Железный канцлер (СИ) - Старый Денис

— Папа? — разворачиваясь спросил Александр.

— Я, сын, — отвечал император Павел I Петрович.

Глаза Александра выпучились, а его самого взяли под руки и повели. Чуть позже отец с сыном должны поговорить, но пока задачи другие.

А гвардия, вначале крайне скудно, но, по мере того, как во дворец протискивались некоторые преображенцы, лейб-кирасиры, кричащие в пользу Павла, все громче и громче слушалось под сводами Зимнего дворца «Виват Павел». Скоро кричали уже все, а кто не кричал, тех лакеи пробовали всеми правдами и неправдами, порой, откровенной ложью или силой, оттеснить в сторону. Слуг никто не боялся, а они вязали наиболее строптивых заговорщиков-гвардейцев, да пополняли коллекцию в тайных хозяйственных помещениях Зимнего.

— Виват император Павел! — крикнул я и уже все вокруг подхватили восхваление государя.

Глава 6

Глава 6

Петербург.

2 марта 1.15 часов

Улицы Петербурга захватывала толпа. Сотни, нет, тысячи человек, несмотря на мороз и усиливавшуюся метель, шли к центру столицы Российской империи. У стороннего зрителя могло сложиться впечатление, что вот-вот и люди запоют «Марсельезу» — песню французских революционеров, ну а те, кто удосужился прислушаться к тому, что кричат и что именно поют люди, не оставалось бы сомнений, что звучит гимн Российской империи.

— Боже, Царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу, на славу нам! Царствуй на радость нам, Царь православный! Боже, Царя храни! — кричали толпы людей.

В унисон петь не получалось, но то в одном месте, то в другом, вспыхивала песня вновь, как неукротимый пожар, как смиренная молитва, как русский народ — умеющий любить, ненавидеть, но чаще прощать. Люди пели, кричали здравицы государю. И это было… страшно.

Страх обуревал тех, кто ждал окончания этой ночи, чтобы услышать о смерти государя. Страх побуждал к покаянию, самокопанию. А правильную ли сторону принял дворянчик, когда до него донесся слух о заговоре? А правы ли те, кто задумал цареубийство, и не придет ли плата даже за мысли о возможности преступления?

А еще… Многие из еще ныне живущих испугались бунта народного, беспощадного, но не такого уж и бессмысленного, как напишет великий поэт в будущем. Некогда уже не оставалось сомнений, что Пугачев придет в Москву и начнется расправа. Убегали дворяне, сверкали пятки у драпающих из своих поместий Салтыковых, других представителей знатнейших фамилий.

И что теперь? Такой же бунт? Но… Боже Царя храни! И как же звучало это «Царь Православный»! Что? И впрямь Павел Петрович смог воскресить канцлера Безбородко, как о том говорят? Сложно, очень сложно приходилось многим дворянам, они не могли понять, что происходит и что делать. А в таких ситуациях часто думают иррационально, прибегают к мистификации.

Были те, немало таких, кто размахивал саблей и грозился убить всю эту чернь, что посмела выйти на улицы. Но плохо заточенный клинок рассекал не морозный воздух бодрствующего Петербурга, а затхлый, перетопленный, домашний. И нужно было постараться махать шпагой так, чтобы в окно никто не заметил, а лучше, так и вовсе погасить свечи и не привлекать лишнее внимание. И не кричать громко о своей воинственности, чтобы и прислуга не слышала, как именно смелый барин будет «крошить» эту чернь.

Ведь такая толпа, не встретив отпора, скоро начнет грабить и убивать. Чернь же не может иначе. Скоро начнется то, что было в Париже. Но почему тогда они кричат «Боже, Царя храни»?

Гвардия безмолвствовала. Вернее не так, она, те из гвардейцев, что нарушили приказ генерал-губернатора оставаться в казармах, теперь толпились на Дворцовой площади, частью у Английской набережной. Гвардейцев оттеснили, силой, прочь из Зимнего дворца. Нет, не было боя, никто не отдал такой приказ, все же стрелять в своего же товарища лишь потому, что он имеет иную точку зрения, но не опорочил ничем дворянское достоинство, за то, что он ошибся и думает, что честь — это служба и защита того, кому ты присягал, это не комильфо.

Максимум, это после вызвать на дуэль. Но не так, не стрелять же в своих, тем более, что гвардии и армейцев, которые оставались верны Павлу становилось все больше, а вот тех, кто продолжал жаждать смены власти, все меньше. Часто борьба мнений происходила внутри офицера и он стыдливо, покрутив головой, будто прогоняя наваждение, сбрасывал с себя грех — желание цареубийства. И не было с того мгновения более верного государю подданного, чем то, кто минутой назад был готов убить Павла.

А сколь жалко выглядела императрица, сколь низко пал наследник. Разошедшаяся быстро сплетня, что Александр с Константином и есть те, кто возглавлял заговор, быстро нашла верных почитателей. Многие только так и думали.

Ведь всегда приятно, что не ты полная скотина, а есть те, кто оскотинился еще больше. И тогда нет терзаний, отступают мучения. Я не самый плохой! Я, в сравнении с другими, очень даже хороший, может даже и христианин добрый. У меня же только помыслы, помутнения. И вообще… бесы попутали, это они виноваты. Немало найдется тех людей, которые попытаются спихнуть ответственность за свои низменные желания на то, что их разумом завладели бесы.

И плевать на Просвещение, на Вольтера, что доказывал о несуществовании Бога. Когда страшно, когда нет четких ответов на сложные вопросы — тогда религия придет на выручку. И уже утром все храмы Петербурга будут переполнены прихожанами. Только бы ушла, испарилась, провалилась под лед Невы вся эта толпа людей.

Но не правы были те, кто наблюдал за толпой боясь ее и теряясь в том, что делать. Не прав Гагарин, который уже не смотрел на всхлипывающую, сидящую обнаженной на кровати, свою жену, а наблюдал, как гвардейцы, что были оттеснены в сторону Невы и Дворцовой набережной, не знали, как поступать. Они переминались с ноги на ногу, а некоторые, так и вовсе, за лучшее решали уйти обратно на квартиры, будто и не было тут. Люди с флагами и крестами шли к Зимнему дворцу. И стрелять по ним было нельзя. Как стрелять в людей с иконами, крестами, а еще и символами Российской империи? А еще с ними были священники. Это кем нужно быть, чтобы в служителей церкви стрелять?

— Душенька моя, Аннушка, ну чего же ты плачешь? — спросил Павел Гаврилович, понимая, что все идет далеко не так, как он думал.

— Что? Что случилось, что вы переменились в лице и стали ко мне обращаться, как к даме? — перестав сопеть носиком, спросила фаворитка императора.

— Ничего, ровным счетом, ничего. Вы же помаете, звезда моя, что то, что происходит между мужем и женой, сие таинство, о котором знать никому не нужно? — елейным голосом говорил Гагарин.

— Вы снасильничали меня! — выкрикнула Анна.

— Я был уверен, что вам понравилась эта игра, — попытался сыграть обиженное недоумение Павел Гаврилович.

Анна замолчала. Ей понравилось? Да, но стыдно в этом признаться. Да и…

— Вы ударили меня и сжимали мне горло! — не став акцентировать внимание на самом соитии, нашла в чем упрекнуть мужа Анна. — Но полноте. Ответьте же мне, что переменилось? Вы не пускали меня к окну, но сами уже как час от него не отходите. Отпустите меня во дворец, я требую!

Гагарин пошатнулся. От милой и нежной Анны Петровны, такие нотки властности он услышать не был готов. Что, если император жив? А, судя по всему, так и есть, то что будет с ним, прознай Павел о тех сценах, что закатывал Гагарин своей жене? Но какая же она красивая! Желание вновь, уже в третий раз за ночь, пробуждалось в мужчине. Он вновь ее хотел, но теперь боялся и Анны и своих желаний.

— Оденьтесь, сударь, и уймите своего… — Анна не договорила, а сама стала собирать ошметки разрезанного платья, чтобы прикрыть свое все еще юное, все еще притягательное, тело.

А между тем, два «Емельки Пугачева», два руководителя всего этого спектакля с молитвой от народа, соединились на Миллионной улице.

Все было просчитано, даже отрепетировано, но, конечно, с меньшим количеством людей. Имелось три сотни десятников, которые брали под контроль подопечных до двенадцати человек и всеми силами старались их организовывать. Они направляли людей, они начинали выкрикивать здравицы государю, следили за тем, чтобы несущие флаги продолжали оставаться направляющими и на них ориентировалась вполне организованная толпа.