Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

И там на той самой кровати, застланной медвежьей шкурой было у нас стыдное да стеснительное. И не важно было какой день сегодня — постный или скоромный. Хотя отчего стыдное, если с законной супругой на ложе в своём доме. Нет в этом ничего стыдного.

Вот тогда я почувствовал себя живым по-настоящему.

Глава седьмая

На Можай

Не знаю уж откуда пошло выражение «загнать за Можай» — не так уж далеко он от Москвы. Но это так мне казалось, когда я жил во времена хороших дорог и машин, которые легко делают по трассе сотню, а то и больше километров в час. Когда ехать приходится верхом, расстояние ощущается совсем иначе.

Я покинул свою усадьбу в Белом городе, попрощавшись с женой и матерью. Людей им оставил немного, только чтобы хватило от воров оборониться, а на деле просто на воротах стоять для вида. Если царь решит взять мою семью в заложники, чего от него вполне можно ожидать, то и все мои дворяне его не остановят. Пришлёт сотню стрельцов, и коли придётся они возьмут усадьбу на копьё. Не хватит мне людей, чтобы с царём воевать, да и не собираюсь.

Жену я обнял крепко, прижал на мгновение её голову к груди. С матушкой, конечно, был более сдержан, но она, как женщина старшая, могла позволить себе поцеловать меня. В лоб. А после поплакать на людях, а вот Александра сможет уронить слезу по мне, когда окажется одна в своей горнице. Приличия не позволяли ей плакать на глазах у дворян и тем более челяди.

В третий раз ехал я по Москве. И всё ещё это был для меня город чужой. Узкий, тесный. Дышать здесь и то тяжело. Мы миновали стену Белого города, и углубились в Земляной. Город посадских людей, торговцев победнее, мастеровых и прочего люда, кому не нашлось места в лучших частях Москвы. Здесь оказалось куда грязнее, но, правда, всё равно чище, чем в кино показывают. Мостовой считай не было, разве кто от крыльца выложит деревянных плах да чурбачков вдоль фасада дома. Но это только в домах поприличней. Люди уступали моей кавалькаде дорогу, жались к стенам и заборам, чтобы ненароком не оказаться сбитым крепкой лошадиной грудью. А как мы проезжали, многие принимались ругаться и грозить кулаками «разъездившимся боярам». Грязь летела из-пол копыт во все стороны, пачкая тех, кому не повезло оказаться на нашем пути.

У ворот нас встретили московские стрельцы. Однако остановить меня не решились. Кто ж станет удерживать в воротах воеводу? Меня с поклоном пропустили. Впереди лежала дорога на юго-запад, к Можайску.

Ехали размеренной рысью. Коней не гнали, но и шагом пускали редко, только чтобы передышку дать. Скакали, конечно, не монгольским манером — с парой заводных лошадей. Не было смысла в такой гонке, да и коней лишних у меня на подворье не было. Хорошо ещё, что все дворяне, сопровождавшие меня, с послужильцами своих имели. Безлошадных я, собственно, и оставил в московской усадьбе. Но даже таким аллюром я доберусь до Можайска лишь к полуночи, а ехать по ночной дороге опасно. Можно и на шишей каких нарваться — им-то наплевать, что князь-воевода едет Отечество спасать. Навалятся гурьбой, и поминай как звали.

Слово шиши само собой всплыло в памяти, нарисовав обросшего бородой человека в несусветных лохмотьях с дубиной в руке и самодельным кистенём-мачугой за поясом. Поясом, конечно же, служил кусок верёвки. Один такой нам не страшен, да и не полезет он в одиночку на вооружённый отряд даже ночью, если не самоубийца. Вот ватага человек в пятнадцать-двадцать — уже представляет серьёзную угрозу. Тем более что объявлять о нападении они, само собой, не станут, и ринутся в атаку из ближайших кустов. Тут даже заряженные пистолеты и сабли могут не спасти.

Так что, как только стемнело, мы остановились в монастырской деревеньке Репище. Здесь всем распоряжались монахи Савво-Сторожевского монастыря, которыми руководил помощник тамошнего келаря, человек суровый к своим, однако со мной бывший весьма любезным. Да и денег за постой уход за конями взяли немного. На постоялом дворе покупать пришлось только мясо, потому что день был постный, но как известно болящим и путешествующим можно не так строго придерживаться постных дней.

Утром следующего дня в дорогу отправляться совсем не хотелось. Несмотря на то, что лето было всё ближе, погода не задалась. Резко похолодало и зарядил мерзкий дождь — не особенно сильный, но такой, что за пару часов промочит все вещи. Однако рассиживаться некогда — меня ждал Можайск и войско, и уйма дел, которые надо переделать до прибытия второго воеводы — князя Дмитрия Шуйского. Что-то подсказывало мне, как только царёв брат окажется в лагере, мне станет куда сложнее командовать войском, несмотря на всю нерешительность Дмитрия. Так что пришлось наскоро перекусить холодным — на кухне постоялого двора только ставили в печь первые горшки, и отправляться дальше.

Дорога размокла, кони больше не могли идти прежней широкой рысью, словно отмеряя ровные куски холста. Часто мы и вовсе вынуждены были переходить на шаг, чтобы лошади не спотыкались. Заводных ни у кого не было, а значит если чей-нибудь скакун повредит ноги, добираться его всаднику до Можайска придётся пешком. Так что рассчитывая оказаться там ещё до полудня, мы въехали в город сильно во второй половине дня.

Все города преображаются, когда там оказываются военные. Вот и Можайск буквально зажил новой жизнью стоило рядом с его стенами вырасти громадному лагерю войска, оставленного мной несколько месяцев назад. Но сам город меня интересовал мало. Мы проехали по нему, задев лишь окраину, которая мне не понравилась. Вечно хлопотливые слободы, где никто и взгляд на нас не поднял. Здесь над кузницами стояли натуральные облака чёрного угольного дыма — работа кипела, не удивлюсь, если и ночью тут стучали молоты. Войско требовало великого множества железных и стальных изделий. Больше всего, конечно, подков. Тут же ковали и ядра к пушкам войскового наряда, и попыхивающие трубками канониры принимали работу, тщательно измеряя снаряды и то и дело ругаясь с мастеровыми, когда размеры не совпадали слишком сильно. Идеально подогнать кованое ядро под размер ствола не получится, но и совсем уж маленькое или наоборот большое никто брать не хотел. Кому нужно ядро, которым нельзя выстрелить из пушки. Здесь погонными метрами (не знаю, как тогда это называлось, а память тут не смогла ничего подсказать) гнали ткань, здесь же шили рубашки, исподнее, свободные штаны и даже кафтаны с шапками для стрельцов. Где-то работали с кожей — уж этот запах ни с чем не спутаешь. В другом месте плели корзины и лапти.

Но наконец череда слобод и слободок закончилась и мы почти сразу въехали в лагерь. Он был лишь символически отделён от города рогаткой. Меня, конечно, сразу узнали, и ещё на подъезде отволокли её в сторону. Если и был какой пароль для въезда, меня это явно не касалось.

Найти ставку Делагарди оказалось просто. Он сам рассказал мне перед отъездом в войско, что держит её в большой усадьбе, вокруг которой собственно и разбили сам лагерь. Солдаты жили в основном в шалашах, а кто и просто валялся на кошме, укрываясь плащом — народ привычный, а погода уже тёплая. Иные из офицеров обитали в самом Можайске, отправляясь туда ночевать. За постой с них много денег не брали просто потому, что не было тех денег, и жители города и посада предпочитали получать хоть что-то. Да к тому же офицерам полагалось какое-никакое, а довольствие из казны, и они частенько расплачивались за стол расписками. И расписки те принимали в Можайске дьяки, скрепя сердце. Платили по ним тоже не полностью, но опять же хоть что-то, да и офицеры как правило завышали цену и количество съеденного, чтобы покрыть это. Из-за таких приписок дьяки платили ещё меньше, что честности не способствовало. Но так уж ведутся тут дела. Князь Скопин явно был в курсе всего этого безобразия и относился к нему вполне спокойно, либо поделать ничего не мог, либо просто считал, что не его это дело — так заведено и не ему менять сложившуюся систему.