Блондинка с розой в сердце (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

«…Раз ночь длинна, жгут едва-едва…» — звучал за дверью голос Андрея Макаревича. Я чуть присел, взглянул на замочную скважину. А похожий на рыбий глаз дверной глазок посмотрел на меня. Я подмигнул ему, расстегнул барсетку. Вынул две напоминавшие игрушечные клюшки отмычки. Похожими отмычками мы с Димкой развлекались в детстве. Орудовать ими нас научил ныне покойный сосед дядя Митя, много лет работавший слесарем и «отсидевший» четыре года за квартирные кражи. Я увидел вчера эти «клюшки» — сразу вспомнил, как мы с братом ставили рекорды по скоростному вскрытию замка родительской квартиры.

«…Этот чудак всё сделает не так…» — мысленно повторял я за Макаревичем. Сунул в замочную скважину «клюшку», которая побольше. Другой, меньшего размера, поводил внутри замочной скважины, прощупал первый штифт. Первый штифт оказался «рабочим», и пружина — тоже «рабочая». Я сделал большей из отмычек небольшой «натяг» на замке, меньшей из «клюшек» вновь поводил внутри замка, отыскал стопорный штифт. Хмыкнул. Вспомнил, что в детстве я похожие замки вскрывал за сорок секунд. Но мой брат Димка неизменно опережал меня в этих соревнованиях: он тратил на те же действия хоть на одну-две секунды, но меньше.

Замок квартиры Курочкина словно обиделся на мою долгую возню — он громко щёлкнул. Обитая коричневым дерматином дверь слегка приоткрылась. Запах сероводорода стал отчётливее, а музыка громче. «…Ещё не всё дорешено, — пел Макаревич, — ещё не всё разрешено…» Я сунул отмычки в карман жилета, поправил на запястьях перчатки. Сообразил, что примерно так же проник в квартиру питерского Людоеда второстепенный герой моей книги «Человеческие кости в Неве». Живым этот персонаж оттуда не выбрался: маньяк пронзил его сердце похожим на пику заточенным металлическим прутом, которым книжный Людоед пытал своих жертв.

Я перебросил барсетку в левую руку, толкнул ею дверь. Вдохнул пропитанный трупным запахом воздух. Отметил, что сладковато-гнилостным тот ещё не стал. Это значило, что мёртвое тело лежало в квартире Курочкина примерно неделю, вряд ли больше. А причиной столь резкого запаха была ещё и жаркая погода, что воцарилась сейчас в непривычно солнечном Ленинграде. Я перешагнул порог, отыскал взглядом выключатель. Зажёг свет — под потолком вспыхнула украшенная грязным бежевым стеклянным плафоном лампа. Я прикрыл за собой дверь, запер её на замок. «…И Бог хранит меня…» — заверил голос Макаревича.

«Такое же зеркало, как в Димкиной квартире», — подумал я. Посмотрел на своё отражение, которое увидел в зеркале на стене. Димка в зеркале выглядел спокойным, сосредоточенным. Будто он собрался на самую обычную прогулку, или намеревался вынести мусор. Димка посмотрел мне в глаза, усмехнулся — я почувствовал, как дёрнулась моя щека. Краем глаза я заметил движение. Повернул голову и увидел замершего в конце узкого коридора черноволосого небритого молодого мужчину, знакомого мне по фотографиям в интернете. Вот таким же я его и описал в своём романе: невысоким, узкоплечим, неопрятным, с пугливо блестящими карими глазами.

Рома Курочкин шумно дышал, будто после долгого бега. Он смотрел на меня исподлобья, сжимал в правой руке молоток. Я отметил, что внешне мужчина не походил на хищника — он выглядел обычной «жертвой».

Подумал, что сейчас внешний вид Курочкина, вполне соответствовал моменту.

— Ты кто такой? — спросил Роман.

Он сделал полшага назад, шаркнул по линолеуму подошвами потёртых домашних тапок. Его растянутые в коленях трикотажные штаны приспустились, демонстрируя мне резинки красных трусов.

Я впервые слышал скрипучий голос Курочкина, хотя примерно таким его себе и представлял.

Ответил:

— Я — грабитель. Разве не видишь?

Я положил барсетку на полку около зеркала (поверх связки ключей и расчески).

Курочкин бросил взгляд вправо: в дверной проём комнаты, где звучали музыка и голос Андрея Макаревича. Но Рома тут же вновь взглянул на меня и потряс головой. Длинная чёлка накрыла его левый глаз.

— У меня ничего нет, — сказал Роман.

— Это же хорошо, — заверил я. — Тогда тебе нечего бояться. Возьму то, что есть; и уйду.

— Я не боюсь.

Голос Курочкина дал петуха. Мужчина выставил перед собой руку с молотком. Будто отпугивал крестом нечисть.

— Уходи, — сказал он. — Или я закричу.

— Кричи.

Я пожал плечами, посмотрел Роману в глаза (в них отражался желтоватый свет лампы). Пошёл к нему. Разделявшее нас расстояние я преодолел за две секунды. Курочкин не закричал. Но он снова попятился и взмахнул молотком.

Я ударил Курочкина под кадык. Левой рукой. В точности, как сегодня ночью ударил ночного гостя в поезде. Курочкин захрипел и выпучил глаза. Он приоткрыл рот, хватал воздух губами, подобно выброшенной на сушу рыбе; прижал к шее руки.

Молоток с глухим стуком приземлился на линолеум около Роминых тапок. Я подобрал его, взвесил в руке. Одобрительно кивнул и взглянул на бледное лицо Романа Курочкина (пока ещё не питерского, а ленинградского Людоеда).

— Хороший инструмент, — сказал я. — Рабочий. Нам с тобой, Рома, он сейчас пригодится.

Курочкин ответил мне хрипом. Я схватил его за плечо и затолкнул в комнату, где всё ещё поскрипывала в магнитофоне аудиокассета с песнями группы «Машина времени».

«…А ты был неправ, — пел Макаревич, — ты всё спалил за час…»

В квартире Романа Курочкина я пробыл гораздо меньше часа.

Перед уходом я отключил магнитофон. Поправил около зеркала свою причёску, промокнул носовым платком выступившие на лбу и на висках капли пота. Забрал с полки барсетку.

Сунул в карман перчатки, спустился на восьмой этаж к кабине лифта.

Входную дверь на девятом этаже я оставил открытой: понадеялся, что тела в квартире Курочкиных уже в скором времени найдут привлечённые запахами разложения соседи.

От дома номер семнадцать на улице Криворожская я вернулся к метро. До поезда у меня в запасе оставалось ещё пять часов. Поэтому на вокзал я сразу не поехал — решил, что потрачу оставшееся до отправления поезда время на покупку подарков. Ещё во время первой своей сегодняшней поездке в метро я подслушал разговор пассажирок о магазине «Lancome» на углу Невского проспекта и Караванной улицы. Барышни говорили об ассортименте магазина с мечтательным придыханием, будто рассказывали о ночи, проведённой в объятиях любимого мужчины.

Горожане на Невском проспекте, недолго думая, указали мне пальцем направление для дальнейшего движения, едва я только обратился к ним с расспросами о магазине. Я прогулялся по неровному тротуару главного исторического проспекта Северной столицы, полюбовался мало изменившимися с довоенных времён фасадами домов. По дороге приобрёл в ларьке мороженое в вафельном стакане. Затем съел пирожок с яблочным повидлом (пирожок с мясом я не купил: не отважился). Ещё издали увидел стоявшую около магазина «Lancome» очередь.

Посмотрел на толпившихся у входа в магазин решительно настроенных женщин и пробормотал:

— Да уж, тут и удостоверение не поможет. Никакое. Побьют, к гадалке не ходи.

Я почесал подбородок, задумчиво рассматривал раскрасневшиеся от жары и от возбуждения лица стоявших в очереди около магазина гражданок. Рядом со мной нарисовался невысокий мужичок с зачёсанными набок жидкими русыми волосами. Он поинтересовался, не желаю ли я прикупить косметику «немного дороже, чем в магазине, зато без очереди». На мой вопрос «что есть?», он перечислил неплохой ассортимент… из которого я выбрал духи, три тюбика помады, пудру и тушь для ресниц. Ещё я получил «всего за трёшку» «фирменный» полиэтиленовый пакет.

В вагон поезда на перроне Витебского вокзала я вошёл одним из первых. Перекинулся парой слов с проводницей. Во главе загруженной сумками и чемоданами вереницы пассажиров я прошёл до своего места, забросил на верхнюю боковую полку рюкзак. Отметил, что вагон ещё не заполнился людьми, но здесь уже витал не только привычный запах креозота, но и ароматы популярных во все времена у советских и российских пассажиров поездов продуктов: варёных яиц, жареной курицы и копчёной колбасы.