунулись было одни на подворье Микулино, на дармовщинку-то. Так их соседи едва на рогатины не подняли, на всю улицу вой стоял, что это теперь не купцово добро, а княжье, и его хитить не дадут!

— Отдарить бы соседушек тех за добро по чести, — чуть прищурился Всеслав на друга. Уже будто зная ответ.

— Да сделали, сразу, — отмахнулся Рысь, не обманув ожиданий. — Там пара моих была, они бы и без соседей справились, конечно. Но, как погнали те ворьё от ворот, вышли на видное место, напугав там всех, да по полгривны на дым вручили, твоим именем, да с добрым словом.

— Молодцы, сам тоже похвали их за дела верные, — кивнул князь серьёзно.

— Я уже, — доложил Гнат. — Если бы довелось им с твоих рук получить памятку малую, безделицу — вовсе крылья б выросли, и у них, и у прочих дружинных.

— Найди мечи того дурака вчерашнего, — согласился Всеслав. — Перед обедней выстроишь на площади у Софии наших. Слова скажу да отдарюсь за добро.

Гнат кивнул. Не подумав о том, что князь начинал встраиваться, как говорили в моё время, в здешнюю повестку с похвальной и завидной скоростью. Мне и самому это было в новинку, но память Всеслава говорила, что молву подкармливать-приручать важно и нужно с нова́, с первых дней. Вот тебе и политтехнологии отсталого Средневековья.

— А уж про бой-то разговоров! Каждый божится, что либо сам на дворе за плечом твоим стоял, либо сват его. Как ты ловко меч-то к небу вскинул нарочно, чтоб Дед-Солнце блеснул отражением да глаза змеиные северянину выжег! А ты в тот самый миг — хвать! Да своей рукой жало-то гадине и вырвал, только юшка во все стороны полетела! — Гнат явно передавал-копировал чьи-то слова и эмоции, сам он был гораздо сдержаннее.