Спасти кавказского пленника (СИ) - "Greko"

— Боишься, не заметят ли соседи, как от тебя мужик сбежал? — усмехнулся я.– Пустое село. Все в полях да в садах. Ты первая, кого встретил.

Хозяйка недовольно кивнула и вырвала у меня из рук кувшин с кружкой.

— Тикай отсель, скажэный! — она явно разозлилась.

Развернулась резко и ушла в дом не оглядываясь.Только босые пятки сверкнули.

Я пожал плечами. Что ж, подействовало. Дьявол проснулся. Застал дрожащего и уже подпустившего под себя лужу неумелого ученика. Схватил розги и теперь охаживает его худую филейную часть, приговаривая: «Ты чего удумал, шельмец? Это же Коста Варваци! Кремень! Алмазный фонд России! Перед ним хоть тридцать самых красивых девственниц голых в ряд уложи! Пройдет мимо, глазом не моргнет. Только опять вспомнит про свою Тамару и вздохнет, утирая слезу любви и тоски по своей царице. Даже я к нему не подступаюсь. Знаю, что без толку. Ты-то куда лезешь, лишенец⁈»

Тихо, чтобы хозяйка не услышала, все ж таки не удержался, рассмеялся. Не стоило ее злить еще больше. Кубанские казачки всегда славились свободолюбием, резким нравом и бесстрашием. Здесь дамы ни бога, ни черта не боятся. На покос идут с ружьем за плечами. А в отсутствии мужчин сами отстреливаются от черкесов. Такая лихая казачка могла и вдарить неслабо, если почувствует себя задетой.

До станицы Прочный Окоп потянулась сорокаверстная степь.

Хороша весной ставропольская степь! Унылое зимой, наводящее тоску своим однообразием, бескрайнее пространство в мае поражало буйством красок весеннего цветения. Островками красных и желтых тюльпанов и диких пионов-лазориков, запахом чабреца и пением жаворонков. И синеющими вдали горами с сияющим Эльбрусом.

И безлюдьем! Редко-редко встречались стада с пастухами-ногайцами да немногочисленные посты на ровной дороге, служившие скорее местом отдыха путникам. Они ехали или шли без всякой охраны. Лишь один встретившийся казенный караван с просом можно было с натяжкой назвать оказией. Маленькая группа казаков составляла скорее почетный эскорт, чем силу, способную дать отпор. Свои ружья они держали незаряженными.

— По сторонам поглядывайте, — предупредил меня урядник на одном из караулов. — Могут и наши стрельнуть. Разъезды с утра уже прошлись по-над берегом Кубани. Самку искали — след по-нашему. Всадник одвуконь — подозрительно. И на ногах у вас чувяки, а не сапоги. Опять же — лошади кабардинские. Хотя днем черкес не балует. Темна ждет. Ночью дорога замирает.

— А если днем набегут?

— Авось пронесет! — засмеялся казак. — Сами же без эполетов раскатываете по степи!

Этот русский авось, казалось, определял всю жизнь на Линии. Беспечность и пренебрежительное отношение к опасности превратились в стиль жизни. Или сказывался недостаток людей? Эти огромные пустые и плоские просторы, лишь изредка разрываемые балками, рощами, холмами и древними курганами, перекрыть надежно было нереально. Вот люди и привыкли к опасности. Считали ее столь же неизбежной, как летнее половодье Кубани.

Добрался до ворот в большую станицу Прочноокопскую. Разбитое на правильные четырехугольники селение спускалось по скату высокого берега к реке прямыми широкими и пыльными улицами. В дождь или зимой они, наверняка, утопали в грязи. Станицу окружал ров и двойной плетень, забитый землей. В нем были прорезаны бойницы. Здесь была полковая квартира и штаб Кубанского казачьего полка.

Встречи с его командирами я предпочел избежать. Пора уже было включать режим паранойи. Сколько среди местного люда подсылов от горцев, я не знал. Но предполагал, что много. Армяне-торговцы и кунаки с другого берега шастали в гости к казачкам, а сами высматривали что почем.

Я замотал лицо башлыком и двинулся в обход станицы к крепости, расположенной в трех верстах на высоком холме. Там находился нужный мне дом кордонного начальника. Грозы черкесов, страшного и ужасного генерала-майора Григория Христофоровича Засса. Виновника в пленении поручика Торнау.

Прочный Окоп встретил меня земляными валами с амбразурами для пушек и ружей и треугольными выступами-бастионами. И шестами с отрубленными головами. Пропустили меня без тщательной проверки. Даже лица не потребовали открыть. К лазутчикам здесь привыкли. Они толпами съезжались к генералу, платившему золотыми червонцами за нужную информацию. Приезжали и знатные черкесы на тайные переговоры. Никто их не пытался задерживать — парламентёры!

Вечерело. На дворе перед домом Засса толпился народ — не протолкнись. Все перемешались — черкесы, казаки с Георгиевскими крестами на груди и офицеры в мундирах с эполетами и без оных.И все обвешаны оружием. Ждут непонятно чего. С трудом нашел себе свободное место, чтобы послушать разговоры и понять, чем народ дышит на Линии.

Рядом стояли два офицера и вели напряженный разговор. Один из них ругался на Засса:

— Распустил генерал своих подчиненных начальников. Отчитал меня за трусость! Меня! Я с отрядом казаков при двух орудиях погнался за хищниками. Перешли Кубань. Догнали. Жаркое вышло дело! Пленных отбили и скота голов пятьдесят.

— Что же вы с пленными сделали?

— Посадили на захваченных лошадей, да и отправили в полковую квартиру. Сами остались, чтобы товарищей выручить. Крепко на них горцы насели. Да мы вдарили в тыл и в речку опрокинули абадзехов. А начальник кордона лошадей себе забрал и все лавры победителя на себя записал. Мне генерал его донесение показал. Ругался, что я скот ему не пригнал. А начальника хвалил.

— На что ему скот?

— Вы не знаете? У него в дальней крепости большая отара. Мой полковник неизменно с генералом делится. Пишет в рапортичке: захваченный скот потонул в Кубани. Ему плевать, что там воды лошади по колено. Главное, чтоб его Высокопревосходительство были довольны.

— Сколько ж ему потребно? Вот ненасытная генеральская утроба! Я шашки дорогие привез. И панцирь старинной работы. Говорю, деньги давайте. У меня казаки артельно живут. Прибыль от походов делим между всех в равных долях.

— А он?

— «Завтра!» — отвечает!

— Завтра — значит, никогда! — усмехнулся офицер.

Его собеседник тяжко вздохнул:

— Что ж мне казачкам своим теперь сказать?

— Господа! — тихонько перебил я разошедшихся офицеров. — Подскажите, как незаметно к генералу попасть?

Офицеры испуганно обернулись. Сообразили, что я невольно подслушал не предназначенный для чужих ушей разговор.

— Прапорщик Эриванского полка Варваци! — поспешил я представиться.

— Далеко вас занесло! — усмехнулся тот, кто ругал Засса из-за отнятых шашек. — Судя по вашему виду, вы по тайной надобности. Это вам лучше к полковнику Ольшевскому. Он на Правом крыле за секретную часть отвечает. Вот только Марцелин Матвеевич ныне уже на том берегу. Экспедиция летняя началась.

— Мне именно к Зассу!

— Тогда вам стоит поспешать. Ежели начнет генерал узденям да старейшинам свои фокусы показывать, это надолго. Следите за крыльцом. Как выйдет вертлявый черкес в красном бешмете, сразу окликайте. Это Карим-Хадиль, любимчик генерала. На кабаньей охоте его спас. Кабан Засса сбил с ног, клыками давай пороть, а черкес с одного выстрела уложил.

— А что за фокусы?

— Еще не слышали? Любит наш генерал горцам голову морочить. Колдуна из себя изображает. То электрическую машинку заведет, то выставит дело так, будто пуля его не берет, — офицеры засмеялись. — Велит принести пистолеты, что оставляют гости в прихожей. «Стреляйте в меня», — говорит. Те рады стараться. Пиф-паф — и ничего! Генерал тайком кинет пулю к их ногам. Черкесы — в ужасе! Заговоренный! И невдомёк остолопам, что Хадилька ту пулю из пистолета вынул и генералу передал. Всему верит туземный народец. Дети гор!

— Это что! Последний раз Засс вон что удумал! Театр с панорамой! Приехали к нему старейшины-абадзехи просить о мире. Генерал им: «Врете! Я все про вас знаю! Хотите, я вам покажу абадзехский аул, хоть, например, старшины Мисербия? Вы говорите, что он дома, а его там нет». Подвел их к двери, в которую было врезано окошко. На него повесили на стекло подсвеченную из другой залы картинку, нарисованную одним из офицеров. С тем самым аулом. Засс предложил любому спросить: дома ли Мисербий? Один старейшина подошел к стеклу, взглянул еще раз и спросил: «Мисербий, ты дома?» Глухой голос отвечал (все тот же Хадилька): «Мисербия дома нет — он уехал к такому-то». Абадзехи окончательно растерялись и ни за что не согласились смотреть более в панораму, говоря, что Зассу черти помогают. И окрестили его шайтаном.