Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег
Он и вправду был хорош. На кругу, что очертил секирой Ждан и обошли с крестами святые отцы, старался встать, чтоб Солнце мне в глаза светило. И мечами, добрыми, северными, работал ловко, уверенно, профессионально. Погонял меня чуть, проверяя, на что способен противник, чего можно от него ожидать. И через несколько пробных заходов, решил, что пора.
Всеслав берёг левую руку, скользя по утоптанной земле двора, уходя от ударов, которые многие из ахавших и вскрикивавших зрителей даже не видели. Мечи Йоргена всё набирали скорость, делая его похожим на хвостовой винт Ми-24. Князь едва не отвлёкся, будто увидев моими глазами ударный вертолёт, но успел отшагнуть и чуть отвернуть корпус, снова пропуская мимо гудящую сталь. И неуловимо коснулся своим мечом левого запястья боярина. Кисть повисла, побежала кровь, один из клинков выпал на землю. Судя по ране, которых я навидался, пожалуй, побольше, чем любой из здешних, почти все сухожилия перерезаны. Да так, что и в моём времени не всякий взялся бы сшивать.
Глаза Йоргена сперва побелели от боли, но боя он не прервал. И через несколько выпадов поймал князя на ту самую степную ухватку, которых, по мнению Рыси, не знал: остриё его меча поймало и крутануло Всеславов снизу вверх, резко и остро, выворачивая кисть чуть наружу. Отцовский меч взвился в небо, будто целясь в Солнце, блестя в его лучах, как вылетевший из воды жерех. Под вой толпы боярин оскалился и вскинул острую сталь над головой, явно рассчитывая развалить князя от плеча до бедра. Этот смог бы.
Как случилось то, что произошло сразу после того, как взлетел к небу клинок князя, даже мы с ним не поняли. Само так вышло. Будто тело Всеслава вмиг оказалось под моим контролем, и я сработал так, как смог. А смог удачно.
Правая кисть, словно враз озябшая, потеряв привычную рукоять меча, сжалась в кулак. Правый носок оттолкнулся от земли, задавая ускорение и силу. К движению привычно, натренированно за долгие годы, подключился поворот корпуса, движения плечами — и выстрел правым кулаком точно в бороду, под оскаленные зубы. Тут счёт шёл не на секунды, а, пожалуй, на сотые их доли. И я успел.
Хруст, что раздался при ударе, заставил моргнуть, вздрогнуть или вскрикнуть почти каждого на подворье. Звук этот мог бы, наверное, быть вызван сломанными зубами, что брызнули в стороны вместе с кровью. Которая хлынула, когда боярин, видимо, решивший сообщить мне перед смертью что-то напутственное, откусил себе язык, когда мой кулак влетел ему под подбородок. Но я видел, как поплыли в разные стороны его глаза, только что яростные, полыхавшие уже торжеством победы, а теперь совершенно пустые, стеклянные. Это был очередной в моей жизни чистый нокаут. Но тело князя оказалось крепче и сильнее моего, даже молодого. Поэтому, сухо говоря, произошла сочетанная травма. К укушенно-откушенной ране языка, перелому зубов и сотрясению мозга добавился перелом основания черепа.
Князь, к которому вернулся контроль над собственным телом, пока я формулировал диагноз, а точнее посмертный эпикриз*, успел не глядя поймать возвращавшийся обратно в соответствии с законом всемирного тяготения, меч. И одним движением вогнал его в ножны, блеснув клинком в ярких лучах Солнца. И время, до этого мгновения тянувшееся медленно, будто вон то облако над Днепром, напоминавшее голову бородатого мужика, ускорилось, словно пытаясь догнать само себя.
— Ещё я меч отцов обо всякую падаль пачкать буду, — буркнул Всеслав, сделав вид, что всё прошло именно так, как и было задумано.
И толпа взвыла, придя в себя только сейчас, до этого самого мига стоявшая в немом оцепенении. Орали все, тыча в меня пальцами, хлопая друг друга по плечам и обнимаясь. Азарт и восторг, довольно неожиданные, расцветили лица византийских священников. Страх и печаль по убиенному соседствовали в выражениях лиц чёрных Печорских монахов. Облегчением и обожанием светились почти все. Но особенно эти эмоции запомнились на лицах заплаканной Лизаветы и бледной Анны, вдовы кузнеца.
После был положенный пир, в ходе которого получилось уделить пусть немного времени, но каждому из высоких гостей. Рома под согласное кивание Алеся договаривался о провозе первых киевских грузов по нашим волокам на Двине. Глеб с сосредоточенным лицом слушал очередного торговца. Судя по опасливым взглядам которого можно было предполагать, что в ближайшее время обмана со стороны здешних негоциантов и представителей крупного бизнеса ожидать не стоило. Мы с отцом Антонием обсудили здравоохранение. После возвышенной беседы с митрополитом о том, что стоит ещё раз напомнить людям о важности и ответственности таинства крещения, за которое не грех и отблагодарить, разговор со здешним коллегой-главврачом был поистине как бальзам на раны.
Он рассказал состав той мази, что вчера пришлась так кстати. Мы даже изучили вместе результаты — он с искренним восторгом похвалил швы, что выдержали сегодняшнее испытание, и оба мы сочли состояние раны вполне удовлетворительным. Поговорили и о том, что души безгрешные во множестве до крещения не доживают. Младенческая смертность была ужасной, конечно. Я предложил настоятелю монастыря обучить хотя бы азам, основам родовспоможения способных прихожанок, чтобы у будущих матерей появилась хоть какая-то альтернатива повитухам, многие из которых, по словам Антония, и телёнка с целыми ногами принять не смогли бы. Он понарассказывал жутких историй про местные акушерские подвиги: и на кусок сырого мяса «выманивали» младенчиков, и скалкой по животам катали, чтоб «испеклись» они лучше и быстрее. Мрак Средневековья во всей красе, словом.
После этой импровизированной конференции по обмену опытом, я снова «отошёл в зрительный зал», а Всеслав с боярами условились о поддержке и взаимодействии, или что-то вроде того. По крайней мере, князь точно был доволен тем, что выяснил: сколько и чьих воев могли встать под его стяг, и в какие сроки. Получалось очень прилично. Ясно, что это всё только до тех пор, пока он находился на Киевском престоле, но всё равно чувствовать за собой серьёзную силу было приятно.
А вечером, привычно усевшись за тем самым столом во сне, глядя на спавшее спокойным и глубоким сном наше общее тело, продолжили неспешные разговоры о жизнях, таких разных, но очень во многом сходных. Всеслав объяснил, почему так отвлёкся, едва не попав под удар Йоргена, увидев моими глазами вертолёт. Был как-то сон ему: стоял в низине город каменный, а над ним тянулись к небу тонкие башни, с которых кто-то постоянно орал, протяжно и заунывно, на неизвестном наречии. Там ещё был дивный терем не то о семи, не то о восьми поверхах-этажах, с плоской крышей и крыльцом, на котором почти поместилась бы небольшая церковь. В увиденных в том сне картинках я с изумлением узнал очертания Кабульского национального военного госпиталя. Потом князь будто бы ехал куда-то на спине рычавшего огромного зелёного зверя. А после — увидел в небе цмоков, летучих змеев, драконов. Их громадные пятнистые туши пронеслись почти над самой головой, подняв на земле жуткие вихри. Страшные морды с огромными круглыми глазами, что смотрели вниз, как у хортов, охотничьих псов, взявших след. И струи дыма и огня, что изрыгали летающие чудовища наземь впереди нас, на что-то, скрытое за невысоким желто-серым холмом.
Я помнил этот выезд. И атаку звена Ми-24 по наземным целям — отрядам душманов, обложившим конвой почти у самого города. И то, как пришлось оперировать практически на земле, под рокот пулемётов, взрывы и крики. И вечный «афганец», ветер, что нёс в своём потоке множество мелких камешков…
Таких снов вспомнилось несколько, и у него, и у меня. И каждый раз происходило что-то странное. Тогда, после того, как «вертушки» ушли за холмы, а мы с ранеными возвращались в госпиталь, колонну обстреляли. Комвзвода «каскадёров», как сами себя называли бойцы отряда «Каскад», насчитал семь пулевых отверстий в моей гимнастёрке. Но ни одна пуля не коснулась тела. Он тогда просил, умолял почти, не проверять больше никогда так мою удачу. А потом стоял с чёрным, хоть и седым от пыли, каменным лицом над телами трёх своих ребят. Которых было уже не спасти.
