Магнат. Люди войны (СИ) - Соболев Николай "Д. Н. Замполит"

А вот премьер-министр Асанья, видимо, возжелал ездить на мне не запрягши. Понравилось ему, как я обошелся с оружейными и патронными фабриками, и решил он создать некий государственный консорциум, а повесить его на того, кто тянет — то есть на меня.

Ответ ему я писал с нескрываемым удовольствием — и рад бы, да никак, женюсь, какие могут быть игрушки. Экстренно закрыл самые срочные дела и на всех парах в Гавр, на трансатлантик в Америку, удрал с фронтов индустриализации.

Рейс начался весело — Панчо и его ребята вычислили парочку папарацци и организовали их арест прямо у трапа парохода. Опять же, публики заметно больше: кто очухался от депрессии, кто привык к ней, а кому, вроде Барбары, всякая депрессия по барабану. С ней из Парижа рванула целая толпа подружек, бедных родственниц, приживалок и так далее, у Оси и Панчо аж глаза разбежались. Каждый вечер в гранд-салоне танцы до упаду, с обжиманиями и мимолетными романами, а что творилось ночью по каютам вообще уму непостижимо! Девчонки отрывались, как в последний раз, и перепрыгивали из койки в койку, и чуть было не в мою — почти как тогда, в Мадриде.

Уж не знаю, рыженькая сама до этого додумалась или подговорил кто, но в какой-то момент она после очередного фокстрота буквально приперла меня к стенке в коридоре, когда я вышел слегка охладиться, и чуть ли не трахнула прямо там же. Во всяком случае, сообщила, что безумно меня хочет и полезла расстегивать брюки.

Причем девица именно того типа, как мне нравятся, словно подбирал кто, и не отследи эту ситуацию Панчо, неизвестно чем бы кончилось. Он вывел туда же Барбару, а дальше…

Моя апатичная невеста на секунду замерла, а потом вцепилась рыжей в волосы и дернула так, что та чуть было не грохнулась на пол. Жертва заверещала и попыталась вывернуться, но Барби успела схватить ее за ожерелье на шее, нить лопнула и матовые жемчужины брызнули в стороны.

— Спасите! — вопила рыжая, уворачиваясь от пинков и плюх.

— Не лезь к чужому, — долбила ее рассвирепевшая Барби, — не лезь!

Панчо справился с оторопью и попытался вклиниться между женщинами, а я обхватил невесту за талию и потащил ее в сторону. Барби вырывалась и пыталась еще хоть разочек пнуть коварную рыжую, упавшую на колени собирать рассыпанный жемчуг.

Я дотащил Барбару до каюты, где она обратила свой напор на меня и буквально затолкала меня в постель. В общем, встретил Иван-Царевич Василису Прекрасную и давай на ней жениться!

Журналисты взяли свое в Нью-Йорке — можно подумать, второе пришествие, столько их набежало. Магний пыхал каждую секунду, один слишком пронырливый репортер все лез поближе и в итоге ухнул с причала в воду под гогот коллег.

Официальную комиссию по встрече составили мои отец и мать, Хаттон, тетка Барбары по матери Джесси Мэй Донахью и ее сын Джимми, семнадцатилетний раздолбай, которого только что выперли из частной школы в Коннектикуте.

— А я вас знаю, — сразу выпалил он, как только закончил обниматься с Барбарой. — Я ведь тоже учился в школе Хан!

Я даже не сразу понял, о чем он — из 1933 года школа казалась такой древностью, столько всего прошло за эти десять лет!

Он вцепился в меня с расспросами про авиазавод и оторвался, только когда вся торжественная процессия добралась до нью-йоркского жилья Барбары.

Узенький десятиметровый фасад на Ист 80-й стрит не впечатлил — ну в стиле французского ренессанса, как поведала Барбара, ну всего в пятидесяти метрах от Централ-парка, ну пять этажей… Но здание уходило в глубину квартала еще метров на тридцать, а этажей вместе с подвалом было не пять, а семь — мансардный просто не виден с узкой улицы.

А внутри я малость обалдел — лифт, десять спален, несчетно ванных, три кухни, сумасшедшей красоты библиотека, обшитая панелями красного дерева, потолки метра в три с половиной, тренажерный зал, музыкальная гостиная, и все это собственность Барбары. Как и небольшая семидесятиметровая моторная яхточка со скромным названием Lady Hutton, простенький такой подарок на восемнадцатилетие. Может, перекрестить ее в «Аризону» да установить на баке и на юте две решетчатые мачты с круглыми башнями наверху?

Но мать моя женщина, если она привыкла к такому, то я на одних презентах разорюсь!

С родителями толком пообщаться не дали: торжественный обед на пятьдесят гостей — не самое удобное для этого место, потом мама и отец остались в гостях у Вулвортов-Хаттонов, а мне, как жениху, это неприлично (два раза ха), и я ночевал в доме на Перри-стрит, снятом еще Терменом под «музыкальную студию».

Туда-то и потянулись старые и новые знакомые: Поль, Фернан, Хикс, Сол Юрок, Лавров, Давид Сарнов и еще куча народу разной степени близости. Кто с поздравлениями, кто попутно решить свои проблемы, в общем, голова кругом. Запомнился только Зворыкин, смеявшийся над тем, как пресса сравнивала мой арендованный дом и наследство Барбары — дескать, «золотой мальчик» пожлобился на собственный особнячок. А еще Владимир Козьмич просил за коллегу — инженер Понятов хоть и сумел недавно стать американским гражданином, но серьезную работу пока не нашел.

Вынырнуть из этого круговорота мне помог плотный конверт с обратным адресом «Вашингтон, Пенсильвания-авеню, 1600». Две написанные от руки на веленевой бумаге строчки лаконично сообщали: «Настоятельно прошу прибыть к пятнадцати часам во вторник». И подпись — Франклин Рузвельт.

Глава 6

Casa Blanca

Сердце упало совсем как в школьные годы, когда вызвали к директору за очередную выходку, или когда родители дознались, куда пропали сигареты и почему коньяка в бутылке стало меньше.

Общение с вышестоящими, тем более, когда знаешь за собой грешки, всегда стресс. Даже без грешков, сколько нервов мне стоило общение с аппаратом губернатора в Желтогорске или та же самая эпопея с «Калибром». А тут целый президент United States of таки America!

Ведь явно не поблагодарить хочет, для этого достаточно письмо написать, а вариантов немного — либо впрячь меня в свой «Новый курс», либо предъявить за инвестиции в Испанию и золото. Вроде бы мелочевка на фоне государственных объемов, но положение у президента хуже губернаторского (я нервно хихикнул) и он может схватиться и за мелочевку.

Честно говоря, я знал, что все плохо, но не думал, что настолько. Поездка в Вашингтон убедила в обратном — сразу за плотной стеной репортеров, окружавшей роскошное житье вулвортов-асторов-вандербильтов, начинался кошмар «святых девяностых».

Только тридцатых и в Америке, а так один в один.

Лезущие в глаза яркие пятна рекламы, сияние электричества и припадочное мигание гирлянд на вывесках, дорогие авто — и серый город, угрюмые очереди за бесплатным супом или стихийные толкучки, где продавали с рук последние ценные вещи. Повсюду молчаливые люди с картонками в руках «Согласен на любую работу», «Ребенок не ел три дня», «Помогите ветерану» провожали машины голодными глазами. Землистые лица, резкие морщины, тусклые волосы — как у моих родителей в те страшные годы. И готовность на что угодно, лишь бы заработать на хлеб.

Ларри сжимал кулаки, когда мимо поезда проносились унылые рабочие пригороды с окнами в пыли и стенами в потеках, с кучками мужчин на перекрестках, ждавших вместо «американской мечты» спасительного чуда — разовой подработки на три доллара.

Только один раз за шесть часов дороги вязкую трясину отчаяния прорезала бурная движуха: где-то за Филадельфией, то ли в Эктоне, то ли в Оглтауне, толпа в несколько сот человек громила большой магазин.

Поезд как раз сбавил ход на стрелках, и мы, затаив дыхание, смотрели, как метрах в тридцати от нас люди с пустыми руками и безумными глазами ломились внутрь, а им навстречу выбирались счастливцы, прижимавшие к груди консервные банки, мешочки с мукой или коробки с яйцами. В свалке добытое роняли, рвались пакеты, бились бутылки. Из гибнущих продуктов сотни ног замешивали на асфальте крутое тесто гнева, политое кетчупом, как кровью.