Блондинка с розой в сердце (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Находилось.

— Почему же ты не вызвал милицию? — спросила Александра. — Почему ты не сообщил о своей находке милиционерам? Они бы арестовали убийцу. Курочкин бы не отвертелся от наказания: ведь все улики были бы налицо.

Я усмехнулся.

— Разумеется, его бы задержали. Верю в это. Я бы в итоге убедил милиционеров в правдивости моих слов. Они бы нашли тело той девчонки. Взяли бы её убийцу. Но я потратил бы на это дело много времени, которое исчислялось бы не в часах, а в днях.

Я выдержал паузу, пока мимо нас проходила возвращавшаяся в свою коморку проводница.

— Не хочу, — сказал я. — Понимаешь? У меня сейчас иные планы на эту жизнь. Я никому и ничего не намерен доказывать. Я сделал свой выбор. Роман Курочкин теперь опасности не представляет. Всё. Точка. Больше я о нём не думаю. И ты, Александра, о нём забудь.

«…Перемен требуют наши сердца, — пели под гитару в последнем купе студенты, — перемен требуют наши глаза…»

— Дима, ты забыл о том, что из-за этого Курочкина подверг опасности и свою жизнь? — сказала журналистка. — Ты совершил!.. Что если тебя найдут и арестуют? Тебя накажут! Потому что ты действовал не по закону. Ты об этом подумал?

Я махнул рукой. И тут же прижал её к груди.

Сказал:

— Срок моей жизни уже отмерен. Не уверен, что продлю его. Димкино тело сломается примерно через месяц. Так случилось тогда. Очень вероятно, что так же будет и теперь. У меня попросту нет времени на все эти проволочки. Понимаешь? Потраченный на Курочкина день я украл у самого себя. Целый день потратил на этого гадёныша! — один из тех немногих дней, что у меня остались.

Я посмотрел Лебедевой в глаза.

— Меня сейчас не волнуют правовые процедуры, — заявил я. — Понимаешь, Саша? Совсем не волнуют. Я навестил Курочкина в том числе и потому, что таково было моё желание. Называй это проявлением моего эгоизма. Я совершил то, что посчитал нужным и правильным. Хладнокровно убил его. Вот так вот. Нисколько не раскаиваюсь в своём поступке. Сделал, что должен, и будь, что будет.

Я привстал, вынул из лежавшего на верхней полке рюкзака блокнот и ручку, бросил их на стол.

Вновь уселся напротив журналистки.

— Если тебя это так волнует, — сказал я, — сомневаюсь, что следствие выяснит личность убийцы Курочкина в ближайшие месяцы. Если они вообще её выяснят: я не светил около его квартиры лицом. Не забывай, Саша, что я в прошлом тоже милиционер. Представляю всю эту милицейскую кухню. Да и в МВД сейчас начнётся такое… впрочем, как и во всей стране. Появится много разных… Курочкиных.

«…Перемен! — звучал в конце вагона нестройный хор голосов. — Мы ждём перемен».

Я указал рукой в сторону поющих студентов и сказал:

— Будут им перемены. И очень скоро. Только далеко не все эти перемены их порадуют.

Лебедева смотрела на моё лицо, постукивала ногтем по столу.

Веселья в её взгляде я не заметил. Но не почувствовал в нём и тревоги.

— Что дальше, Дима? — спросила журналистка. — Зачем ты едешь в эту богом забытую Ларионовку? Ведь твоя семья сейчас отдыхает в Крыму. Я правильно помню? Они сейчас там? Ты говорил, что встретишься с ними.

— Встречусь, — ответил я. — Обязательно. И очень скоро. Я очень этого хочу. Но это не единственное моё желание. Хочу завершить и другие дела. Одно из которых меня ждёт в этой самой Ларионовке.

— Какое дело тебя там ждёт? — спросила Александра.

— Очень похожее на то, которое у меня было в Ленинграде.

Журналистка поджала губы, шумно выдохнула. И вдруг словно спохватилась: поставила перед собой на стол сумочку, вжикнула застёжкой-молнией.

Лебедева порылась в сумке, извлекла из неё колоду игральных карт. Она бросила карты на стол. Улыбнулась.

— Дмитрий, не желаешь ли перекинуться в картишки? — спросила она. — В подкидного дурака. Или в дурочку. Это уже как получится. Поездка нам предстоит долгая, а делать по большому счёту нечего. Поиграем немного в карты. Поболтаем.

Лебедева завершили раздачу, взглянула на свои карты.

— У меня шестёрка, — сказала она.

— Ходи.

— Семёрка черви, — объявила Александра и бросила карту на стол.

— Десятка.

— Бито.

Журналистка взяла из колоды карту, спросила:

— Дмитрий, ты сказал, что в Ларионовке у тебя такое же дело, какое было в Ленинграде. А в Ленинград ты ехал к Роману Курочкину. Я правильно поняла? Получается: ты едешь, чтобы снова…

Александра замолчала, подняла на меня глаза.

— Да, — сказал я. — Всё верно. Там я снова совершу хладнокровное убийство.

Мне показалось, что журналистка вздрогнула. Она стрельнула взглядом в сторону наших соседей. Убедилась, что те не прислушивались к нашему разговору.

Я бросил на стол трефовую семёрку. Лебедева покрыла её дамой. На мою даму журналистка положила козырную шестёрку.

— Бито, — заявил я.

— Ты уже когда-то делал это раньше? — спросила Александра. — До сегодняшнего дня. Я имею в виду…

— Один раз. Применил табельное оружие при задержании. Это было в девяностом году.

— И что ты тогда почувствовал?

Лебедева походила трефовой шестёркой. Я «побил» её карту девяткой.

— Жарко было, — ответил я.

— Я о других чувствах говорю.

— Других чувств не было. Тот урод пырнул ножом в живот моего друга Колю Синицына. Когда мы с Синицыным были при исполнении. Оказал мне сопротивление при задержании. Получил пулю в бедренную артерию. Истёк кровью до приезда скорой. Я в это время оказывал помощь своему коллеге.

— А сейчас?

Я похлопал левой рукой по своей груди, сказал:

— Где-то тут прячется тот самый тромб, который меня через месяц убьёт. Поэтому в ближайшие недели мне лишние переживания не нужны. Понимаешь? У меня в этой жизни ещё много нереализованных планов. И завершать её ради таких уродов, как Курочкин, я не намерен. Жизни жены и дочери сейчас для меня важнее всего. Поэтому я не ищу лишних переживаний. В Ленинграде я бы и пальцем не пошевелил, если бы понимал: это помешает моей главной цели. А что касается чувств… На работе в милиции я повидал всякое. Мертвецами меня не удивишь. При виде мёртвых тел у меня не учащается пульс и не срабатывает рвотный рефлекс.

Я отбросил битые карты на край стола.

— На мертвецов я реагирую спокойно. Сегодня в Ленинграде я думал не о том, что убил Рому Курочкина. Потому что в своём писательском воображении я убивал его много раз — в прошлой жизни, когда просматривал материалы о его преступлениях при работе над книгой. Тогда я проделывал это даже с удовольствием — сейчас я это просто… сделал. Хладнокровно, как ты сказала. Без особого удовольствия и без переживаний. Это было, всё равно, что почистить зубы или вынести мусор. Никакого ненужного стресса. Только мысли о том, что я сегодня спас десятки молодых женщин, которые в будущем стали бы жертвами этого маньяка.

Я хмыкнул, походил бубновой восьмёркой.

Журналистка бросила поверх моей карты валета.

— В своём воображении я пережил многое из того, что в реальности пережили жертвы питерского Людоеда, пока писал «Человеческие кости в Неве». Это обязательная часть писательской работы. Читатель не поверит тебе, если ты скажешь ему неправду. Читатель чувствует ложь. Поэтому первым делом убеди себя, что тебе действительно больно. И лишь потом расскажи об этом в романе. Так, и только так. Не иначе. Тогда и читатель от твоих слов не отмахнётся. Он прочувствует твою боль и твой страх. Рассмеётся вместе с тобой, если тебе при написании текста было смешно. Я не смеялся, Саша, когда писал книгу о питерском Людоеде.

Я взял из колоды карту.

— Бито. Ходи.

— Десятка, — заявила Лебедева.

Я бросил рядом с её картой короля и сказал:

— Сегодня я не работал над книгой. А только выполнил те действия, которые проделал в своём воображении много раз, и которые вместе со мной совершил главный герой моего романа. Так что никакого шока не было. Как нет сейчас и чувства вины, если тебе это интересно. Лёгкая усталость и приятное чувство хорошо выполненного долга, как это бывает по завершении очередной книги. Я словно побывал в шкуре главного героя собственного романа. А он, как я теперь понял, походил на моего старшего брата. Димка никогда излишней сентиментальностью не страдал. Я теперь стараюсь быть, как он. Раз уж похожу на него теперь даже внешне.