Делия Стейнберг Гусман - Сегодня я увидела…
И вот парадокс: сегодня существует множество мест, отданных музыке, но при этом столько оскверненных храмов музыки, где поклоняются не Эвтерпе, а ее темной противоположности.
Если мы не будем брать в расчет исключения (ведь исключения только подтверждают правило), то увидим, что музыка перестала быть искусством, она уже не рождается по вдохновению. Она стала самым обыкновенным предметом коммерции и полностью подчинилась моде, которая заставляет человека торговать своим талантом, портит его вкусы, не дает его душе пробудиться. И поэтому получается, что нужно следовать моде, ведь модный товар ценится выше, а чем больше тебе платят, тем лучше.
Звуки соединяются в рваном ритме, который вынуждает тело человека не танцевать, а кривляться. Ни тени гармонии нет в этих обезьяньих прыжках, а человеческий голос иногда можно принять за хрип умирающего зверя. Флейта Эвтерпы… бедная флейта, она уже не в состоянии выразить весь этот ужас. Ее сменили другие, экзотические инструменты. Однако в тысячу раз красивее звучит попадающий в них ветер, чем извлекаемая из них мелодия.
Но другой музыки сейчас нет, мы вынуждены слушать эту, и в конце концов – несмотря на полное отсутствие в ней красоты и гармонии – она начинает нам нравиться. Эти унылые, чувственные звуки, пробуждающие инстинкты и порождающие агрессивность, действуют отупляюще, особенно на молодежь. Все средства хороши для того, чтобы молодежь попусту растрачивала свою природную энергию… Если бы юноши и девушки росли в более естественной и гармоничной атмосфере – сколько лжи, сколько боли и лишений могли бы они избежать! Но Эвтерпе нет места в этом мире, она была изгнана… В это мгновение мое едва уловимое видение развеялось, испугавшись грохота, стука и шума, которые доносились до меня – и до нее тоже – из очередного «музыкального заведения».
Эвтерпа улетела, окутанная облаком вуалей и мелодий, извлекая из своей флейты чудесные звуки и в их ритме поднимаясь вверх.
Уйдя, муза оставила мне еще одну тайну. Ее флейта – полая, она позволяет ветру свободно проходить через себя; она лишь собирает его, изменяет и вновь от пускает на волю, превратив в музыку, которую может уловить наш слух. Эвтерпа тоже «полая», она чиста, как первые лучи утреннего солнца, а потому способна наполняться красотой и гармонией… А мы – какие мы? Несчастные тростинки, закупоренные глиной времени, покрытые мхом страстей и испорченные ржавчиной безволия…
Человеку нужно, как показала мне Эвтерпа, очиститься и открыться внутренне, тоже стать «полым», проявить свою наивысшую силу благодаря другой, идеальной силе. И тогда зазвучит его собственная флейта; тогда мир узнает гармонию – пока еще скрытую, – которую способен создавать Человек.
Спасибо тебе, Эвтерпа, за эту весть и за то, что позволила увидеть себя. Обещаю больше никогда не терять тебя из виду.
… Талию, музу Комедии
Сегодня я увидела Талию, музу Комедии… Лицо ее озаряла едва заметная улыбка, и на мгновение мне показалось, что она смеется надо мной, над всеми нами, над нашей жизнью и нашими заботами, столь чуждыми тонкому душевному складу музы.
До крайности озабоченная повседневными проблемами, я попыталась отогнать это видение. Мне захотелось стереть из сознания этот изящный смеющийся образ – я подумала, что сейчас более уместны не веселье и комедия, а слезы и драма. Но мое желание немного запоздало, поскольку муза, среди прочих ее дарований, обладает способностью разъяснять сложное.
Я увидела ее и поняла, что если мы не «драматизируем» наше собственное существование, то начинаем жить в атмосфере комедии. Тогда все, что происходит, мы можем увидеть как бы со стороны, и это вызовет в нас самих ироническую улыбку или сострадание к тому, что обычно повергает нас в отчаяние.
Я вспомнила детство, свои старые игры. Тогда я считала, что с утра до вечера должна исполнять какую-то роль – как правило, важную и значительную; мне даже приходилось следить за своими словами и жестами, поскольку они казались немного утрированными в той обстановке, которая меня окружала. Но предполагалось, что когда-нибудь это представление закончится, тяжелый занавес наконец закроется, и я тоже смогу закрыть глаза и спать «по-настоящему», а не на воображаемой сцене. Тогда, в детстве, сама того не желая и не осознавая, я находилась ближе к Талии, чем сейчас. А сейчас мне понадобилось увидеть ее саму, чтобы суметь хоть немного понять ее тайну.
Да, жизнь – великая комедия. И мы даже не можем утверждать, что свободно выбираем себе роли и что можем их менять. Если беспристрастно окинуть взглядом историю, в большинстве ее важнейших событий мы сможем увидеть определенную неотвратимость, словно всеми этими событиями управляли какие-то невидимые нити, направляя их, по доброй воле или вопреки ей, к кульминации представления. Во времена моей музы эти невидимые нити назывались Судьбой и мудрые люди изо всех сил стремились познать механизм их действия…
Да, жизнь – это комедия. Мы все, как и Талия, носим гротескную маску, которая на самом деле не смеется и не рыдает, а в зависимости от того, как мы на нее смотрим, изображает то радость, то печаль. Все мы скрываемся под этой маской, которая, вместо того чтобы выражать наше настроение, заботливо скрывает его, ведь никто – и даже мы сами – не должен знать, что в действительности происходит в нашей душе. Все мы играем в великой комедии, надеясь, что яркий антураж и заученность поз заменят уверенность в себе и зрелость, которых мы не сумели достичь.
Но эта комедия древней музы – не средство забыться в смехе, не рецепт безответственности и даже не развлечение. Комедия – это школа жизни, и все, кто играют в ней, – то есть все мы – должны извлекать те уроки, которые постепенно приведут нас от антуража и внешних, материальных масок к глубокой, скрытой реальности души, которая проходит свой опыт в театре бытия.
Мы должны посмотреть на себя со стороны, как зрители, посмеяться над своими ошибками, посочувствовать своим неисчислимым заблуждениям и в конце концов изобразить ужасную гримасу досады и иронии, которая свидетельствует о том, что мы познали самих себя, играя эти роли. И тогда мы поймем ценность комедии и улыбки. Тогда мы узнаем, что и на сцене, и в зрительном зале самое важное – быть хорошими актерами и хороши ми зрителями, хорошими людьми, которые вполне осознают реальность, но готовы менять ее к лучшему, вкладывая в игру жизни все свои силы и способности.
Талия улыбается и учит нас… В руке у нее маска… Она сумела открыть нам свое истинное лицо, показать гармонию его черт. Она завершила театральное представление и приглашает нас последовать за ней по крутым путям совершенствования самих себя с улыбкой грусти и слезами радости.
… Мельпомену, музу Трагедии
Сегодня я увидела Мельпомену, музу Трагедии. На протяжении истории человечества она вдохновляла артистов, была любима и внушала страх, отражала Жизнь и обвиняла.
Я увидела ее такой, какой ее всегда изображали: ни спадающая до пят туника, строгое и бесстрастное выражение лица, скипетр, кинжал и трагическая маска в руках. Скипетр делал ее абсолютной царицей бытия, повелительницей судеб, так или иначе влияющей на все события жизни. Застывшая гримаса ее маски напоминала нам всем о том, как много раз наши собственные лица искажались от боли. Эта маска странным образом соединила в себе все взгляды, все выражения человеческих лиц… И все они говорили о боли…
Кинжал же… по меньшей мере, он сулил возможность покончить с мраком, ложью и вынужденным страданием. Кинжал в руках всемогущей музы Трагедии обещал больше милости и надежд, нежели ее маска и скипетр.
Но видения этого мира неустойчивы и быстро тускнеют, как плохие зеркала… Само бытие, сама сущность Мельпомены затуманивает наше представление о ней. И первоначальный образ музы, явившийся мне, стал меняться, пока не сосредоточился полностью в чудесной маске, что была в ее руке.
Древние в таких случаях вспомнили бы о магии, я лишь говорю о том, что видела. На моих глазах маска ожила и перестала быть просто пустой оболочкой, соединявшей в себе лица всех людей. Внезапно она стала еще одним лицом, полным жизни, среди множества других лиц и начала кружить вместе с ними по улицам бурлящего города.
Но взгляд маски был испытующим. Ее глаза оставались пустыми и глубокими и из этой глубины безмолвно вопрошали: почему? зачем? И все опускали взгляд, а встречные сворачивали в сторону, лишь бы не столкнуться с этим немым вопросом в немых глазах, потому что никто из смертных не чувствовал себя в силах ответить на него. Рот маски изображал трагическую усмешку, да и как могло быть иначе? Это была насмешка каждого над самим собой, над своей никчемностью, своими неосуществленными мечтами, своими страхами и сомнениями… И каждый отворачивался, стараясь скрыться от этой усмешки, но все равно не мог избежать ее, потому что с этого момента каждый в глубине души начинал усмехаться так же…
