Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда
Господин Саркисьянц был невелик размерами, но очень ладно и округло скроен, подобен тюленю, покрытому, чтобы пережить холодную зиму и ледяную воду Арктики, ровным и упругим слоем жира. Как ценной тюленьей шкурой, этот жир был обтянут тугим черным костюмом, а по жилету стекала солидная золотая цепь.
– Поймите меня правильно, я негоциант, – заявил господин Саркисьянц. – Вам известно такое слово? Я обладаю большими средствами, которые вкладываю в различные предприятия. Так что любая безделица для меня радость. Золотые часы есть? Нет? А серебряные часы есть? Нет? А остальные часы есть? Нет. Скажи, а фотоаппарат у тебя есть? А бинокль у тебя есть? А то, о чем вслух не говорят, у тебя есть?
– Я не знаю, что это такое.
Господин негоциант расхохотался. Он просто трясся от остроумия господина Берестова. Потом вытянул на золотой цепи из кармашка, словно якорь, часы и громко щелкнул их крышкой, отчего зазвучала мелодия «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…». Тут господин негоциант стал непроницаемо серьезен. Он извлек визитную карточку с золотым обрезом, протянул Андрею и сказал:
– Мы с вами, Андрей Сергеевич, будем делать большие дела. Я вас проверил. Все в порядке. Вы мне понравились. Так я и передам заинтересованной персоне.
С этими словами негоциант каким-то неуловимым образом оттолкнул задом стул, который послушно отъехал на два аршина и остановился. Затем, уже стоя, перехватил трость и, коротко поклонившись, исчез, словно был плодом воображения Андрея.
Андрей отлично знал, что Сурен Саркисьянц ему не приснился и не привиделся. А это означало лишь одно: где-то у Андрея есть двойник, вернее всего, в Севастополе. Что очень странно. Более того, его двойник каким-то образом связан с армянским негоциантом.
Менее всего Андрей мог бы предположить, что этим двойником стал его гимназический приятель Коля Беккер, оставшийся в Севастополе после отъезда Колчака в Америку.
Участие в трапезундских операциях, правда, не весьма активное и широкое, Коля начал принимать еще в апреле, при Колчаке. В конце концов, многие в штабе флота и его службах приторговывали с Трапезундским гарнизоном и тамошними негоциантами как купленным на собственные деньги, так и казенным добром.
С отъездом Колчака Коля Беккер и Свиридов стали теснее сотрудничать с помощниками подполковника Метелкина, который в значительной степени мог считаться генералом российских торговых людей. Беккер и Свиридов были нужны трапезундцам потому, что, с одной стороны, всегда знали заранее об акциях флота и армии, как благоприятных для тайной торговли, так и вредных для нее. С другой стороны, именно эти офицеры в штабе помогали обеспечить перевозки добра на военных и транспортных судах под видом боеприпасов, обмундирования и черт знает чего еще. Военные грузы никем не досматривались. Ни Коля, ни Свиридов не знали об истинных масштабах контрабанды или о ее организаторах – они были винтиками передаточных инстанций. Еще в мае полковник Баренц из контрразведки предложил Коле съездить в Трапезунд с ревизией. Коля сначала согласился, но потом, наслушавшись рассказов о нравах тамошних контрабандистов, предпочел сказаться больным. Баренц был недоволен, но ему ничего не оставалось, как самому собираться в путь: из Трапезунда приходили тревожные вести – конкуренты «севастопольской группы» намеревались перехватить рынок…
* * *Андрей снял сапоги и, усевшись на кровати, принялся рассматривать свою комнату. Центр номера занимала кровать, которая вызывала подозрения, что в этом номере останавливались обычно джентльмены с небольшими гаремами. Помимо кровати, балдахин над которой был частично сорван, в комнате стояло ободранное голубое мягкое кресло, женское трюмо с пустыми бутылочками и баночками и круглый столик на шатучих паучьих ножках. Пол был устлан потертыми коврами.
Андрей откинулся на постель, не разбирая ее. Она оказалась мягкой, податливой и невероятно скрипучей. «Что же происходит, когда на нее ложится гарем?» – подумал Андрей и тут же заснул.
Проснулся он только к вечеру от непривычных звуков под окном. Город уже очнулся от послеобеденного отдыха и набирал вечерние темпы и шумы. Кричали мальчишки, звенели и вопили продавцы воды и шербета, верещал бродячий фокусник, матерились два пьяных русских прапорщика, завывали прохожие торговцы из лавочек, что выходили на улицу, размером напоминая платяные шкафы.
В дверь постучали – это был Тема Карась, фотограф, которому госпожа Авдеева поручила оповестить археологов, что общий ужин для экспедиции будет подан в ресторане отеля «Галата» и потому всех просят по возможности одеться подобающим образом. Тема был крайне расстроен – у него была лишь зеленая студенческая тужурка, потому что Тему выгнали за увлечение фотографией из Лесного института, а впоследствии все деньги он тратил на химические реактивы, треноги и линзы для своих аппаратов, так что до остального руки не доходили. К счастью, в гардеробе Великого князя, пожертвованного Андрею императрицей, оказались лишние брюки для Темы, которые, правда, пришлось подвернуть.
Сам Андрей никаких трудностей не испытывал – замшевая охотничья куртка с золотыми пуговицами вполне могла сойти за генеральскую униформу экзотической, допустим, лихтенштейнской армии.
Труднее оказалось с проблемой туалета, ибо в гостинице такой пышности «удобства» оказались в конце синего, украшенного цепочкой матовых лампионов под потолком коридора и были заняты каким-то русским человеком, который в ответ на робкие запросы Андрея отвечал, пользуясь всеми красками русского языка, как плохо его желудок переносит острую местную пищу и напитки. В конце концов этот ругатель вышел и оказался низеньким, одновременно облысевшим и взлохмаченным поручиком по интендантству и, не попросивши прощения, побрел прочь. Зайдя внутрь, Андрей вспомнил чью-то мудрую фразу, что уровень цивилизации определяется чистотой ее туалетов.
Помыться удалось в номере, где возвышался грандиозный мраморный умывальник, созданный, видно, Скопасом, на котором стоял наполовину наполненный таз. Так что Андрей, выходя к обеду, был удручен и разочарован.
Но стоило Андрею вновь выйти в коридор и, спустившись на этаж по закругленной с позолоченными перилами лестнице, очутиться на престижном втором этаже, где располагались номера господ Авдеевых – место сбора экспедиции, как его настроение изменилось.
Ступив на мягкий ковер второго этажа, Андрей окунулся в мир неги и разврата, сомнительных удовольствий и сладострастия, невиданных денег и неслыханного коварства. Андрей всей шкурой почувствовал, что пребывание экспедиции в гостинице «Галата» грозит ей моральной, а может быть, и физической гибелью, неминуемой опасностью потонуть в болоте порока.
Но, почувствовав это, Андрей не воспротивился опасности. Его девятнадцатилетнему, не искушенному в пороках телу стало щекотно и сладко от предвкушения вседозволенности.
Дверь в номер профессора Авдеева была преувеличенно велика, и хотелось поставить по обе ее стороны по гигантскому гвардейцу с алебардой и желательно в тюрбане.
Постучавши, Андрей вошел в номер, который был так же роскошен, как коридор, так же пышен, но далеко уступал ему в размерах. Очевидно, архитектор этого здания полагал, что его посетители будут большую часть времени гулять по коридорам, а в номера забегать лишь для удовлетворения овладевшей ими страсти. Номер, намного превышавший тот, в котором обитал Андрей, был почти весь занят двуспальной кроватью под расшитым стеклярусом балдахином. Плотный профессор сидел на краю кровати и громким голосом доказывал Российскому, что надпись десятого века в районе трапезундского порта существовать не может, потому что это противоречит науке. Андрей знал, что профессор ровным счетом ничего не смыслит в греческих надписях.
Тема Карась сидел в кресле, покрытом чем-то блестящим, и заворачивал обшлага брюк. Российский слушал гневные филиппики Авдеева и смотрел в окно, за которым ничего, кроме синевы темнеющего неба, не было видно. Вошла восхитительная госпожа Авдеева в блеске купеческой зрелости. Российский как-то сказал, что ее хочется сорвать и жевать, обливаясь соком. Плечи ее были обнажены, в руке страусовый веер.
– Все готовы? – спросила она, оглядывая комнату, где все вытянулись при ее появлении и даже муж не удержался и вскочил, задрав бороду, будто от этого мог стать выше.
Княгиня Ольга прошла вдоль строя, только что не проверяя зубы. Андрею поправила галстук, Теме велела почистить ботинки, а Российский ей совсем не понравился – слишком он был мят и засыпан перхотью, и видно было, что она готова оставить его дома, но не оставит, потому что для палеографа это будет вовсе не наказанием, а подарком – он наверняка стремится к недочитанному труду Шампольона или Брэстеда. Так что и Российского взяли.
