Кирилл Еськов - Америkа (Reload Game)
Так что «Николаевская реакция» затронула Компанию единственно в том, что из подцензурной печати полностью исчезли даже те редкие упоминания о Русской Америке, что случались прежде; личным представителем Император сослал в Америку впавшего в немилость Аракчеева — далеко не худший, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, вариант. Так что за перипетиями российской политики Евграфову можно было наблюдать с прежней отстраненностью: к опасным для Петрограда международным авантюрам Николай в ту пору склонен не был, а маниакальное стремление регламентировать всё, на что падает его взор, вплоть до начертания букв на трактирных вывесках, калифорнийцев — слава те, Господи! — впрямую не затрагивало.
Первые тревожные звоночки зазвучали в середине 30-х, когда Самодержец начал всерьез закручивать гайки по старообрядческой части, зачем-то перекрыв при этом любые возможности для эмиграции. Евграфов, сам относившийся к Николаю не без симпатии, резюмировал в своем тогдашнем отчете Компании, что вот, вроде бы и не дурак, и не безответственен, и за народ по-своему радеет — а как командир (и уж тем более глава государства) являет собой величину даже не нулевую, а скорее отрицательную: по любым вопросам у Самодержца уже загодя заготовлено Непогрешимое Мнение, окружающая действительность воспринимается им лишь в той мере, в какой она тому Мнению не противоречит, а попытки подчиненных, сколь угодно верноподданнические, привести первое в соответствие со вторым (да и вообще проявить хоть на копейку инициативы), неуклонно расплющиваются чугунным царёвым: «Не рассуждать!» Ну, а поскольку Самодержец, в довершение ко всему, дьявольски трудолюбив и одушевлен сознанием своей Исторической Миссии, заключал Представитель — добром это всё не кончится; и ведь как в воду глядел!
Как верно заметил позднейший историк — «Император Николай всю жизнь неустанно и ответственно (действительно неустанно и ответственно!) заботился прежде всего о двух вещах: о российских вооруженных силах и о борьбе с революцией, особенно с распространением революционных настроений в образованных небогатых слоях разных сословий. В обеих областях он достиг исключительных, беспрецедентных для России результатов: вооруженные силы впервые за полтора века качественным образом отстали от европейских и стали регулярно проигрывать им полевые сражения, а образованные небогатые слои оказались революционизированы на добрые две трети, а всякую искреннюю и добросовестную лояльность к власти — причем даже не к режиму, а вообще к иерархической государственности как таковой — потеряли практически поголовно».
Второй аспект Колонию занимал не слишком, а вот первый — весьма и весьма, ибо Самодержец к тому же взял за правило изображать собой затычку к каждой заграничной бочке, в коей ему угадывалось революционное брожение. Вот чтО ему, казалось бы, до внутренних проблем Сардинского королевства, которое и на глобусе-то не вдруг отыщешь? — ан нет: «Неутомимый Николай Павлович успел нахамить и тут. Верный своей активной жизненной позиции, он уследил подозрительные карбонарские знакомства (Гарибальди!) принцев Савойского дома. В наказание королю и правительству русский посланник был отозван. Нельзя сказать, чтобы жизнь в Турине от этого остановилась, но претензии Романова на роль всеевропейского управдома, конечно, не были забыты» (конец цитаты). И прерывая в 1848-м петербургский бал патетическим возгласом: «Седлайте коней, господа — в Париже революция!» он ведь ни капельки не иронизировал, вот в чем печаль…
Особой благодарности от коллег-монархов, подвергшихся той интернациональной помощи, он не дождался — скорее наоборот, ну а уж о вполне единодушной ненависти европейских прогрессистов, всё более определявших тамошнее общественное мнение, и говорить не приходится… В общем, Самодержец, «действуя без признаков корыстной выгоды», обеспечил России высокое звание «Жандарма Европы» (так, похоже, и не поняв, что сие — не вполне комплимент…), успешно привел свою державу к полной, невиданной в русской истории, дипломатической изоляции, а там и — вполне предсказуемо — к войне с если не большей, то лучшей (по мощи вооруженных сил) частью мира. (По ходу той войны Россия поставит под ружье аж два с половиной миллиона человек, на шестьдесят миллионов населения — только вот ружье то окажется чищенной кирпичом гладкостволкой, мало чем могущей помочь против нарезных штуцеров англо-французского экспедиционного корпуса, а российский флот — третий в мире по числу судов и пушек, но не имеющий в своем составе ни единого винтового парохода — окажется годен лишь на то, чтоб утопить его в фарватере Севастопольской бухты, дабы затруднить кораблям Союзников подход к городу.)
Гарью отчетливо запахло еще в 1852-м. Нет нужды говорить, что Петрограду участвовать в тех Петербургских затеях, с очевидной перспективой остаться наедине с объединенным флотом Англии и Франции, было — как нож вострый. Самодержец меж тем, загипнотизированный видениями православного креста над Царьградом и Андреевского стяга над Эгеидой, твердой рукою рулил к пропасти, игнорируя любые попытки втолковать ему, что англо-французские гарантии Стамбулу — это не блеф и не ритуал «для приличия», и что в случае русского нападения европейские союзники реально впишутся за османов. А уж когда Николай Павлович не нашел ничего умнее, чем обратиться к Наполеону III, выслужившемуся в императоры из президентов, как к «Государю и Доброму Другу» вместо строжайше предписанного протоколом «Дорогого Брата» (что, в вольном переводе с дипломатического на человеческий, звучало примерно как «Козлина ты позорный и Богомерзкий Узурпатор!») — в Петрограде сочли (ошибочно, кстати), что Самодержец вполне намеренно провоцирует коалицию Морских держав на войну с Россией…
Петербургский представитель Компании запросил срочной конфиденциальной встречи с шефом Третьего Отделения графом Орловым, коего почитал одним из самых дельных и энергичных чиновников Николаевской администрации; умудрившимся к тому же — это при его-то должности! — заслужить от современников отзыв: «Едва ли кому делал зло, не упуская никакого случая делать добро» («дело петрашевцев» пытался спустить на тормозах и замести под коврик всеми силами, сам уже балансируя тут на самой грани должностного преступления, а с переданным под его надзор Чаадаевым и вовсе сдружился).
Представитель, сразу взяв быка за рога, попросил устроить ему аудиенцию с Его Императорским Величеством: дело-то, очевидным образом, идет к большой войне, Петербург умудрился создать против себя коалицию Лондона и Парижа, впервые за последние 130 лет оказавшихся по одну сторону баррикады и даже предавших ради такого случая забвению Веллингтоново «Мы всегда были, есть и, я надеюсь, всегда будем ненавистны Франции!» — так что хотелось бы знать хоть чуть загодя: какое место в военных планах Самодержца отводится Колонии? Граф (на лице которого появилось выражение как при застарелой зубной боли) ответствовал, что Колонии не о чем беспокоиться, ибо Его Величество твердо убежден: всё так и ограничится очередной, девятой по счету, русско-турецкой войной, а христианские державы просто темнят и блефуют, норовя выторговать себе долю от дележа слама за «Больным человеком Европы». Мнение Его Величества нам хорошо известно, покачал головой посланник, однако информация, поступающая из европейских представительств Компании, не оставляет сомнений в том, что… — и тут граф, хлопнув ладонью по столу, прервал калифорнийца и обратился к нему с такой вот удивительной речью:
— Ну какого рожна вам, в вашей Калифорнии, надо?! Вот представь: явишься ты пред светлы очи государевы — ничего, что я на «ты»?.. — и начнешь ему те очи открывать на горькую правду. Что информация-де, которую специально доводят до русских дипломатов английские и французские власти, полностью совпадает с той секретной, что добыта вашими шпионами в Париже и Лондоне: да, европейцы воевать с Россией сами не рвутся, но в случае чего вступятся за Турцию без колебаний. Что парижский резидент Третьего Отделения Яков Толстой (тут граф на пару секунд запнулся, будто сглатывая уже легшее на язык ругательство) гонит липу, сообщая в Зимний — через мою голову, кстати! — лишь то, что в том Зимнем желали бы слышать сами; да и чему тут удивляться — он ведь и не разведчик вовсе, а боец идеологического фронта, выдвинулся на даче беллетристических отповедей русофобским инсинуациям всякого рода Де-Кюстинов… Что примерно таким же фигурным цитированием — каждый на своем уровне — занимается всё, почитай, дипломатическое ведомство: зачем огорчать государя? Потом еще, кстати, неплохо бы поговорить о неготовности России к войне с Европой, и о масштабах нашего технического отставания… Ну и догадайся с трех раз, какая будет реакция организма Его Величества на такую передозировку правды? — правильно, судороги! Заорет благим матом: «Молчать, я вас спрашиваю!», да и приведет к общему знаменателю все ваши «свободы и законы», чтоб впредь не умничали и не лезли поперед батьки. Так что мой вам совет, ребята: не будите лихо, пока оно тихо… А война — ну что война? Не впервой, чай, а Господь милостив…
