Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»
– Че ты там царапаешь? Еще и разговора не было… – подозрительно покосился воевода.
– Начало пишу. Ну, как обычно – «В лета семь тыщ… в съезжей избе Рыбнинского воеводы… бил челом купец Сергунька сын Николаев, Журавель по-уличному»… – пояснил Николка, макая перо в чернильницу. – Вот, теперь можно и спрашивать…
Журавель, поминутно крестясь, поведал, что продал вчера Мишке Сироткину, новожилу, три лодьи, по три рубля за посудину. Деньги Мишка отдал сразу же. А стал он нынче копеечки пересчитывать, видит – воровские – не одна, не две, а целая горсть, на три рубля с лишком! Побежал за Сироткиным, поймал его и поволок к воеводе… Тот идти не хотел, но стрельцов испугался.
– Всю бороду мне исплевал. Грит – я, мол, никаких воровских денег не давал, все копеечки – чистопородные! Так воеводе и скажу – поклеп, мол. Вот скотина-то этакая, Мишка, – грустно заключил Сергуня.
– Чего же ты сразу-то деньги не пересчитал? – поинтересовался воевода. – Как докажешь теперь, что его это деньги?
– А как доказывать-то? Он, когда мне деньги отдал, темнело уже. Я их и не сосчитал толком. Утром только в кисет-то и заглянул. Ты воевода, ты и думай.
– Ишь, какой умный! Ты, значит, надурил, а воевода решать должен. Ловко!
– А что ловко-то? Я ж головой да товаром рискую! – вызверился купец. – Я эти лодьи через всю Шексну гнал, мимо крепости, что пан Казимир сотворил. Он, собака польская, что делает – выходит на реку да всех купцов, кто туда-сюда идет, заставляет деньги платить. А кто не хочет – топит, к ядреной матери. С меня целый рубль взял. Сюда рубль, туда два… Да мужикам, что лодьи делали, четыре рубля. И всего-то навару четыре рубля. А тут три рубля козе под хвост.
– Ах ты, шельма какая, – поднял голову Николка. – А старшине-то что сказал, а?
– А че сказал? – вытаращился Журавель. – Все так и сказал…
– Не ври, – строго сказал казначей и повернулся к Котову: – Он, шельмец, старшине сказал, что мужикам за работу отдал шесть рублей. Мол, навару только два рубля.
– Хитер бобер! – всплеснул руками воевода. – Стало быть, обмануть хотел? Ну не сукин же ты сын после этого?!
– Так ведь, это… – заюлил купец. – Так бы оно все и вышло. Мужики по два рубля берут. Только у меня в Нелазском свояк живет, потому мне подешевше и уступили.
– Сколько не доплатил-то? – поинтересовался воевода.
– Ну, если по пять копеек с рубля, то еще десять копеек, – прикинул Николка.
– Какие десять копеек? – возмутился Сергунька. – А если бы я по два рубля куплял, как все прочие? Не-е, ничего я не должен… Я бы не сказал, так ты бы и не узнал.
– Цыц! – пристукнул кулаком воевода. – За язык не тянули, сам сказал. Стало быть, недостачу отдашь – десять копеек, да еще пять, за обман. До завтра не внесешь – рубль стребую да батогами велю отходить. Понял?
– Понял, – грустно кивнул Журавель и полез за кисетом. Отсчитав копеечки, он поднялся и, шаркая подошвами крепких, хоть и не новых сапог, побрел в двери.
– Куда пошел?! – рыкнул воевода.
– Как – куда? – не понял Журавель. – Домой. О воровских деньгах обсказал, копеечки свои, потом заработанные, внес. А как правду искать, сам решай. Чего еще-то?
– Ишь ты, какой скорый… Так ты не досказал – чего ты хочешь-то? Деньги вернуть али что?
– Так чего еще-то? – удивился Сергунька. – Конечно, хочу.
– Стало быть, бил ты челом, чтобы я отыскал тебе добрые деньги заместо худых?
– Н-ну… – протянул Сергунька.
– Не нукай, не запряг! – слегка осерчал воевода. – Отвечай толком. Указал ты мне на Мишку Сироткина, который воровские деньги тебе отдал. Так? Было такое?
– Н-ну…
– Мать твою, занукал… Встану сейчас да в ухо дам, – пообещал Котов, но бить мужика не стал. – И, стал быть, обвиняешь ты Мишку в том, что он нарочно тебе воровские деньги подсунул? Или – мог Мишка сам воровские деньги делать?
– Н-ну, – «нукнул» в очередной раз Журавель и невежливо поглядел на воеводу: – Чего-то я не пойму. Что ты мне вопросы-то какие-то дурацкие задаешь, с подковыркой…
– Щас узнаешь, – нехорошо усмехнулся воевода и позвал: – Костка, поди сюда!
Скрипнула дверь, и в палату вошел косолапый звероподобный мужик. Сняв войлочный колпак, лениво поклонился.
– Че звал-то, боярин? – поинтересовался Костка. – Так али по делу?
– Ты, друг сердечный, наглеть вздумал? – спросил Котов так, что всем стало не по себе…
– А че таково-то?.. – робко пробурчал мужик.
– А то, Костенька, что ежели я тебя позвал, то это уже мое дело – по делу, без дела ли… Внятно изъяснил?
– Внятно, – сказал мужик, становясь ниже ростом.
Костка, что был за ката и за тюремного сторожа, мужик неплохой. Не было случая, чтобы кого-нибудь до смерти засек. Только если не чуял, что над ним стоит сила, наглел без меры. Александр Яковлевич, зная его натуру, время от времени учил кулаком, а когда сапогом.
– Один – спрашивает, второй – спрашивает… Вы что, совсем службу завалили? Бояться перестали? Подержу вот с недельку на хлебе и на воде… Ладно, – сдержав гнев, воевода уже более спокойно сказал: – Нужно доносчика поспрошать…
– Этого? – оживился Костка, оглядывая купца.
– Его самого, – кивнул воевода, откидываясь к стенке.
Ох, как он не любил эти дела, но оставлять на Николку нельзя. О воровских деньгах воевода должен сыск чинить…
– Мужик, одежку-то скидавай, – обернулся кат к Журавелю. – Жалко, коли кнутом-то истреплю. Кровь там, че-нить еще… Подштанники оставь, а нательную рубаху сыми.
– Давай, Сергунька, скидавай. Жив будешь, так еще и поносишь. Не тяни кота за яйца. Раньше вздернут – раньше отпустят, – подбодрил купца воевода.
В матицу съезжей избы был вбит крюк. Был и другой, вбитый в стену. В углу пристроилась кадка с водой и деревянная шайка.
Костка, вытащив из-под лавки кнут, выволок оттуда веревку и набросил ее на крюк. Потянул на себя, высвобождая концы, и недовольно пробурчал:
– Че я каждый раз прыгать-то должен, как козел? Висит веревка, хлеба не просит.
– Попрыгаешь, не переломишься. Неча народ дыбой пугать, – отрезал воевода.
– Так надобно бы горницу особую завести, что ли, – буркнул кат.
– Ну, нечасто тебе и работа есть, – усмехнулся Котов. Подумав, решил сделать снисхождение купчине: – Руки Сергуньке спереди вяжи.
Если вязать сзади, вывернутся из суставов. А так, глядишь, оклемается мужик недельки через две. Ну, может, и раньше, если сильно не бить…
Сергуньку Журавеля вздергивали на дыбу, били кнутом, отливали водой из шайки и задавали вопросы. И так – три раза. И все разы мужик стоял на своем – получил он деньги от Мишки Сироткина, новопришлого купчины.
Наконец Костка спустил веревку. Обмякшего купца приняли в четыре руки – сам кат и Панька-стрелец, осторожно уложили на солому. Мокрый Журавель, исполосованный в кровь, рыдал, мелко подрагивая всем телом.
– Ну, Сергунька, теперь все, – сказал воевода с сочувствием.
– Водички пивни, – сердобольно предложил Костка.
С трудом усадив купца, стрелец попытался напоить из жестяной кружки, но вода не попадала в рот.
– Ты ему шайку подставь, – присоветовал воевода.
Когда поставили шайку, купец приподнялся на четвереньки и стал жадно лакать, словно кот, вернувшийся с гулянки.
Напившись, Журавель снова застонал:
– Ох, что же вы со мной сделали-то? Живого места нет… Ты, Костка, аспид, собака худая, зверюга злобная!
– Ты говори, да не заговаривайся, – обиделся кат. – Вполсилы бил, как воевода велел. И не по десять кнутов, а по пять. А то лежал бы ты пластом и не мычал. Ишь, хлебало-то разинул…
– Одевайся и домой ступай, – велел воевода. – Водки выпей. Бабе скажи, чтобы лампадным маслом тебя смазала.
– Может, пусть тут полежит чуток? – спросил кат. – Кровь сойдет, корочкой схватится. А то рубаху наденет, она и присохнет. Срывай потом…
Непонятно, чего жалел кат – не то поротую спину, не то исподнюю рубаху. Но воевода был непреклонен:
– Не последняя, чай, рубаха. Выправит потом из Мишкиного добра че-нить.
Журавель с помощью Костки и Паньки влез в штаны, напялил нательную рубаху. Когда купец с кряхтением заковылял к двери, воевода вдруг передумал:
– Панька! Давай-ка отведи мужика в поруб, на соломку. Водки ему дай, спину чем-нибудь смажь. Пусть пока у меня будет…
– Мишку-то сегодня расспрашивать будем? Может, на завтра, с утречка? – поинтересовался Николка, разминая пальцы – устал от писанины.
– Прямо щас, – решительно сказал воевода, хотя уже пора было ужинать. Ниче, ужин подождет, а вот с такими делами лучше не тянуть: – Панька, мать твою, что ты там возишься?! Пегобородого тащи!
– Мишку Сироткина… – поправил казначей. Невесть в который раз вздохнул и принялся чинить свежее перо.
– Один хрен – Сироткина, Пеготкина! – сердито сказал воевода. – Знай, тащи…
Пегобородый нагличал. Винил во всем Журавеля, сопротивлялся – когда Костка стал тянуть веревку, присел, пытаясь удержать тело на полу. Кат, несмотря на недюжинную силу, не мог поднять шесть пудов. Только когда на помощь пришел Панька, грузная туша поднялась вверх…
