Юлия Иванова - Дремучие двери. Том I
Глеб попытается завести с ней профессиональный разговор о ганином величайшем мастерстве и «новом слове» — она лишь отмахнётся, сказав, что ничего в этом не смыслит, что она понимает вариных больных — ей тоже хочется приложиться к руке Христа или краю одежды на Ганиных картинах и заплакать.
Но это потом, а пока она не стала мешать Гане, — осталась в проходной Глебовой половине среди икон, детских рисунков — тоже на духовные темы, и самих детей, расположившихся с бумагой, цветными карандашами и красками за длинным деревянным столом. Ей хотелось посмотреть, что они там с таким увлечением рисуют, но она боялась Глеба и смиренно рассматривала иконы. Потом Глеб велел вытащить стол в сад и там рисовать, чтобы не шуметь и не мешать «отцу Игнатию». Сказано это было, разумеется, в её адрес. Яна задержалась возле Егорки, который расчищал очень тёмную икону со сколами и царапинами.
— Старинная?
— Да нет, начало девятнадцатого. Видите, складки на одежде, объёмность. Вот эта — семнадцатый.
Яна выслушала небольшую лекцию, как распознавать возраст икон, что такое «ковчег», и что краски по-настоящему следует приготавливать из различных минералов — из малахита, ляпис-лазури и охры, что Господь даровал нам для росписи храмов все цвета радуги — Егорка так и сказал про радугу.
— На кого он похож? — думала Яна. Тёмнорусые гладкие, на косой пробор, волосы, по-детски нежный рот плотно сжат, напряжённый прищур тёмных, как у Глеба, глаз — будто какая-то неведомая точка меж ним и собеседником приковывает его внимание, будто с точкой этой, или сам с собой, ведет он разговор, чуть оттопыренные уши…
— А это что? — спросила Иоанна про приколотый к стене детский рисунок.
За тонкой перегородкой скрипели под ганиными шагами половицы, что-то упало, покатилось…
Это — «Жадность». Каждый рисовал свой самый большой грех. Видите, рюкзак набит вещами, до Неба никак не добраться. Вот «Лень», «Непослушание»… «Ложь» — чёрные птицы изо рта. «Лакомство»…
Человечек был изображён в фантике из-под конфеты «Ну-ка, отними!», будто в гробу лежит.
— А конфеты разве нельзя?
— Просто нам это неполезно. Тело должно служить человеку, а не наоборот. Лакомство — подчинение телу, это не хлеб. А наше тело смертное. Значит, ты служишь смерти. Потому и гроб.
— Логично. А это — Царство Божие?
Её поразило, что дети рисовали Царствие таким же, как её сверстники когда-то — Светлое Будущее. Прозрачные дворцы, яркие сказочные плоды на деревьях, золотое с голубым небо… Люди с крыльями парят среди разноцветных птиц и бабочек.
— Расскажи, — попросила Яна, — А ты как себе представляешь Царство Божие?
Егорка задумался, но тут ворвался Глеб и велел им идти болтать на улицу и не мешать Гане. Сказано это было, безусловно, для Яны, но и Егорка стал послушно вытирать руки. У Гани за перегородкой опять что-то упало.
В саду уже вовсю неистовствовало солнце, дети в густой тени под вишнями старательно рисовали недельные свои грехи. И Иоанне не хотелось отходить от домика, где она каждой клеткой блаженно чувствовала близкое Ганино присутствие. Она села на скамью, куда ещё не пришло, но неотвратимо приближалось солнце. Глеб покосился на неё, но промолчал.
«Это и есть Царствие Божие, — подумалось ей, — И ничего больше». Жаркий день в Лужине, сине-золотое небо, Ганя за стеной рядом, дети рисуют свои грехи под вишнями, грехи из прошлой жизни, ибо в новой уже ничего плохого не будет…
— Я, кажется, знаю, — сказал Егорка, садясь рядом, — Насчёт Царствия. Это как песенка Пусть всегда будет солнце, Пусть всегда будет небо, Пусть всегда будет мама, Пусть всегда буду я!..
Это прекрасный мир — всегда, и я — всегда. На земле так не бывает.
Иоанна печально кивнула:
— Ты вправду в это веришь, Егорка?
— Видите, дельфиниум? У него такое крошечное семечко, а смотрите, какой вымахал куст… А семечко умерло, чтобы стать кустом. И очень красивым…
— Так ведь и куст умрёт…
— Да, потому что он во времени и пространстве. Время знаете что такое? Это — болезнь вечности. А душа — из вечности. Вот я сам придумал доказательство. Хотите?
— Ещё бы!
— Вот ваша душа, ваше «Я» появились на свет в определённом времени и месте, от определённых родителей, раньше ничего такого не было. Могли вы появиться от других родителей в другом времени и месте? Ваше «Я» — это чудо или биохимия?
— Не понимаю, — с мальчиком-вундеркиндом Яна встретилась впервые.
— Ну, если бы Вы могли появиться от других родителей, значит, это не сочетание молекул, ваша душа, а от чуда, от тайны.
— А если это, как ты говоришь, биохимия?
— Тогда тем более. Тогда, значит, была какая-то изначальная формула появления вашей души на свет. Откуда она взялась, эта формула? А?
— А если одновременно?
— Одновременно? А вы положите одновременно в разные ёмкости разные активные вещества — разве у вас получится одно и то же? А это не просто молекулы, а душа! Значит, как ни крути, был замысел вашего появления на свет. А замысел бессмертен. Вот Пушкин сочинил «Онегина», сколько актёров умерло, которые его исполняли, а Онегин никогда не умрёт. И музыка не умрёт, «Лунная соната», например…
— Но разве мы соответствуем Замыслу?
— Конечно нет, всё лишнее и плохое должно сгореть, это и есть ад. Апостол Павел сказал, что мы спасёмся, будто из огня. Иначе нельзя — какое же Царство, если в нём будет тьма? Представляете, вечная тьма? Вечное зло? Вы знаете, почему Господь изгнал человека из рая?
— Вкусил запретный плод? — не слишком уверенно спросила Иоанна. Разговор всё более увлекал её.
— Дело в том, что в раю человек был бессмертен и безгрешен, он был как счастливый маленький ребёнок, который не знает, что есть зло. А вы сейчас спросите меня, откуда в раю взялось зло, так?
— Ну, допустим, так.
— Бог не создавал зло. Зло — это просто — отсутствие Бога. Как тьма — отсутствие света. Господь назвал себя Иегова, значит «Сущий». Только Он по-настоящему есть, потому что Он всегда. Это Он сотворил время и пространство, в котором мы живём. Мне кажется. Господь сотворил для нас пространство и время, чтобы мы не оставались вечно злыми. Когда люди не послушались Бога, и выбрали тьму, им нельзя было больше оставаться в раю, потому что там есть Дерево жизни. И если бы они вкусили от него, то остались бы вечно злыми, то есть вечно отлучёнными от Царства. И Бог сотворил для нас временный мир, чтобы мы могли исправиться, сотворил из ничего, из одной точки. Даже меньше точки, я читал — десять в минус тридцать третьей степени меньше точки, представляете? Это было космическое яйцо чудовищной плотности, и вдруг оно взорвалось, и полетели во все стороны галактики, звёзды до расстояния в 13 миллиардов световых лет. А потом всё это будет падать обратно и наступит конец света.
Постоянно задавать себе «вечные» вопросы и искать на них ответы было любимым егоркиным занятием, если он не находил собеседника, то рассуждал сам с собой. В его голове, в сердце, все время шла невидимая работа, но этот странный мальчик совсем не был «не от мира сего», если надо было что-то починить, разобраться, почему не качает насос, или почистить дымоход или прибить гвоздь в труднодоступном месте, — всегда звали Егорку. Он был физически крепким, сильным, дела все прокручивал играючи, между прочим, но пока руки его делали, что-то внутри работало, он мог тут же затеять разговор на высокие темы, что-то прибивая, обстругивая или припаивая.
Но это потом, а покуда чадо Глеба и Вари поведало Иоанне, что все попытки определить Бога — от гордости. Ну там Высший разум. Абсолютная идея… Нам сказано, что это Истина, а Истина — от слова «есть», то есть «быть». А ещё — что это путь и жизнь, т. е. это путь жизни и бессмертия, другого нет. Бог — абсолют и совершенство, поэтому не может быть Разумом. Он и так все изначально знает. И Ему не было необходимости создавать человека. Он просто захотел поделиться ещё с кем-то счастьем «БЫТЬ» и сотворил нас. Но мы выбрали смерть и теперь ему приходиться нас постоянно спасать. Если, конечно, просим, потому что иначе — нарушение свободы. Ради нас Он даже стал человеком и умер на кресте, искупив грехи всего мира своей Кровью. Значит Бог — это Любовь… Он нас сотворил для счастья, а теперь с нами мучается. И конечно. Он это всё предвидел, но другого пути не было, иначе не было бы свободы…
Еще Егорка сказал, что долго думал — если Бог — Любовь, то кого Он любил до сотворения мира? Ибо если существовал тогда лишь Он, то значит Он любил Самого Себя, а так быть не может. И поведал о тайне Святой Троицы — Боге-Отце, Боге-Сыне и Боге-Духе Святом, сплавленных любовью воедино. Егорка сказал, что когда люди любят друг друга по-настоящему, они становятся как бы одним целым, и это называется «двоица». А Бог — Троица.
Иоанна слушала, как двенадцатилетний мальчик рассуждает о настоящей любви, не подозревая, что все ее клетки, как магнитные стрелки повернуты к полюсу по имени Ганя.
