Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)
Налились водой по уши сами. Не забыли про больную. И — вперёд.
Ревёт натужно двигатель. Шины вязнут, закапываясь в песок. Воет раздаточная коробка — включён передний мост. Вездеход передвигает наши сбитые жёсткими сиденьями задницы в нужную сторону. Потеем.
Люси выбралась из моего насквозь промокшего кармана, недовольно почистилась и принялась развлекать меня местными легендами о сокровищах мёртвых городов и невероятных приключениях охотников за ними. Нилыч вносил дополнения. Через некоторое время встретилась старая дорога, ведущая приблизительно в нужном нам направлении. Ехать по ней было значительно легче, несмотря на то что её полузанесло песком.
— Уфф. Хорошо-то как! А то всё вверх-вниз, вверх-вниз. Так и до морской болезни недолго.
Подтверждая мои слова, больная высунула позеленевшую физиономию в форточку. По борту хлынула обильная рвота. Подняв перепачканное лицо, женщина завопила:
— Господа санитары! Господа санитары!
— Что тебе? — недовольно просунулся я через перегородку. — Зачем орёшь, как больная кобыла? И где ты увидела санитаров?
— Не бейте меня, господа профессора! Взгляните в окно, пожалуйста! — Она тыкала рукой в форточку, показывая куда-то немного сзади.
— Да кому нужно бить тебя, уродина, — проворчал я и перевёл взгляд в ту сторону.
Действительно, за окном громоздилось нечто непонятное. И как это никто из нас не заметил?
— Эй, краса, ты в дурку сильно торопишься?
Женщина отрицательно потрясла редкими засаленными лохмами.
— Тогда посмотрим, что бы это значило. Нилыч, сможешь встать поближе?
Я выбрался из кабины, усадив своего доктора на плечо, и побрёл к странной штуковине, казавшейся абстрактной металлической скульптурой. Из рваной кучи жёваного металла торчала вверх бликующая на ярком солнце косая плоскость.
Заинтересовавшийся Нилыч, не будучи в состоянии ходить, попытался подъехать ближе, разбрасывая кучи песка и скрежеща передачами. Невесть как выбравшаяся из машины дурочка оказалась рядом с нами, опасливо поглядывая на сюрреалистическую конструкцию.
Шаг, ещё шаг, поворот за пологую дюну…
— Боже мой! — Теперь, увидев всё целиком, мы поняли наконец, что находится перед нами.
Зарывшийся в песок, искорёженный до неузнаваемости самолёт. Кабина сплющена, хвост и стабилизаторы изорваны в лоскутья, одно крыло пропало неведомо где, другое, надломившись, торчало прямо в зенит. Четырехлопастной пропеллер, оторванный при падении, воткнулся в дюну крестом — памятником жертвам катастрофы.
— Как же он сюда попал? — прошептала возбуждённо дышащая мышка мне в ухо.
Я прикинул возможный ход аварии. Сильно походило на то, что пилот пытался совершить посадку на дорогу, по которой мы только что ехали. Не то он промахнулся, сажая машину, не то не удержал её на бетоне, возможно, из-за неисправности управления или же сильного бокового ветра. Съехал на песок, поломав на высокой скорости шасси, и машина закувыркалась, превращаясь в металлолом, убивая находившихся внутри. Сомнительно, чтобы кто-то мог уцелеть.
Я изложил свои соображения бригаде. Нилыч покачал головой, Люси, соглашаясь с ним, пискнула:
— Нет, Шура. Это невозможно. Дело в том, что здесь нет самолётов. В этом мире их просто не существует. Есть боевые вертолёты там, где воюют, и вертолёты линейного контроля нашей станции. А самолётов нет и никогда не было. Многие живущие здесь даже не слышали о них и ни разу не видели даже на картинке. Здесь не могло оказаться такой штуки, никак не могло.
За разговорами мы подошли вплотную. Больная заглянула сквозь отверстие в дверце кабины, отпрянула в испуге и понеслась прочь, крича:
— Смерть, смерть, там смерть!
Я попытался было догнать её, но ноги вязли в сыпучем песке, и я рухнул мордой вниз, залепив скрипучей пылью глаза, нос, рот. Покуда поднимался с земли, отплёвывался и протирал глаза, больной уже и след простыл. Оставалось только безнадёжно махнуть рукой и понадеяться, что жажда и жар пустынного пекла заставят её вернуться обратно по собственным следам.
— Если догадается. Если хватит сил. Если следы не заметёт, — шипела Люси, плюясь и вытряхивая песок из одежды. При моём падении она отлетела ярдов на пять, изрядно ушибив хвост.
Мы немного поругались из-за того, что дверца салона оказалась плохо закрытой и дурочку не водворили обратно сразу после того, как она выбралась наружу, и постановили, что после драки кулаками не машут.
— Чёрта с два она вернётся, — пробурчал Нилыч, — она же сама объявила, куда направляется. Я глянул непонимающе.
— Ну, она, убегая, смерть звала? Вот за ней и пошла, — пояснил водитель, — коли сама дотемна без воды не крякнет, то уж ночь-то точно не переживёт. Глорзы потемну вылезут, к утру и косточки-то не все уцелеют.
Глорзами, как я уже успел узнать, именовались милые здешние зверушки нечто вроде бесхвостой гиены размером с добрую упряжную лошадь, только трошки порезвее. Манеры у них были самые что ни на есть очаровательные — всё, что не успевало с наступлением сумерек попрятаться, подъедалось с поверхности пустыни начисто.
— Вам, господа, хиханьки, а мне за больную отписываться. Ты, Шурка, у меня ещё по мозгам получишь, — мрачно пообещала мышка, — надо же, дверь в салон толком захлопнуть не может!
Чтоб не затевать раздоры по второму кругу, я промолчал. Все дружно попили водички и вновь обратили свои взоры к самолёту, которого здесь не должно было быть.
Он, однако ж, был. И пребывал здесь, по всему судя, давненько. Металл фюзеляжа источило песком, кое-где до состояния тонкого белого кружева. Шина на единственном уцелевшем колесе высохла настолько, что осыпалась с диска хлопьями. Сохранившиеся стёкла помутнели от секущих частичек песка до полной непрозрачности.
Просунув голову в рваную дыру со всеми предосторожностями, чтобы не порезаться о лохмотья обшивки, я понял, что же так напугало нашу несчастную дурочку. Для медицинского глаза зрелище было в общем-то не особенно жуткое.
В пилотских креслах скалили бодро зубы два скелета, облачённые в остатки лётной формы. На костях черепа явственно виднелись следы зубов той живности, что их обгладывала. Высыпавшиеся из сгнивших карманов бытовые мелочи валялись нетронутые на полу. Люси, пробежавшись по моему плечу, заскочила внутрь. Немного осмотревшись в кабине и отпустив пару танатофилических шуточек, мышка изо всех сил налегла на внутренний засов дверцы. Тот не сразу поддался её усилиям, но в конце концов, противно скрипя, дверца полуоткрылась-полуотвалилась. Поймав в воздухе мою маленькую напарницу, которая выпала из кабины, повиснув на дверной ручке, я полез внутрь.
Осмотрев внимательно кабину, вернее, то, что от неё осталось, и прихватив массивные золотые часы, обнаружившиеся под одним из кресел, я выкопал из нанесённого на пол песка планшетку. Расстегнул, заглянул. Полётные карты очень подробные, хорошие. Пригодятся. Под прозрачный целлулоид заткнута фотокарточка, порыжевшая в пустынном пекле. У лёгкого самолёта (может быть, того, в котором мы находились) весёлый чубатый парень в кожаной куртке обнимает хохочущую девчонку. Расстёгнутые часы, те самые, что лежат у меня сейчас в кармане, болтаются на сильном запястье. Им хорошо вдвоём. Они молоды, счастливы, влюблены. Предстоящее — праздник. Небо огромно и светло. Полёт радость. Жизнь — полёт.
Какой стала сейчас эта девчонка? Покачал ей на прощанье парень крыльями авиетки, и бесконечное небо поглотило его, не оставив даже могилы на той земле, откуда он взлетел.
Долго ли ты ждала его, милая?
А долго ли будут ждать меня?
Дверь из пилотской кабины в грузовой отсек открылась неожиданно легко. Из замкнутого пространства вырвалась невообразимая вонь. Человек без медицинского стажа наверняка сбежал бы тотчас, не рискуя заглянуть внутрь без противогаза.
Но я-то не раз нюхал вонь кала и блевотины, разлагающихся трупов, сладко-тошнотный аромат гнойных ран и липкий жирный дух горелой плоти. Чем меня удивить? Люси тоже отнеслась к амбре, доносящемуся из отсека, абсолютно спокойно.
Поглядим, от чего же так разит? Источников запаха было несколько. Первое, что бросилось в глаза, — ящики, выглядевшие так, будто в них взорвалось по гранате. Развёрнутые металлические лепестки, заляпанные высохшими бурыми волокнами. Когда-то это были мясные консервы, не стерпевшие жары.
А ещё имелся труп. Скрюченный человек валялся на полу в хвостовой части отсека. Рядом лежал металлический кейс, пристёгнутый к его запястью наручниками.
Крышка «дипломата» от удара открылась. Всё вокруг усеяно клочками обгоревшей бумаги. Видимо, при открывании сработал механизм ликвидации содержимого, но часть документов, разлетевшись, уцелела.
Труп выглядел не страшно. Всё, что могло гнить, сгнило уже давно. Остальное высохло, превратив человека в мумию. Воняло лишь потому, что в ограниченном герметичном пространстве запахи разлагающегося человеческого и говяжьего мяса въелись, должно быть, даже в металл.
